Сергей Марков - Михаил Ульянов

• Название: Михаил Ульянов
• Автор: Сергей Марков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Театр
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-235-03269-9

Сергей Марков, журналист и писатель, — волею судьбы оказавшийся родственником Михаила Александровича Ульянова, проживший рядом с этим поистине народным артистом немало лет, совершивший с ним круиз по Средиземноморью, «колыбели цивилизации» (побывав в странах, связанных с его знаменитыми героями — Цезарем, Антонием, Наполеоном, генералом Чарнотой), сохранивший к нему привязанность на всю жизнь и бравший последнее перед уходом интервью, — представляет в книге выдающегося русского актёра во всей многогранности его натуры, и в галстуке, и без галстука. Не миновал автор и такой полемической темы в судьбе актёра, как поддержка М. С. Горбачёва в начале перестройки и реформ Б. Н. Ельцина, так и разочарования в их результатах. Жизнеописание Михаила Ульянова дополняют воспоминания его собратьев по сценическому искусству — Юрия Любимова, Юрия Яковлева, Галины Волчек, Сергея Соловьёва, Владимира Наумова, Романа Виктюка, Егора Кончаловского, а также известных политиков, священнослужителей, общественных деятелей.

---

— Вы с такой гордостью об этом сообщаете: сибирячка…

— Горжусь, а что ж? Цезарь мой прекрасно понимает: это и последняя зацепка в его жизни, дальше — пропасть, смерть. Смерть подошла к нему вплотную: он уже знает о заговоре Брута и потому имеет возможность остановить заговор, предотвратить или хотя бы отсрочить. Но не делает и попытки. Он сам отдаёт себя на заклание, позволяет себя убить. И в этом огромная драматургическая сила. По сути, Цезарь идёт на самоубийство. Он вот что говорит: «Надо бы напугать этих тираноубийц, но я медлю, не могу решить, что с ними делать. Заговорщиков я подавлял только добротой, большинство из них я уже не раз простил, и они приползали ко мне и из-под складок тоги Помпея целовали мне руку в благодарность за то, что я сохранил им жизнь. Но благодарность быстро скисает в желудке у мелкого человека, и ему невтерпёж её выблевать. Клянусь адом, не знаю, что с ними делать. Да мне, в общем-то, всё равно…» Его единственная и последняя радость — прелестная египтянка, при виде которой он молодеет, распрямляется, она дарит ему напоследок ощущение забвения и счастья… Но и она его предаёт, изменяет с Антонием.

— Которого вы тоже некогда играли…

— Некогда… — Ульянов печально умолк.

— Я до сих пор помню, как ваш Антоний посреди оргии в Риме взвыл, взревел от боли, любви и тоски по возлюбленной: «В Египет захотелось!!!» Как и генерала вашего Чарноту из «Бега» в Мадрид кидало, а на самом деле в Россию, где «такой был бой!..».

— Гениально, страшно написала Ахматова: «Я живу ведь только сегодня»… Это касается всех, не только актёров. Актёры, может быть, лишь болезненнее это воспринимают. О чём мы говорили?

— Да всё о Цезаре. О предательстве. Об измене Клеопатры.

— И это был последний камень в голову Цезаря: больше никаких связей — ни дружеских, ни государственных, ни любовных. Конец…

«Марина Есипенко — артистка вахтанговского стиля и вахтанговского вкуса, — писал о ней Михаил Ульянов. — Но она не только красива и обаятельна, но ещё и умна. Потому в ролях своих вытаскивает суть, тему роли, логику роли. То, что актрисам не всегда даётся, — ей удаётся. Она умеет работать самостоятельно. В московском театре такого калибра, как наш, где большая труппа, своё место, своё лицо иметь очень трудно. Она — имеет.

Марина такая героиня, в которой есть шарм, который бесконечно привлекает, как магнит, и создаёт вокруг неё атмосферу театра — прелестного, романтического, женственного. От неё трудно оторвать взгляд. Так вот — у нас есть такая актриса — это редкость».

Когда Ульянова не станет, Марина Есипенко вспомнит:

«Он был человеком поразительным! Всем, кто обращался к нему с более или менее адекватной просьбой, он всегда помогал. И как только его на всё хватало? Реально помогал, не на словах, как подавляющее большинство людей его статуса. Я являюсь землячкой Михаила Александровича, родилась в Омске, в самом городе, а он в Таре, Омской области, вернее, в селе, которое подальше. В Таре сейчас живёт сестра моей бабушки. И я вижу в этом некую взаимосвязь с великим русским актёром… В Омске я занималась в Народном театре поэзии Любови Ермолаевой, с которой Ульянов был хорошо знаком, во многом помогал ей, поддерживал… Играя Нину Заречную, другие роли в этом Театре поэзии, а потом поступив в Щукинское училище, я себе, конечно, и представить не могла, что когда-то буду выходить с великим, недостижимым Ульяновым на одну сцену, а уж тем более достаточно близко с ним общаться. Увидела его вблизи впервые, когда училась в театральном училище на курсе Евгения Рубеновича Симонова. Тогда как раз перипетии были по поводу смещения одного, назначения другого… Но взял меня в Театр Вахтангова именно Михаил Александрович, Юлия Константиновна Борисова попросила его меня посмотреть. Первое впечатление? Я начисто лишена, к сожалению быть может, какого-то благоговения перед сильными и великими мира сего. Помню, девчонки прибежали после „Принцессы Турандот“ в панике: быстро, кричат, разгримировывайся, Михаил Сергеевич там ждёт, хочет похвалить! А на меня это не произвело никакого впечатления! Ну Горбачёв, ну и что?.. И точно так же, когда я поступила в Театр Вахтангова: хоть и испытывала некоторую робость, но не более того. Да, звёзды, известные всей стране, великие артисты, а теперь мне с ними работать, это мои коллеги… Меня сразу ввели на главную роль в спектакль „Кабанчик“, потом в „Стакан воды“, где я играла с Юлией Константиновной, с Людмилой Васильевной Максаковой, Юрием Васильевичем Яковлевым… Я безумно за это благодарна Михаилу Александровичу — что он дал мне шанс показать, заявить о себе. Какую-то даже фору. Я при Ульянове сыграла очень много ролей, грех жаловаться. Бывало, по двадцать шесть спектаклей в месяц! Я всегда буду ему благодарна! Я, когда смотрела фильмы с ним, как все зрители нашей многомиллионной страны, думала, что это такой маршал Жуков, такой председатель, директор, вождь, сильный, волевой, бескомпромиссный… А тут, придя в театр, я узнала Ульянова как человека очень доброго, мягкого, даже в каких-то вопросах, где надо было б проявить жёсткую режиссёрскую волю, мягкого чересчур. Он сам был артист и всегда на стороне артистов — не на режиссёрской стороне. Чрезвычайно добрый и мудрый человек, мудрейший мудрец, а не военачальник и не какой-то там диктатор! Я в Театре Вахтангова почти уже двадцать лет — и всегда ощущала его опеку, не то что отеческую, хотя и это тоже было, он называл меня Мариша, никто из родственников, мужей, знакомых так не называл, только отец, которого тоже уже нет на свете, — но опеку человека с огромным опытом и великим талантом, в любую минуту готового меня защитить, помочь, поддержать в плане партнёрства… Когда мы только начали репетировать, возникла одна ситуация. Я попросила старый костюм из спектакля „Антоний и Клеопатра“…

— Платье, в котором играла Борисова?

— Да, потому что моё ещё шил Вячеслав Зайцев, и оно в принципе должно было быть похожим. Выхожу я в этом костюме на прикид очную репетицию, и Юлия Константиновна с Михаилом Александровичем вышли. И он говорит в шутку: вот, мол, познакомься, Клеопатра моя… А Юлия Константиновна, тоже в шутку, но в шутку только отчасти: „Никогда у тебя не будет второй Клеопатры, понятно?! Я — твоя Клеопатра навсегда!“ Он смутился, но как-то очень тонко и по-доброму сумел сгладить, смикшировать эту ситуацию, чтобы я не испугалась и Юлия Константиновна чувствовала себя единственной и неповторимой Клеопатрой… Когда была премьера, у меня тряслось всё, что только могло трястись: руки, ноги, сердце выскакивало… Любой артист понимает, как трудно сделать этот первый шаг. И Михаил Александрович подошёл ко мне, положил так на плечо руку: „Волнуешься? — спрашивает, совсем как родной человек. — Не волнуйся, Мариш. Всё будет хорошо“. И действительно, всё получилось, был успех, дальше уже пошло… А он тогда ужасно, невероятно уставал: в ЦК партии, в Верховном Совете, в Союзе театральных деятелей, который возглавлял, в каких-то комитетах, комиссиях, беспрерывных хождениях по кабинетам с просьбами помочь такому-то пожилому актёру, такому-то талантливому молодому, ещё где-то, ещё… Он, кстати, половине театра квартиры помог получить. И безумно уставшим приходил на спектакли. Садился в кресло в нашей мизансцене, я выходила и, глядя на спину его согбенную, думала: „Господи, как же он устал!“ Он и текст стал забывать именно потому, что был миллион дел в день. Курьёзный случай был. Я выходила в шикарном костюме от Зайцева, с накладными поролоновыми сиськами — и он начинал говорить: „Сколько раз я держал на коленях этого свернувшегося в клубочек котёночка, барабанил по её маленьким коричневым ступням и слышал, как голосок возле плеча мне шептал…“ И дальше вступала я. И вот сидит смертельно усталый Михаил Александрович, смотрю я на его спину, и он говорит такие слова: „Сколько раз я держал этого скотёночка…“ Я поняла, что он забыл текст. И чуть не умерла от смеха, едва не раскололась. Но надо было играть. Потом мы встретились глазами, он шепчет: „Прости!..“ И в другом месте забыл текст, и так непосредственно выразил досаду: „Уй, ёп!..“ Меня потом в театре так и называли скотёночком — „Ну что, скотёночек, готовишься на выход?“

— Это он был уже пожилым. Но чувствовался в нём мужчина — с точки зрения Клеопатры?

— Ещё какой! Хотя по замыслу режиссёра Каца мы с Михаилом Александровичем ни разу не соприкасались, а Ульянов всё недоумение по этому поводу высказывал: если говорю, что держал котёночка, то и давайте положим её на колени, — но режиссёр видел иначе, нас разделяла какая-то вода, Цезарь сидел ко мне всегда спиной… Я спорила. Даже когда в финале Клеопатра изменяет ему с Антонием и я прихожу просить у него прощения, очень страстный монолог, я объясняюсь Ульянову в любви, говорю, что никого никогда так не любила, и мне хотелось уткнуться ему в колени, но режиссёр настоял на своём, запретил даже сближаться, и Цезарь опять сидел ко мне спиной, я, стиснув руки, в спину ему произносила этот монолог… Вижу и сейчас эти плечи Михаила Александровича — величайшая усталость, отчаяние и какая-то беззащитность в них… И каждый раз, на каждом спектакле я думала, стоя за его спиной: какая же дура эта Клеопатра, что изменила такому человеку!.. И ещё врезался в память один забавный случай. Как раз перед монологом Юлии Константиновны первая наша любовная сцена, когда я только приезжаю к нему и он говорит свой текст, мол, это я сделаю, это, это, а теперь на бал, который даёт… Должен был сказать: „который даёт великому Риму великая царица Египта Клеопатра!“ А сказал Михаил Александрович так: „А теперь на бал великой царицы Египта, которая даёт всему Риму!“ Развернулся и убежал за кулисы — все полегли от хохота! „Мишка, что ты сказал! — кричала Борисова. — Что ты сказал, мне ж выходить!..“