Вячеслав Козляков - Михаил Федорович

• Название: Михаил Федорович
• Автор: Вячеслав Козляков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03386-3

Россия после Смуты — главная тема этой книги. Царь Михаил Федорович, основатель династии Романовых, правившей Россией более трехсот лет, взошел на престол пятнадцатилетним отроком и получил власть над разоренной, истекающей кровью и разорванной на части страной. Как случилось так, что Россия не просто выжила, но сумела сделать значительный шаг вперед в своем развитии? Какова роль в этом царя Михаила Федоровича? Соответствует ли действительности распространенное в литературе мнение, согласно которому это был слабый, безвольный правитель, полностью находившийся под влиянием родителей и других родственников? И в какой мере это было благом или, наоборот, несчастьем для России? Автор книги дает свои ответы на эти и другие вопросы.

---

Глава пятнадцатая

«Быти царству его тиху…»

«Слово и дело». — Новые люди. — Образ власти

Царь Михаил Федорович умер на следующий день после того, как ему исполнилось 49 лет[454]. По меркам семнадцатого столетия, возраст, конечно, почтенный, но не более того. Достаточно вспомнить, что царский отец патриарх Филарет Никитич в год своего 50-летия всего лишь находился во главе ростово-ярославской митрополии и даже не мог помыслить о своей будущей судьбе, об управлении Московским государством вместе с сыном. Следовательно, современники, не посвященные в тайну состояния царского здоровья, не могли быть подготовлены к смерти царя. Так оно и было. Автор «Пискаревского летописца» оставил известие о том, что «лета 7153-го году месяца июля в 12 день с суботы на неделю в 4-м часу ночи преставися государь царь и великий князь Михаил Федорович всеа Русии… И бысть во граде Москве плач великой и кричанье во всем народе от всяких чинов людей от 4-го часа ночи по 7-й час дни»[455]. Другой московский книжник, автор продолжения «Нового летописца» писал: «В 153-м году июля против 8 числа в 3-м часу нощи внезапу Росискаго царствия великое светило угасе. Преставися государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Руси. А на царстве был 30 полтретья годы»{5}. Использованный летописцем образ погасшего «светила» подчеркивает неожиданность произошедшего. Имеется в записи и виршевая эпитафия царю Михаилу Федоровичу:

Имея нрав кроток и незлобив
Упражнялся всегда росправных дел царствия своего благих
И кротких по достоинству снабдевая
Злонравных страхом укротевая А всем равнениея даруя
И в сиклитцкой чин природных людей достойных тому жалуя
А непородных людей и недостойных тому чину быти во вся дни царствия своего не допущая
И чин царский уставлен прежними государи крепко сахраняя
И никогда во всем не пременяя.
«Видев же преблагий Богъ во всем благие его пребывание повел быти царству ево тиху и безмятежну исполненну всех благих во вся дни царствия ево»[456].

Тот набор добродетелей, которые современники приписывали царю Михаилу Федоровичу, представлял собой идеал царской власти вообще. Можно заметить, что сложился он по контрасту с эпохой Ивана Грозного и Смутным временем. Первые черты царя Михаила Федоровича, о которых вспоминает современник после его смерти, — кротость и незлобивость, спокойное послушание своему царскому долгу. Царь видится тружеником, действовавшим в интересах достойных людей, но державших в страхе людей злых. Интересно сопоставить эти оценки с отзывом Адама Олеария, писавшего, что царь «был очень благочестив и богобоязнен; отцу своему он, в течение всей его жизни, оказывал великий почет и сыновнее послушание». Застав при вступлении на престол «в стране большие беспорядки», царь Михаил Федорович «постарался поскорее заключить мир с соседними государями, правил кротко и относился милостиво к иностранцам и туземцам; все говорили, что в стране в противность тому, к чему русские привыкли, за целые сто лет не было столь благочестивого государя»[457]. На прижизненном портрете царя Михаила Федоровича, помещенном в книге Адама Олеария, содержится латинская надпись со словами: «В милости не превзойденный»[458].

Очень своеобразно понимание равенства у автора продолжения «Нового летописца». Оно не в расширении возможностей для представителей служилых, церковных и тяглых «чинов», а в следовании привычному порядку изменений внутри «чина». Нагляднее всего действие принципа равенства именно в таком понимании сказывалось в устроении «сиклитцкого» чина, то есть Боярской думы, состав которой был известен во всем государстве. Похвала летописца касается политики царя Михаила Федоровича, прекратившего практику возвышения неродословных людей. Но главное, что сумел сделать он в своей политике, — это возврат к устоявшимся ритуалам функционирования царской власти. Он соблюдал своеобразный консерватизм формы «царского чина», восходящего к царствованиям Ивана Грозного, Федора Ивановича и даже Бориса Годунова.

Ему ничего не приходилось придумывать. Еще в преамбуле «Утвержденной грамоты» в характеристике прежних правителей наиболее часто встречается мотив сохранения государства «в тишине и покое». Князь Юрий Долгорукий «благочестием просия, и все хрестьянство в покое и в тишине соблюде», великий князь московский Иван Иванович «все православие в покое и в тишине устрой», князь великий Василий Иванович «всю Рускую землю в покое и в тишине ото иноверных содержаше». И, наконец, особенно важно, что те же самые слова использованы для характеристики царя Федора Ивановича, который «во всем своем великом Росийском царстве благочестие крепце соблюдаше и все православное хрестьянство в покое, и в тишине и во благоденственном житие тихо и немятежно устрой»[459].

Следовательно, царь Михаил Федорович в восприятии современников продолжил ряд этих правителей. Конечно, нужно учесть, что известие летописи представляет собой панегирик усопшему царю со всеми особенностями этого жанра, и потому его не следует понимать буквально. Достаточно обратиться к современным документам, чтобы увидеть, что в действительности «тишина» и «покой» в царствование Михаила Федоровича оставались только идеалом, о котором мечтали люди Московского государства.

«Слово и дело»

Исследователь политической мысли в России XVII века находится в незавидном положении. Ему досталось разбирать не блистающие красотой стиля трактаты, а, по большей части, доносы в «непригожих словах» про царя и бояр. Такие судные дела, называвшиеся о «слове и деле государевом», сохранились в фондах Разрядного приказа и составили целый том документов в публикации Н. Я. Новомбергского[460]. Люди всегда судачили о власти, когда остроумно, а когда и не очень. Не будем повторять ошибок советской историографии, которая в любой пьяной ругани в адрес царя готова была увидеть признаки классовой борьбы. Даже если, скажем, переславль-залесский казак Ивашка Панов кричал: «Я царю горло перережу!» Или брянский сын боярский Нехороший Семичев выражал свое недовольство патриархом Филаретом: «Яз на патриарха плюю». В Можайске какие-то люди посмели высказаться следующим образом: «Не умеет государь матушку свою за смутню, в медведную ошив, собаками травить»[461]. Следует ли принимать несдержанность разгулявшихся холопов за что-то серьезное? Конечно же прав С. В. Бахрушин, писавший об этих делах о «слове и деле государеве»: «Главную массу составляют случаи бессмысленной пьяной ругани по адресу высочайших особ, в которых за пьяной выходкой невозможно уловить ни малейшего намека на какую-нибудь политическую мысль»[462].

Иногда, правда, доносчикам удавалось подслушать такие «речи», за которыми действительно стояла определенная позиция. Арзамасец Иван Чуфаров слишком надеялся на свою власть над мужиками в разговорах с ними. Так он доходчиво и образно объяснил им неосновательность надежд на возобновление крестьянского выхода в связи с рождением царевича Алексея Михайловича в 1629 году: «Вырежу вам язык, а только де ныне давать выход, и в том государева воля: царь Борис и мудренее был, и того скоро не стало». В последнем выражении и заключалась крамольная угроза в адрес царя Михаила Федоровича. Еще раз и более определенно высказался Иван Чуфаров в 1633 году: «Нынешнего государя и не слышать! Сидел царь Борис и нас не жаловал, ино и того не стало, а был мудр»[463].

Постоянное сравнение со временами Смуты не случайно. Чем больше длилось царствование Михаила Федоровича, тем быстрее создавался миф о Смутном времени, когда каждый мог действовать как хотел. В 1625 году в ряжском кабаке вспоминали прежние времена: «Как де междеусобная брань, был в Калуге вор… и собрався де Шацкаго уезду мужики коверинцы, колтыринцы и конобеевцы, и говорили де меж себя так: „сойдемся де вместе и выберем себе царя“». При этом все понимали, что «от тех де было царей… которых выбирали в межъусобную брань меж себя, наша братья, мужики, земля пуста стала»[464].

Постепенно уже обстоятельства правления Михаила Федоровича становились любимой темой для пересудов. В делах о «слове и деле государевом» царь чаще всего характеризуется как человек излишне смирный, находящийся в зависимости сначала от своей матери, а потом от отца. «Дал де Бог смирна, нынешняго государя и не слышит»[465]. Мать царя, великая старица инокиня Марфа Ивановна, была нелюбима из-за действий ее «племянников» Салтыковых — временщиков первых лет царствования Михаила Федоровича. Не стало тайной и ее вмешательство в дело женитьбы царя на Марье Хлоповой, и опять симпатии людей были не на стороне матери царя. Именно в связи с несостоявшейся свадьбой царя, можайский тюремный сторож «советовал» государю поступить с Марфой Ивановной так, как Иван Грозный, травивший собаками несчастных, зашитых в медвежьи шкуры: «Одна де тамо мутит государева матушка…» Причем недовольство это проникало во все сферы общества, пронизывая его снизу доверху. Тобольский воевода князь Федор Андреевич Телятевский, если верить доносу на него, говорил, узнав о смерти Марфы Ивановны: «Ту де мы первую лихую беду избыли, а надо бы де нам избыть патриарха»[466]. Патриарха Филарета не любили за то же, за что и мать царя — за слишком большое влияние на дела в государстве. По словам михайловского пушкаря Семена Потапова, «патриарх сам ворует и вором спущает»[467]. Не могли простить патриарху и неудачную Смоленскую войну. По словам ссыльного черного попа Галактиона, произнесенным в 1637 году в Тобольске, «послал де ратных людей под Смоленск патриарх да старцев сын». Люди церкви вообще даже более пристрастно относились к патриарху Филарету, не забывая про невольный постриг боярина Федора Никитича Романова. Даже знаменитый новгородский митрополит Киприан публично «прохаживался» по церковным познаниям «святейшего патриарха»: «Прислана де ко мне от патриарха грамота, велено поститься неделю, и в той де грамоте наврано ко мне просто, что к которому игумену можно было написать; ко мне не так, складнее того; яз де сам соборный и келейный чин знаю, старее всех, как поститься». Не случайно подвергался сомнению даже титул патриарха: «Какой де свят, коли де свят будет»[468].