Сергей Есин - Смерть титана. В.И. Ленин

• Название: Смерть титана. В.И. Ленин
• Автор: Сергей Есин
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-012003-6, 5-271-04182-4

Книга известного современного писателя Сергея Есина представляет собой, по словам автора, "первый психологический роман о жизни Владимира Ильича Ленина (преимущественно в форме гипотетических монологов главного героя и ближайших его соратников), гениальность которого, отрицаемая в наше постсоциалистическое время, будет подтверждена потомками".

---

Собственно, начало наших расхождений — это вопрос о ценах на хлеб. На мировом рынке тогда упали эти цены. Развернулась дискуссия по вопросу о значении для народного хозяйства хлебных цен. Народнические противники капитализма старались доказать, что трудовое крестьянство в высоких ценах не заинтересовано. Струве поставил вопрос на почву положения о прогрессивности и неизбежности развития капитализма в сельском хозяйстве. Высокие цены формально являются фактором такого развития. Низкие — способствуют сохранению форм кабальных экономических отношений.

Ряд наших товарищей, в частности самарцы, которые довольно случайно получили в свои руки «Самарский вестник» и старались сделать его если не боевым органом марксистской мысли, то хотя бы одним из центров борьбы с народнической идеологией, запротестовали. Они стали говорить об апологетическом по отношению к капитализму истолковании марксизма, а выступление Струве назвали политическим скандалом. Я тогда махом принял сторону Струве. Он был в столице, а я в ссылке, и я надеялся на его конкретную помощь. Но ведь позиция в хлебных ценах — для народа-то хлебушек оставался основным продуктом питания — не могла быть исчерпана простым «да» или «нет». Высокие цены на хлеб, убивая кабальные отношения в деревне, конечно, подготавливают революцию. Я подозревал начавших это «расследование» самарцев в сентиментализме. Наверное, я был тогда не до конца искренен. Но здесь проявился и характер Струве, далекий от самого вечнозеленого древа жизни. Легальный марксизм начал приспосабливаться.

Многое из моей жизни и тогдашних отношений можно восстановить по моим письмам к матери и сестрам. Мать почти все эти письма, несмотря на понимание рискованности их содержания, как я уже, кажется, говорил, сберегла. Ну, что мать не может осмелиться письма сына уничтожить, это понятно, но ведь она эти письма еще и понимала. Мама и сестры всегда умели жить общей со мною духовной жизнью. Разве мог бы иначе я им писать что-либо, касающееся не сферы сокровенного: философии или политики.

«Кончаю теперь статейку в ответ Струве, — писал я маме в марте 1899 года. — Напутал он преизрядно, по-моему, и может вызвать этой статьей немало недоразумений среди сторонников и злорадства среди противников». Речь шла о статье Струве «К вопросу о рынках при капиталистическом производстве», написанной в ответ на одну из моих статей и книгу Булгакова. Последний принялся доказывать «устойчивость» и «жизнеспособность» мелкого крестьянского хозяйства, превосходство этого хозяйства над крупным капиталистическим, а повсеместное обнищание народных масс наивно объяснял «убывающим плодородием» почвы.

Я здесь, в Сибири, насмотрелся этого «убывающего плодородия». Однажды у меня состоялся задушевный разговор с одним зажиточным мужиком-сибиряком, у которого батрак украл кожу. Этот самый зажиточный мужик поймал своего батрака у ручья, где тот, видимо, пытался кожу или вымочить или спрятать, и прикончил. Здесь уже надо говорить не о плодородии, а о беспощадной жестокости мелкого собственника. Благостная Сибирь, которая лежит за Уральским хребтом как невинная красавица, померкла. Эксплуатация батраков в этой патриархальной, не испорченной близостью к центру Сибири, была чудовищной. Сибирские батраки работали, как каторжные, отсыпались только по праздникам.

Работая над этим трудным для меня куском воспоминаний, я попросил у людей, помогающих мне, у кого-то из секретарей, подыскать, может быть, взять письма у сестер и выписать мне кое-что из цитат того времени. А если проще — мои упоминания Струве в письмах к сестрам и матери из Шушенского. Оказалось, очень полная и довольно обширная картина.

В наших разногласиях со Струве был отчетлив политический момент, но есть и товарищеский, личный. Соблазнительно, конечно, при первой же возможности наполовину переметнуться и начать поругивать то, чему раньше поклонялся, я имею в виду всю критическую линию Бернштейна и все бернштейнианство. Здесь я, к сожалению, неуступчив. Но признаюсь, я так рассчитывал в ссылке на товарищескую помощь Петра Бернгардовича, все-таки он находился в столице, в центре интеллектуальной жизни с журналами, газетами, альманахами, личными связями, чего категорически в данный момент лишен был я.

— «От писателя никаких известий по литературной части нет, и мы не надеемся получить их. Между тем писать без постоянных и правильных сношений чертовски неудобно».

— «Сделал сугубую глупость, положившись опять на ecrivain'a. Надеюсь, впредь так глуп не буду».

— «Оригиналов Webb'oB все не получил, несмотря на обещание писателя».

— «Насчет предложения написать краткий курс политической экономии: я решил отказаться. Так как наша переписка с ecrivain'oм вовсе стала, то извести его, пожалуйста, об этом отказе».

— «Молчание писателя меня возмущает. Я думаю, следовало бы взять у него все рукописи и передавать в редакции самим — лучше уж пересылать прямо, чем пересылать писателю. Если он задержал мою статью против него только ради того, что он сам еще не кончил своего ответа на нее — то это уже просто свинство! Самому ему писать нет смысла — не ответит».

Можно ли было всю эту ситуацию по-человечески понять? Конечно. Петр Бернгардович делал карьеру, торопился писать «свое», торопился читать, жить молодой жизнью в богатой событиями столице, на «чужое» времени не хватало. А у нас время было, Надежда Константинова уже научилась управляться с русской печью, мы запасались на зиму свечами и керосином для лампы, мы писали письма и с жадностью, как кроссворды, разгадывая, что в намеках, читали ответы.

Наверное, я никогда не был близок с неталантливыми людьми. Петр Струве был образованным блестящим писателем. Его восторг по поводу любви к свободе и ее жажды в обществе, из которых, собственно, и возродилось российское освободительное движение 90-х годов, его мысли о богатстве русской культурной и духовной жизни — все это лишь великолепные литературные пассажи. Он совершенно искренне писал о том, что свобода, которой «высший образованный слой» так дорожит, если и была нужна народу, то сама по себе мало его привлекала. Вообще, хороший писатель, в том числе и политический, разоблачает себя сам.

Я оставляю без внимания все выпады этого члена ЦК партии кадетов и министра правительства Врангеля в мою сторону. Конечно, мне скажут — «настрой ума». Я отвечу: да, у меня другой настрой ума, другое ощущение политики и социальной справедливости в России. Но пусть за «легальный марксизм» Струве отвечает, и пусть будущий читатель нас рассудит.

Струве всегда предупреждал, что существенной чертой русского «легального марксизма» был его интерес к аграрной проблеме. Его личная точка зрения в известной мере совпадала с реакционнейшей мыслью, что беды России идут от «перенаселения», а отсюда — что «производство пищи у нашего крестьянина недостаточно». Уже можно было бы и не продолжать дальше. Или? Пожалуйста: «В отличие от народнической и либеральной теории эта теория (мой «легальный марксизм») утверждала, что тяжелое положение народа не было следствием ни крестьянского безземелья, ни ошибок правительственной политики. «Марксистский» тезис был совсем иной: он говорил, что корень зла вообще и опустошающих Россию периодических неурожаев, в частности, лежит в общей экономической и культурной отсталости страны».

Добавлю: и политической тоже.

В тех же самых цитатах из писем, которые приводились, упоминается чуть выше или чуть ниже и другая фамилия — экономиста Булгакова. Как же возмутила меня его статья, та самая, которая появилась в «Начале», журнале, редактируемом Струве.

В апреле 1899 года я писал сестре Анюте: «Начало», № 1-2, получил наконец. В общем, очень понравилось, но… Булгаков же меня просто взбесил: такой вздор, сплошной вздор и такая бесконечная профессорская претенциозность, что это черт знает что такое! Недаром его уже похвалил «Сын Отечества»! Посмотрим, как он кончит. Я думаю писать «О книге Каутского и о статье г. Булгакова».

Как Булгаков кончил, это известно, а вот книга его называлась так: «К вопросу о капиталистической эволюции земледелия». Любой интеллигент лучше всего разбирается в крестьянском вопросе и земледелии. Но в это время я уже начинал думать не только о научной истине, но и о значении такого феномена, как общественное мнение. Тогда же в письме А. Н. Потресову, находящемуся в ссылке в центральной России, я обратил внимание именно на эту сторону вопроса. «Я, так же как и Вы, уверен, что публика совершенно (именно!) сбита с толку и недоумевает в самом деле, когда ей объявляют — от лица «современной науки», что у Каутского все неверно, произвольно, социальное чудо, «одинаково мало настоящей агрономии и настоящей экономии» и проч., причем Каутский не излагается, а прямо извращается, а собственных воззрений Булгакова, как сколько-нибудь связной системы, совершенно не видно».