Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

• Название: Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932
• Автор: Саша Черный
• Издательство: Эллис Лак
• Жанр: Поэзия
• Год: 1996
• ISBN: 5-7195-0046-4

Во второй том собрания сочинений С. Черного вошли: книга «Жажда», поэмы «Дом над Великой», «Кому в эмиграции жить хорошо», а также стихотворения 1920–1932 годов, не вошедшие в прижизненные издания поэта.

---

Под лазаретом*

Тих подвал библиотечный.
На плите клокочет суп.
Над окошком чиж беспечный
Молча чистит в клетке чуб.
В нише старого окошка
Спит, клубком свернувшись, кошка,
И, свисая над вазоном,
Льются вниз дождем зеленым,
В ярком солнце трепеща,
Кудри буйного плюща.
На комоде, как павлины,—
Два букета из тафты:
Изумрудные жасмины
И лиловые кусты…
Пред фаянсовым святым
Тени плавают, как дым,
И, томясь, горит на складке
Темно-синий глаз лампадки.
Толстый заяц из стекла
Спит на вязаной салфетке,
Чижик слабо пискнул в клетке
И нырнул под сень крыла.
Летний день горит на шторах.
Там под сводом у дуги
Зашуршал протяжный шорох —
Это раненых шаги…
…………………………………………………
Скучно им… Порой сюда
Костыли, гремя, сползают:
Люди смотрят и вздыхают,—
И в глазах горит: «Когда?»…

<<1914>>? <1923> Варшава. Здание университета

Будни*

Мелкий дождик так и чешет,
Так и лупит, так и льет!

     По грязному перрону
     Шагает тусклый штык…
     К товарному вагону
     Подъехал грузовик:
     Нас пять, у всех лопаты,
     Льет дождик… Мгла и мразь.
     Понурые солдаты
     Слезают молча в грязь.
     Рванули дверь вагона
     С присловием родным…
     Картофельное лоно
     Торчит горбом крутым.
     Скребем, пыхтим и роем,
     Горланит паровик.
     Картошка тусклым роем
     Влетает в грузовик.
     Бросаем взлет за взлетом,
     В ногах пищит гнилье,
     Дымит солдатским потом
     Промокшее белье…
     «Шабаш! К собакам! Буде!»
     Закрыв рогожей лбы,
     Сгрудились в кучу люди,
     Как темные гробы.
     Друг друга молча греем,
     Трясется грузовик,
     А капли липким клеем
     Ползут за воротник.

Мелкий дождик так и чешет,
Так и лупит, так и льет…

<1923>

Отступление*

Штабы поднялись. Оборвалась торговля и труд.
Весь день по шоссе громыхают обозы.
Тяжелые пушки, как дальние грозы,
За лесом ревут.
Кругом горизонта пылают костры:
Сжигают снопы золотистого жита,—
Полнеба клубами закрыто…
Вдоль улицы нищего скарба бугры.
Снимаются люди — бездомные птицы-скитальцы,
Фургоны набиты детьми, лошаденки дрожат…
Вдали по жнивью, обмотав раздробленные пальцы,
Угрюмо куда-то шагает солдат.
Возы и двуколки, и кухни, и девушка с клеткой в телеге,
Поток бесконечных колес,
Тревожная мысль о ночлеге,
И в каждых глазах торопливо-пытливый вопрос.
Встал месяц — оранжевый щит,
Промчались казаки. Грохочут обозы,—
Все глуше и глуше невидимых пушек угрозы…
Все громче бездомное сердце стучит.

<1923>

Ревизия*

Генерал сидит, как Будда.
Вьется пыль…
Словно ржавая посуда,
Дребезжит автомобиль.
Морды встречных лошадей
Столбенеют от испуга,—
Брички лезут друг на друга,
А шофер молчит, злодей…
«Что ж ты, так тебя и так,
Не даешь сигнала, леший?!»
Генерал разжал кулак
И, смутясь, провел по плеши:
«Не выходит… Дуролом!
Ты б, того-с, потише, Павел».
Тот склонился над рулем
И помчался, словно дьявол.
Генерал сидит, как Будда,
Сбоку врач, как Ганнибал,
А мотор, стальная груда,
Ржет, как пьяный Буцефал.
Быстро в госпиталь вошли:
Сбоку шашки, снизу шпоры.
Два служителя вдали
Дуют вскачь по коридору…
Канцелярия, как гроб:
Омертвел письмоводитель,
Перед ним, понурив лоб,
Умирающий смотритель.
«Что ж вы, а? Где главный врач?»
— «Он, Ва-ва-шество, в отлучке…»
Генерал вскочил, как мяч,—
С полчаса тянулась взбучка!
«Где талоны на дрова?
Где фуражный лист ваш? Черти…
Не подсчитан?! Черта-с два!
Эскулап, вы их проверьте!»
Генерал ушел по делу.
Врач остался с фуражом —
Липкий пот пополз по телу
И к ногам скользнул ужом:
Из соломы ль вычесть сено,
Иль с овсом сложить ячмень?
Сколько ест кобыла в день?
Сколько влезет, — несомненно…
Но раскрыть свое профанство,—
Окончательный провал.
Врач геройски подсчитал
И сказал, зевнув в пространство:
«Все в порядке-с. Вот ваш лист.
Экономите на сене…
Впрочем, я специалист
По врачебной гигиене…»
Генерал под шорох шин
Жмет врача тяжелым задом.
Справа рядом
Краснокрестный важный чин.
Между ними, как в гнезде,
Врач сидит с довольной миной.
Вон у ржи по борозде
Важно ходит аист чинный…
Ветер ластится в лицо,
Тело робко молодеет,
Свежий лес, раскрыв кольцо,
За шоссе, кружась, темнеет…
Сердце сильного мотора
Бьется скоро-скоро-скоро,
За спиной
Промелькнула старушонка,
Васильки спешат вдогонку,
Желтый хлеб бежит волной…
Генералу генерал
Молча всунул в рот леденчик,—
И врачу конфету дал,
Улыбаясь, как младенчик…
Вьется пыль,
Дребезжит автомобиль.
Генерал опять, как Будда…
А за лесом вновь разгул:
Эхо пушечного гуда
И протяжный, нудный гул.

<1923>

Ода на оставление доктором Држевецким 18-го полевого госпиталя*

Вы слышите сдержанный внутренний плач,
Исполненный скорбью недетской?
Покинул, покинул нас главный наш врач,
Коллежский советник Држевецкий!
        Он светел был духом и черен лицом,
        И матерью был нам, и был нам отцом…

Всегда у руля, сквозь туманы и тьму
Он вел свой корабль госпитальный.
Со всякою всячиной лезли к нему
И врач, и сестра, и дневальный —
        Но все разрешал он, как царь Соломон:
        Разумно — согласен, нелепица — вон!

Любил чистоту он, как юноша ром,
Чуть что, багровел он, как свекла,
Зато даже мухи не смели при нем
Садиться и гадить на стекла…
        И щетки, и швабры, и метлы весь день
        За каждым окурком гонялись, как тень.

С утра он по лестнице мчался в галоп:
То в ванной мелькнет, то у пробы,
Минута — сидит и глядит в микроскоп,
Как вертят хвостами микробы,
        Мгновенье: стоит в амуничных дверях —
        И мчится фельдфебель к нему на рысях…

Больных обряжали ли спешно в отъезд,—
Как тигр, он гонял по палатам,
С челом непокрытым летал на подъезд
И черта сулил провожатым…
        Отправит — и снова грохочут слова:
        «Не шаркай туфлями! Халат в рукава!»

О том, как умел он писать рапорта,
Здесь память еще не угасла:
Об отпуске ль дойных коров из гурта,
Об отпуске риса и масла…
        И рок никогда к нему не был суров:
        Давали и масло, и дойных коров…

А как восседал он за общим столом!
Как шах, как пружина из стали!
И сестры с опущенным долу челом
Гирляндой его окружали…
        Сидел он и ел, и за всем его взор
        Следил, как за хором следит дирижер.

Ушел… Овдовели теперь мы, увы…
Воскликнем же с нежностью детской:
Да будут пути его мягче травы!
Да здравствует доктор Држевецкий!
        Он светел был духом и черен лицом,
        И матерью был нам, и был нам отцом.

1917, 2 февраля Псков

Памяти генерала К. П. Губера*