Вячеслав Козляков - Михаил Федорович

• Название: Михаил Федорович
• Автор: Вячеслав Козляков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03386-3

Россия после Смуты — главная тема этой книги. Царь Михаил Федорович, основатель династии Романовых, правившей Россией более трехсот лет, взошел на престол пятнадцатилетним отроком и получил власть над разоренной, истекающей кровью и разорванной на части страной. Как случилось так, что Россия не просто выжила, но сумела сделать значительный шаг вперед в своем развитии? Какова роль в этом царя Михаила Федоровича? Соответствует ли действительности распространенное в литературе мнение, согласно которому это был слабый, безвольный правитель, полностью находившийся под влиянием родителей и других родственников? И в какой мере это было благом или, наоборот, несчастьем для России? Автор книги дает свои ответы на эти и другие вопросы.

---

Постепенно уже обстоятельства правления Михаила Федоровича становились любимой темой для пересудов. В делах о «слове и деле государевом» царь чаще всего характеризуется как человек излишне смирный, находящийся в зависимости сначала от своей матери, а потом от отца. «Дал де Бог смирна, нынешняго государя и не слышит»[465]. Мать царя, великая старица инокиня Марфа Ивановна, была нелюбима из-за действий ее «племянников» Салтыковых — временщиков первых лет царствования Михаила Федоровича. Не стало тайной и ее вмешательство в дело женитьбы царя на Марье Хлоповой, и опять симпатии людей были не на стороне матери царя. Именно в связи с несостоявшейся свадьбой царя, можайский тюремный сторож «советовал» государю поступить с Марфой Ивановной так, как Иван Грозный, травивший собаками несчастных, зашитых в медвежьи шкуры: «Одна де тамо мутит государева матушка…» Причем недовольство это проникало во все сферы общества, пронизывая его снизу доверху. Тобольский воевода князь Федор Андреевич Телятевский, если верить доносу на него, говорил, узнав о смерти Марфы Ивановны: «Ту де мы первую лихую беду избыли, а надо бы де нам избыть патриарха»[466]. Патриарха Филарета не любили за то же, за что и мать царя — за слишком большое влияние на дела в государстве. По словам михайловского пушкаря Семена Потапова, «патриарх сам ворует и вором спущает»[467]. Не могли простить патриарху и неудачную Смоленскую войну. По словам ссыльного черного попа Галактиона, произнесенным в 1637 году в Тобольске, «послал де ратных людей под Смоленск патриарх да старцев сын». Люди церкви вообще даже более пристрастно относились к патриарху Филарету, не забывая про невольный постриг боярина Федора Никитича Романова. Даже знаменитый новгородский митрополит Киприан публично «прохаживался» по церковным познаниям «святейшего патриарха»: «Прислана де ко мне от патриарха грамота, велено поститься неделю, и в той де грамоте наврано ко мне просто, что к которому игумену можно было написать; ко мне не так, складнее того; яз де сам соборный и келейный чин знаю, старее всех, как поститься». Не случайно подвергался сомнению даже титул патриарха: «Какой де свят, коли де свят будет»[468].

Семью царя Михаила Федоровича вообще не оставляли в покое. Сначала долго осуждали царя за то, как он поступил с Марьей Хлоповой («обругал и сослал», по словам некой Прасковьи Лихаревой). Неудача с первой женитьбой царя на Марье Долгорукой лишь подтверждала мнение тех, кто считал, что царю нельзя было жениться ни на ком «мимо Хлоповой». Естественно, что этот сюжет особенно занимал женскую половину дворца. Именно оттуда идет отзыв о царице Евдокии Лукьяновне Стрешневой: «Не дорога она, государыня; знали оне ее, коли хаживала в жолтиках (простой обуви. — В.К.), ныне де ее, государыню, Бог возвеличил»[469].

Рождение первыми царевен, вместо ожидавшегося царевича, — тоже повод для разговоров, и опять бабьих. На Масленице в Курске в 1633 году черная старица Марфа Жилина пошутила на торгу совсем неподобающим для ее чина образом: «Глупые де мужики, которые быков припущают коровам об молоду и те де коровы рожают быки; а как бы де припущали об исходе, ино б рожали все телицы. Государь де царь женился об исходе, и государыня де царица рожает царевны; а как де бы государь царь женился об молоду, и государыня де бы царица рожала все царевичи. И государь де царь хотел царицу постричь в черницы». Прошлась острая на язык старица и по поводу наследника: «А что де государь Алексей Михайлович, и тот де царевич подменный». Так, после Смуты, могли думать многие, да не все высказывались вслух, при чужих «ушах». Разве что в пьяном беспамятстве, как архимандрит новгородского Хутынского монастыря Феодорит, сказавший в 1633 году: «Бог де то ведает, что прямой ли царевич, на удачу де не подметный ли?»[470]

Какие-то из этих речей в делах о «слове и деле государевом» доходили до царя и, конечно, должны были сильно расстраивать, «кручинить» его. Наказание, и иногда суровое, за неосторожно сказанные слова следовало незамедлительно, но надо обратить внимание и на то, что до смертных казней дело доходило редко.

В архивных документах сохранились рутинные описания техники вынесения и исполнения смертных приговоров. Так, 25 февраля 1614 года, расспросив «черкас, присланных к Москве в языцех», Боярская дума приговорила «вершити» их «втайне в ночи». «Память» о смертном приговоре была послана в Земский приказ, управлявший Москвой, которому предлагалось исполнить решение Думы и казнить семь человек (двое из этого списка были вычеркнуты). Может быть, в том, что с пленными не церемонились, сказывались последствия чрезвычайных времен. К добровольным русским и литовским «выходцам» из «королевичевых полков» относились иначе, хотя тоже сурово, ссылая их по боярскому приговору «в Сибирь и в Понизовые городы, для того, что от них чаять лазучества».

Царь Михаил Федорович иногда отменял смертные приговоры, вынесенные Боярской думой. Так, около 1619/20 года четыре князя Шаховских затеяли на пиру опасную игру в «выборы царя» («князя Матвея называли царем», а он, в свою очередь, называл окружающих своими «боярами»). Об этом стало известно, и донос на князей Шаховских едва не стоил им жизни. «И по боярскому приговору, за то воровство велено было вас казнити смертью», — вспоминали в 1634 году, когда князья Шаховские смогли вернуться из ссылки. Лишь заступничество патриарха Филарета Никитича перед царем Михаилом Федоровичем спасло их от гибели.

Нельзя сказать, что Михаил Федорович не принимал смертной казни вообще, но источники со всей определенностью свидетельствуют о том, что он всегда стремился смягчить тяжесть наказания. В законодательстве времен царя Михаила Федоровича смертная казнь применялась только к самым отъявленным разбойникам, торговцам табаком и фальшивомонетчикам. В 1637 году, например, царь помиловал «денежных воров». В грамоте об этом говорилось: «и ныне мы, великий государь, по своему милосердому обычею (выделено мной. — В.К.), тем вором, которые переиманы до сее нашия грамоты, смертную казнь отдали». Вместо вливания в горло раскаленного железа, их клеймили словом «вор» на щеках. Тогда же были сделаны послабления приговоренным к казни беременным женщинам, которым разрешалось родить и быть с ребенком первые шесть недель его жизни — «для того: то роженное от нее не виновато»[471].

Все это поддерживало в народе доброе отношение к царю, но оно, увы, проявилось только после его смерти. Именно тогда возникает легенда о том, что причиной смерти царя Михаила Федоровича стали происки ближних «сильных людей». В мае 1649 года посадский человек города Галича Зиновий Чекенев говорил: «Как де был на Москве князь Семен Сотыев-Урусов в комнатных, и он де… великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии в естве окормил»[472].

Слухи и пересуды подданных — неизбежная плата за высшую власть. Царь Михаил Федорович не стал здесь исключением.

Новые люди

Среди современников царя было немало замечательных людей, представлявших собой совершенно новый тип, появившийся в России в начале XVII века. В первую очередь можно вспомнить авторов публицистических работ о Смутном времени, написавших свои произведения уже в царствование Михаила Федоровича. В этом ряду стоят имена келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына, автора «Сказания»; князя Ивана Андреевича Хворостинина, создателя исторического труда «Словеса дней и царей и святителей московских»; дьяка Ивана Тимофеева, составителя «Временника»; князя Семена Ивановича Шаховского, чьему авторству принадлежит целый ряд литературных произведений[473].

Появление таких людей — еще одно последствие Смуты. Пройдя через многие соблазны и искушения, познакомясь если не с другими странами, то с представителями других культур и вероисповеданий, жители Московского государства, по крайней мере, задумались. У них появилась точка отсчета, они смогли взглянуть на себя со стороны. Самые умные поняли, что сравнение «не в нашу пользу». Открытие сколь горькое, столь необходимое. Только выводы из этих открытий иногда ломали человеческие судьбы.

Очень характерна судьба князя Ивана Андреевича Хворостинина, бывшего еще в молодые годы «в приближении» у Лжедмитрия I. Этого ему не могли простить, и в царствование Василия Шуйского он попал в опалу, обвиненный в «ереси». Причины расправы с политическими противниками впоследствии мало кого интересуют, кроме историков. В деле князя Ивана Хворостинина со временем действительно подтвердились мотивы вольнодумства, которые не мог простить ему даже царь Михаил Федорович, а точнее, оба великих государя. Именно «тяжелая рука» патриарха Филарета Никитича видится в тексте указа, объявленного князю Ивану Хворостинину, в котором князь был обвинен в том, что «опять начал приставать к польским и литовским попам и полякам, и в вере с ними соединился, книги и образа их письма у них принимал и держал у себя в чести». Конечно, как это обычно бывало, князь Иван Хворостинин больше всего пострадал от наушников и доносчиков, от которых не укрылись необычные для члена Государева двора поведение и речи. Причем вел себя князь Иван Андреевич самым вызывающим образом. «Ты людям своим не велел ходить в церковь, — обвиняли князя Ивана, — а которые пойдут, тех бил и мучил, говорил, что молиться не для чего и воскресение мертвых не будет». Князь пытался воздействовать на своих людей и «личным примером». В самый строгий пост на Страстной неделе в 1622 году «пил без просыпу, накануне Светлого воскресенья был пьян и до света за два часа ел мясное кушанье и пил вино прежде Пасхи, к государю на праздник Светлого воскресенья не поехал, к заутрене и к обедне не пошел». От этого, по московским понятиям того времени, был один шаг до измены. Князя Ивана Хворостинина стали подозревать в намерении отъехать в Литву, тем более что он сам дал повод к этому в своих разговорах — «на Москве людей нет, все люд глупый, жить не с кем» — и особенно в «писаниях», найденных у него при обыске. Именно в них отыскалась его знаменитая фраза: «Московские же люди сеют землю рожью, а живут все ложью». Особенно опасным казалось властям написание не по чину царского «именованья»: «Да в твоем же письме написано государское именованье не по достоинству: государь назван деспотом русским, но деспота слывет греческою речью — владыка или владетель, а не царь и самодержец, а ты, князь Иван, не иноземец, московский природный человек, и тебе так про государское именованье писать было непристойно»[474].