Александр Данковский - Папа волшебницы

• Название: Папа волшебницы
• Автор: Александр Данковский
• Жанр: Фэнтези

Роман для подростков и их родителей или, выражаясь старинным языком, для семейного чтения. А пользуясь современным сленгом, это очередная история о "попаданцах" — папе с дочкой. Вернее, дочки с папой. Сюжет не вижу смысла пересказывать

---

Сайни остановился, явно давая понять, что ждет от меня вопроса.

Что ж, я подыграл, изо всех своих невеликих актерских сил разыгрывая ленивую болтовню. Повернулся с боку на бок, подпер голову рукой и лениво выдал:

— Ну и как же его в армии-то терпели, такого своевольного?

— Во-первых, происхождение. Но об этом потом. Во-вторых — блестящий, невероятно изворотливый и изобретательный ум. Ему поручали очень сложные операции — на безнадежных участках фронта, во вражеском тылу. Там, где нужно было действовать быстро и, как правило, автономно, на свой страх и риск. Когда он становился единоличным командиром, имея возможность посылать к твоему любимому "чьерту" всех штабных и прочих начальников — Реттен расцветал. И выдумывал такие комбинации, такие лихие маневры проводил, что все только диву давались. И закрывали глаза на многие его нарушения. Раз, например, группу разведчиков переодел в кочующий бордель. С бесстыдно размалеванными лицами, накладными грудями и прочим. Бордель с помпой и музыкой въехал в небольшой пограничный замок. Вражеский, естественно. Там, на границах, к мелким нарушениям дисциплины относятся проще. Замок этот стоял на важном для нас направлении, но боевых действий там не было давно, так что гарнизон от скуки уже беситься начинался. А тут такая возможность сбросить напряжение… Вечером во дворе "девочки" дали представление, пообещали всем желающим незабываемую ночь. И устроили ее — перерезали полгарнизона и открыли ворота.

А перед этим один из парней отказался переодеваться в шлюху. Заявил, что это урон его родовой чести. И Реттен его заколол. У всех на глазах. В одно движение. Хотя парень был явно не новичок в драках.

Ты не знаешь нашей истории, а то бы я тебе назвал несколько известных кампаний из недавнего прошлого. Кей принимал участие в каждой, хотя не всегда его участие афишировалось. Он убил главнокомандующего второй армией Смарис. Да как! Пристал к тамошнему цирку как канатоходец, три месяца потешал публику невероятными трюками. Наконец, когда его высокопревосходительство пожаловал с семейством на представление (можешь себе представить, как проверяли и цирк, и циркачей, и их оборудование), канат лопнул. Кей, падая, уцепился за обрывок и, пролетая маятником мимо генеральской ложи, метнул туда шест. Раскроил голову генералу, а сам, якобы сорвавшись с каната, вылетел в оконный проем, выломав ставни. И скрылся, хотя окно было на высоте третьего этажа. Даже охрана не сразу сообразила, что это убийство, а не несчастный случай. Как он это запланировал, как осуществил? Ведь репетировать он никак не мог. Наверное, не обошлось без магии: по некоторым умениям он вполне способен потягаться с лучшими университетскими профессорами. Часть у них и перенял, часть выучил сам, что-то получил по наследству.

В общем, великий и жестокий человек. Неудивительно, что многие солдаты шли за ним в огонь и в воду.

И я даже не могу сказать, что им движет, — вздохнул Сайни. — Его не интересует ни богатство, ни власть. Он давно уже мог стать губернатором одной из провинций. Особенно живущих по законам войны.

— Но здесь же он явно строит свое государство. Забрался на ничейную территорию, окружил себя воинами и преданными слугами, даже вон Князем велел себя величать. Я, правда, не уверен, что хорошо понимаю значение этого слова. Властелин небольшого государства, так?

— Не совсем. Скорее, военный вождь этого самого небольшого государства, находящегося в состоянии войны. Так что титул вполне уместен, — Лелек в задумчивости пожевал соломинку. Раньше я у него такой совершенно земной привычки не замечал.

— Пожалуй, — добавил он после некоторого молчания, — он хочет жить так, как считает правильным. Представление же о правильности у него весьма своеобразное. Мнение других людей его не интересует. Почти. В армии он вынужден был с ним считаться — как всякий военный, да еще и маг (что бы ни говорили университетские о его недоученности), он понимает, что такое сила. А здесь он сам себе голова.

— Средневековье какое-то, — пробормотал я по-русски. Лелек, естественно, меня не понял, но переспрашивать не стал.

Помолчали.

— А черным королем он тебя почему величает?

— Не хотел рассказывать, да ты ж не отстанешь, — вздохнул Сайни.

— Да ладно. Не хочешь — не говори, обойдусь. Я столько о вашем ми… о здешних порядках не знаю, что еще одной тайной больше — невелика разница.

— Велика, — отрезал Лелек. — Тем более, это тайна не только для тебя.

— Так, может быть, мне лучше ее и не знать? Меньше шансов выдать.

— Может, и лучше. Но я один не могу решить, что нам дальше делать. "Торчать", как ты выразился, или "смыться". Мне твой совет нужен. Боюсь, без этих сведений ты его дать не сможешь.

— А с ними?

— А с ними — не знаю. Для меня ведь твой опыт и твое прошлое тоже — сплошная загадка.

Он опять замолчал. Вообще-то, по-хорошему давно надо было спать, тем более, денечек выдался отнюдь не из легких. И глаза у меня слипались. Но я знал, что уснуть все равно не усну, буду ворочаться в тяжелой полудреме — ни отдыха, ни нормальной работы голове.

А Сайни все молчит и молчит, молчит и молчит. Я уже решил, что он передумал делиться своей страшной тайной, а то и вовсе заснул. Поэтому его вопрос меня совершенно огорошил:

— Помнишь, ты мне шахматы показывал?

Помню, конечно. Сайни — едва ли не единственный, кто всерьез заинтересовался этой мудреной игрой. Шашки — да, те многих прельстили (я рассказывал). А Лелек тогда долго расспрашивал меня о правилах, мы даже сыграли парочку партий, потом я, сам удивляясь собственной памяти, показал ему три-четыре дебюта и еще какие-то классические задачки, вроде мата королем и ладьей. Меня еще совсем пацаном отец этим премудростям учил — он-то страстный шахматист, а я вот не унаследовал.

— Меня эти твои шахматы тогда еще поразили, — пробормотал Сайни. Странно, а я и не заметил в нем ничего пораженного. — Уж больно они на нашу реальность намекают. Упрощенно, конечно, но смысл тот же.

Он опять замолчал, и я не выдержал:

— Какой-такой смысл? Борьба добра со злом, белого с черным?

— При чем тут добро и зло? — он искренне удивился. — Нет, разделением действующих лиц на пешки и фигуры.

— Ну, у нас о человеке, который имеет большое влияние, говорят "это фигура". А о простых исполнителях — "это пешки". С оттенком пренебрежения. Аналогия себе и аналогия, сравнение, которое, как известно, всегда хромает.

— А рождается у вас человек пешкой или фигурой?

— Да кто ж его знает? Есть случаи, когда ребенок появлялся в царской семье — и ровно никак на судьбы мира не влиял. А бывало, из низов поднимался, полсвета завоевывал…

— Понимаешь, а у нас считается, что большинство людей — пешки, и так ими и останутся. Не в том смысле, что они — незначительны или ими можно легко жертвовать… Нет, давай сначала. Существует у нас тут некая школа магическая… Или направление в исторической науке… Словом, есть те, кто способен видеть возможности человека (хотя не все в это верят). Вроде бы, один человек способен войну выиграть. А другой — город основать на новом месте. А третий — разрушить. Вот это как бы фигуры. Ну а четвертый, сколь он не бейся, не достигнет ничего. Он — пешка. То есть он не сделает ничего, что сколько-нибудь заметным образом повлияет на то, как крутится мировое колесо. Он может стать большим ученым, даже открыть нечто, что назовут великим…

— И это все равно не повлияет на ход истории?

— Повлияет. Но он тут ни при чем.

— То есть?

— То есть не открыл бы он, открыл бы кто-то другой. Это как большой камень на дороге — кто первый по ней пройдет, тот его и найдет. Молодец, конечно, что нашел, но шел бы первым кто-то другой — тоже нашел бы, камень-то лежит.

А фигура пройдет там, где никто не то что до него не ходил, но и где ходить-то невозможно, как считалось. То есть главный смысл заложен в нем самом, а не в камне, не в дороге.

Фигуры разные, их куда больше, чем в шахматах. И одна фигура может становиться другой. Реттен, между прочим, тебя шутом назвал. Шут — это тоже фигура.

— А пешка фигурой стать может?

— Как в шахматах? Причем сразу самой сильной? — таким тоном обычно родители дают ребенку понять, что он сморозил глупость. Тем неожиданнее было окончание:

— А неизвестно. Сторонники этой школы долго в свое время спорили вообще о том, откуда берутся фигуры. Считалось, что это — наследственное. Поэтому, когда Реттен говорит про свой род, это не пустой звук даже в его устах. Но известно достаточно много случаев, когда фигура возникала словно бы ниоткуда. Бабах — и приходит некто не ждан, не зван, перекраивает карту…

Лелек опять замолчал, и я осторожно начал выкладывать уже поднакопившиеся вопросы. Начал с тех, что помельче.

— Знаешь, у нас говорили примерно следующее. Техническое изобретение — ну, например, двигатель, как у Бержи в повозке — придумает не один, так другой. Даже бывало так, что одну и ту же штуку изобретали сразу двое. Мол, идея в воздухе носится. А вот ежели писатель свою книжку не напишет, то она так и не появится на свет. Выходит, любой писатель или там художник — это фигура? Вроде как главный смысл в нем самом, а не в бумаге или красках.