Александр Пэнн (Пэн) - Избранные стихи

• Название: Избранные стихи
• Автор: Александр Пэнн (Пэн)
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1965

---

И, склонясь над бездомным, гонимым бедой,

Напоила младенца соленой водой.

2

Облачился в колючки, вознес в небосвод

Солнце Библии в ярой гордыне, —

Так Кедар[23] по пустыне Бер-Шева идет,

И вода высыхает в кувшине.

Не сумей он собрать урожая дары,

И от жажды сгорают Кедара шатры.

Жажда  мучает  всех — и  овец и людей,

Тщетно к богу молитва стремится.

Им с рождения мира до нынешних дней

Суждено  от  безводья  томиться.

Видно, так начертал им творец:

Жажда губит людей и  овец.

3

Кто же в сердце пустыни врезает свой путь,

Кто  в  иссохшем  копается  чреве?

Кто о сталь разбивает могучую грудь,

Чтоб открылись колодцы в Негеве?

Кто, трудясь, не щадит ни здоровья, ни сил?

Это брат Исаак, — посмотри, Исмаил!

Кто кричит твоей матери:  «Слышишь?  Ответь!

(Как беснуется ветер пустыни!)

Чтобы сын твой не мог под кустом умереть,

Воду, воду несу я в кувшине.

Встань,  о мать, и  ступай, свою жажду забыв,

Ибо  брат мой напьется и будет он жив».

— То зовет Исаак, — догадалась она,

И воспрянула  мать  Исмаила,

Напоила младенца и, веры полна,

Благодарно  творца  восхвалила:

«Славен  бог, избавляющий нас от беды,

Утвердивший наш братский союз у воды, —

Да  святится  вовек его  сила».

1947

Перевод В. Левика

ИЕРУСАЛИМСКИЙ ВЕЧЕР

Было тихо. Только горы,

Оцепив старинный страх,

Стерегли кремневый город,

Захлебнувшийся в ветрах.

В неожиданную темень,

Отпылав, плыла одна

Окровавленная тема

Умирающего дня.

Стыли церкви, минареты,

Вился шелк бород и пейс.

Шла, одетая в запреты,

Фанатическая спесь.

И на зубчатые башни,

На могилы всех богов

Домино прискальной пашни

Набегало из лугов.

А навстречу, пуст и ломок,

Под ажуром пелены

Стеариновый обломок

Новорожденной луны.

Древний город — он расколот!

В пальцах тропок и путей

Был зажат лиловый холод

Злоумышленных затей.

Ливень хлесткий, ливень колкий

Взбудоражил грани зон:

Иглы пуль, смертей осколки

Растерзали в клочья сон.

Счет могилами оплачен.

Стало тихо. Спит Салим,

Спит Моисей, и, в небо плача,

Стонет Иерусалим...

1948

Перевод автора

КЛЯТВА

Памяти четырех иракских коммунистов, повешенных на центральной площади в Багдаде.

На крови эта клятва из клятв

Прорастает корнями в подполье,

Эту капельку гнева хранят

Бедняки пуще хлеба и соли.

И ее в изголовье кладет,

Как мечту о свободе, народ.

Всех смертей эта клятва сильней,

Ибо правда всей жизни за нею.

А с высот черных виселиц ей

Суждено стать семижды слышнее.

На борьбу эта клятва зовет:

«Мы вернемся, ты слышишь, народ!

Когда в праведном гневе своем

Ты раздуешь мятежное пламя, —

Мы на страх палачам понесем

Нашей кровью горящее знамя.

Наша клятва вовек не умрет,

Нашу правду подхватит народ!»

Широко твое небо, Багдад,

Только рабство — небес твоих шире.

Нет, не клятва звучит, а набат

Против зла и насилия в мире.

Ей придет поклониться народ,

Ибо клятва убитых живей!

1949

Перевод Г. Семенова

ТВОЙ ПУТЬ

Израильской Коммунистической партии посвящаю

О закаленная в страданьях и борьбе!

Из глухоты темниц, из мрака подземелий,

Огнем палимая, но верная себе,

Ты пробиваешь путь к своей заветной цели.

Такого нет бича, что бы тебя не сек,

И по глазам тебя слепая ложь хлестала, —

Но знаменем твоим всегда был Человек,

И в стиснутых зубах светильник ты сжимала!

Сквозь муки ты несла улыбки бледный свет,

Ты шла на каторгу, сияя чистотою,

Был непоколебим извечный твой обет:

Не преклонять колен, а умереть — так стоя!

Как лихорадило тебя во мгле болот!

Копала землю ты, сады в песках растила.

Как ты жалела свой обманутый народ,

Мятежная в борьбе, ты родину любила!

Прижатая к стене, в подполье ты ушла,

Тебе зажали рот, но ты не онемела.

Стократ анафеме ты предана была

За то, что братьями арабов звать посмела.

Была окружена колючей клеветой

И неприступным рвом предательства глухого.

Но клятву ты дала: «Сберечь железный строй,

Вернуть себе права, разбить свои оковы!»

Пусть робок он еще, огонь в твоих глазах,

Ведь ты жила во тьме... Но недругов слепит он,

Бессмертие твое их повергает в страх,

А ты — твой реет флаг, в сражениях испытан!

По шумным улицам, как прежде, ты идешь,

Любима бедными, богатым ненавистна.

Еще спине твоей грозит безумный нож!

Еще швырнуть в тебя любую могут ложь!

Так будь настороже, покуда не зажжешь

И здесь высокий свет звезды социализма!

О ты, единая!

Как я с тобой един!

Победа Партии — всегда моя победа!

Поэт и коммунист, поэт и гражданин,

Приветствуют тебя со времени «Негеда»[24]!

Средь сонма праздных рифм —

«фиал»  и  «идеал» —

Мой стих, как серый хлеб, был нужен повседневно.

Его железный ритм твой шаг напоминал,

Как сердце родины — в тисках он бился гневно.

И, отмечая день рожденья твоего,

Листая славный путь, — путь из подполья к свету,

Наполню свой бокал я клятвой боевой:

«Вовек не отступлю!

Пути иного нету!»

1949

Перевод Г. Семенова

СЛОВО МАТЕРИ

Париж 1949 года. Конгресс против расизма и антисемитизма. На трибуне старая еврейская женщина. Скорбны ее слова — муж и дети погибли в нацистских лагерях. Суров ее призыв к миру и братству народов. Зал потрясен. С места вскакивает негритянский юноша, бросается к ней и целует, называя мамой.

Нет, она не в терновом венке —

в ореоле седин своих встала.

На понятном для всех языке

о недавней судьбе рассказала.

И клеймо на иссохшей руке

было каждому видно из зала.

Осенила детей

тихим благословеньем,

зал откликнулся ей

громким сердцебиеньем.

Было трудно молчать, —

стиснув зубы, молчали:

встала Вечная Мать

в ореоле печали.

Все сиротство, вся скорбь матерей

из бесхитростных слов вырастала.

Но — цветком из-под груды камней —

ее мужество торжествовало.

И надежной защитой над ней

тишина два крыла простирала.

До красивых ли фраз

этой женщине было,

если в каждом из глаз

плаха черная стыла;

и была эта речь

до последнего слова,

словно праведный меч,

милосердно-сурова!

— О птенцы мои, дети, мильон сыновей!

Пусть на миг ваши души коснутся моей:

мне бы их целовать, мне баюкать бы их,

но не делать кремневыми души живых!

Свет велик, и жестокость его велика,

сколько надо забот, чтоб не смяло ростка, —

так во имя же вашей мечты вековой

на ветру не качайтесь болотной травой!

Когда хмурится мир — места слабому нет,

он согнется и сдастся под натиском бед,

одинокий и сирый, — во веки веков

превозмочь не сумеет позора оков.

Как ни горестен был мой обугленный путь,

свет надежды в глазах я сумела раздуть:

и другим освещал он дорогу в ночи,

и бессильными были пред ним палачи...

Он придет, день расплаты, он будет суров!

Отомстим палачам за поруганный кров,

за вдовство, за сиротство, за ужас огня —

куйте душу свою для великого дня!

Потому и молитва одна на устах:

да не властным над вами окажется страх,

да сольется биение ваших сердец,

ибо каждый за мир и свободу боец!

Замолчала...

                      И вдруг через зал

черный парень — к трибуне рывком.

Он бежал и что-то кричал

спотыкающимся языком,

обнимать ее стал, повторяя упрямо

лишь одно только слово: м-а-м-а!

И конгресс зашумел, словно тысяча рек,

и заплакал конгресс — как один человек...

Париж, июнь 1949 г.

Перевод Г. Семенова