Борис Васильев - Не стреляйте белых лебедей

• Название: Не стреляйте белых лебедей
• Автор: Борис Васильев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-063441-5, 978-5-271-26018-6

Проза Бориса Васильева всегда строится вокруг сильных характеров и драматических судеб - идет ли речь о войне или о мирной жизни. В книгу вошли повести "Не стреляйте белых лебедей", "Иванов катер", рассказы "Самый последний день", "Вы чье, старичье", "Великолепная шестерка", "Коррида в Большом Порядке".

Содержание:

Иванов катер

Не стреляйте белых лебедей

Самый последний день

Вы чье, старичье?

Великолепная шестерка

Коррида в большом порядке

---

Собака подошла, ткнулась в ноги Еленке, обнюхала Сергея и, степенно помахивая хвостом, проводила до тяжелой двери. Иван стукнул в дверь палкой, приоткрыл, крикнул в сумрак коридорчика:

- Можно, хозяева?

Никто не отозвался, но они, не задерживаясь, прошли этот коридорчик, и Иван постучал в следующую дверь - такую же тяжелую, срубленную, вероятно, еще в прошлом веке.

- Кого бог несет? - донесся из-за двери скрипучий старушечий голос, показавшийся Сергею неприветливым.

При этих словах Иван распахнул дверь и посторонился, пропуская Еленку и помощника.

Они вошли в кухню, крохотную из-за громоздкой русской печи. В кухне стоял тяжелый корабельный стол, который не дрогнул бы и от десятибалльного шторма, и такие же, рубленные топором, лавки.

У квадратного оконца сидела сухонькая, чистенькая старушка с черными, живыми и, как опять показалось Сергею, недобрыми глазами. Строго поджав губы, она молча смотрела на них.

- Здравствуй, Авдотья Кузьминична, - сказал Иван и подал старухе руку. - Вот нового помощника привел для знакомства.

- К чаю поспели, - сказала старуха, сунув Сергею жесткую, как наждак, ладонь и расцеловавшись с Еленкой. - А познакомиться - еще познакомимся: до ледостава далеко.

Сказавши это, она отвернулась и начала доставать из стенного шкафчика граненые стаканы.

Еленка осталась помогать ей, а мужчины прошли в комнату; в проеме вместо двери висела ситцевая занавеска. Здесь стояла кровать с множеством подушек, платяной самодельный шкаф, дерматиновый диван, несколько стульев и стол - точная копия того, кухонного. За столом сидел грузный, в седых космах старик и читал толстую растрепанную книгу. При виде вошедших он аккуратно заложил книгу листочком и снял круглые железные очки.

- Здорово, капитан, - сорванным голосом сказал он. - Слыхал уж и про беду твою, и про удачу.

Старик крепко пожал им руки, они сели, и Иван спросил с удивлением:

- Что сипишь-то, Игнат Григорьич? Простыл?

- Да вот… - Старик покашлял, покосился на занавеску, помял пальцами большой, заросший седой куделью кадык. - Должно, так…

- Где там! - крикнула из кухни старуха. - Напился в Петров день да все песни играл, как молодой!

Старик смущенно крякнул, но спорить не стал. Закурил предложенную Иваном папиросу, глянул на Сергея выцветшими, но еще по-молодому пристальными глазами:

- Волгарь?

- Саратовский.

- Или там работы нет?

- Работа везде есть, - осторожно ответил Сергей.

- Посторонитесь-ко, - сказала Еленка, внося кипящий самовар.

Она поставила самовар на стол, опять пошла на кухню. Старик крикнул вдогонку:

- Мать, а мать, пошуруй-ка в шкапчике!…

- Шурую, - отозвалась старуха. - Ты уж тут так прошуровал, что и глядеть-то не на что.

- Не надо, Игнат Григорьич, - поспешно сказал Иван. - Не хлопочите.

- Твое дело, Ваня, гостевое, - сказал шкипер, вставая. - А нам для знакомства обычай велит.

Он прошел на кухню. Сергей ударил кулаком в ладонь, зашипел:

- Неладно получается, капитан. Старики, понимаешь, шуруют, а мы… Давай я сбегаю?

- Ох, напрасно все это! - вздохнул Иван. - Не к месту, не ко времени… Да и не достанешь уже: закрыто.

- Это я-то не достану? - улыбнулся Сергей. - Засекай время, капитан…

В дверях он столкнулся со шкипером: старик торжественно нес четвертинку:

- Такой, стало быть, нынче улов, мужики… Ты куда это, парень?

- Четверть часа поскучайте, - сказал Сергей и вышел.

Он вернулся быстрее, чем обещал: вошел красный, запыхавшийся, но довольный. Молча поставил на стол бутылку, сел слева от шкипера.

- Выпить захочется - так и парилка не нужна, - улыбнулся старик.

Стол был уже накрыт: сопел самовар, стояли стаканы, соленая щука, вяленый лещ, грузди прошлогоднего засола - уже склеенные, пожухлые, моченая брусника, отварные, крепенькие - одна к одной - сыроежки в уксусе.

- Все теперь на вино горазды, - сказала старуха. - Что мужики пьют да бабам подносят - это не удивительно, а вот что бабы пьют да мужикам подносят - это уж совсем на удивление.

- Вот я тебе, мать, и поднесу, чтоб меньше удивлялась, - улыбнулся шкипер и налил старухе на донышко граненого стакана. - Ну, гости дорогие, выпьем, как говорится, за хлеб да за сено, за пол да за стены, за мышку, за кошку, за нашу дворняжку да за козу Машку.

Мужчины выпили, а женщины только пригубили и тут же отставили стаканы подальше.

- Кушайте, гости дорогие, - сказала старуха и, отломив корочку хлеба, стала жевать ее передними уцелевшими зубами.

Еленка ухаживала за ней, выбирая кусочки помягче и повкуснее. Авдотья Кузьминична принимала эти знаки внимания с царственной невозмутимостью.

- Мы с тобой на той неделе по чернику пойдем, - сказала она. - Как, Иван, отпустишь матроса-то?

- Да какая тебе черника сейчас! - засмеялся шкипер. - Ноги убьете да комаров покормите - вот и вся добыча.

- Сегодня у нас что? - спросила Авдотья Кузьминична и сама же важно пояснила: - Сегодня у нас семнадцатое, по-старому - день Андрея Наливы и память иконы божьей матери Ганатской. Через четыре дня - Казанская. А на Казанскую, считай, так: поспела черника, поспела и рожь. Зажинки в старину начинались, песни по вечерам молодежь играла, и хороводы водили в поле.

- Это же когда было-то, мать? - улыбаясь, спросил шкипер. - Это тогда было, когда мы еще без химии жили. А теперь все смешалось и календарь твой недействительный.

- То не мой календарь, а божий, - строго сказала старуха. - Земля по божьему календарю творит.

- Ну, насчет приметы это верно, - сказал старик, сдаваясь. - Коли черника, то и рожь. Это верно.

- А насчет леща какая примета, Игнат Григорьич? - спросил Иван. - Пообещал я, понимаешь, Никифорову мальчонке…

- Лещ вообще-то берет, - сказал шкипер. - Однако жара стоит, звон в воздухе, а он этого не любит. В глубину ушел, к стрежню поближе. Попробуй с плотов, что против Никольских островов зачалены.

- А на приваду что?

- Кашку свари покруче: пшенку либо перловку. Анисовых капель добавь маленько, чтобы дух по воде шел. А червей я тебе дам.

Червей старик разводил сам в железном ящике, подсыпал им мучицы и спитого чаю, раз в два дня поливал разведенным молоком. Черви у него росли крупные, вертлявые, ярко-красные - один в один, не в пример бледным и тощим обитателям супесных берегов.

- Давай, мать, за молоком завтра навостряйся, - озабоченно сказал старик. - Пятые сутки червей одним чаем потчую.

- А что же Машка-то ваша? - спросила Еленка. - Или забастовала?

Старуха горестно вздохнула, а шкипер засмеялся:

- Тю-тю наша Машка! Продали мы Машку-то свою. Аккурат в Петровки и продали.

- Продали?… - ахнула Еленка. - Да как же так?

- Расскажи, мать. Повесели гостей! - смеялся шкипер.

- Смеху тут немного, - вздохнула старуха. - А дело было так. Задумала я козленочка поиметь…

- Это она задумала, она!… - хохотал шкипер. - Не Машка, Трофимыч, а она!

- Да будет тебе, - отмахнулась старуха. - Ну, покормила я свою Машку, почистила, причесала - ладненькая такая козочка стала, аккуратненькая. Григорьич ей рюмочку поднес - заиграла моя Машка, как молодая: копытцами бьет, глаз имеет, трепещет вся. Ну, думаю, быть мне с козленочком. Привела ее на пункт, фельдшеру предъявила. Осмотрел ее фельдшер, огладил. "Давай, говорит, Кузьминична, с богом на святое дело. Сейчас, говорит, Борьку приведу". Отвел он меня во дворик, указал, куда Машку привязать, а сам ушел. Привязала, стою. Обошлось, думаю, не углядел фельдшер, что Машка-то ровня мне будет, если по козлиному веку считать. Только это я порадовалась, фельдшер козла вводит, Борьку то есть. Глянула я: батюшки светы, бугай! Ну, чистый бугай: грудь колесом, рога как оглобли и землю копытом роет. "Не мешай ему, - говорит фельдшер, - Кузьминична: дело он свое знает, породы знатнеющей, только, говорит, с норовом, паразит". Впустил он, значит, его, а сам пошел: дела, мол. Ну, я стою, жду. И Борька стоит. И Машка моя вздыхает, ножками перебирает, глаз на меня косит: перепугалась, видать. Машенька, говорю, касаточка, не бойся, говорю. Он, говорю, только с виду такой архаровец, а так - козлик как козлик. Только это я сказала, Борька вдруг фыркнул этак насмешливо, подскочил да как с разгона даст Машке в бок. Машка - и ножки кверху, а он, паразит, развернулся да этим же манером мне в зад рожищами-то своими! Я и с копыт долой. Валяемся вместе с Машкой в пыли, а он отошел в сторонку и ровно смеется над нами. Поднялась я: пойдем, говорю, Машка, домой. Видно, говорю, стары мы с тобой стали: фельдшера еще обмануть можем, а уж козлов этих чертовых…

- Разобрался козел-то! - весело кричал старик. - Сразу, брат, и разобрался, и меры принял!…

- Вот и решили мы Машку продать, - вздохнула старуха, не обращая внимания на шумную веселость мужа. - В Петров день и продали. Наревелась я, как веревку-то из полы в полу передавала, а этот, - она кивнула на шкипера, - только водку глотал да песни орал с радости.