Владимир Корнев - Датский король

• Название: Датский король
• Автор: Владимир Корнев
• Издательство: Амфора
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-823-5

Новый роман петербургского прозаика Владимира Корнева, знакомого читателю по мистическому триллеру «Модерн». Действие разворачивается накануне Первой мировой войны. Главные герои — знаменитая балерина и начинающий художник — проходят через ряд ужасных, роковых испытаний в своем противостоянии силам мирового зла.

В водовороте страстей и полуфантастических событий накануне Первой мировой войны и кровавой российской смуты переплетаются судьбы прима-балерины Российского Императорского балета и начинающего художника. История легендарного чернокнижника доктора Фауста, продавшего душу дьяволу, вновь обретает плоть и кровь в искушении чистых искусств: живописи, балета и поэзии, доводя человека до предельной точки творческого развития и… убивая.

Где-то в пространстве между готическими витражами библиотек Веймара, театральными подмостками Парижа и старыми церквями Петербурга лежат разгадки тайны Священного Копья Демонов и таинства превращения вдохновенной женственности белого лебедя в холодную загадочность черного…

«Датский король» — блестящий мистический роман петербургского писателя Владимира Корнева, захватывающий читателя с первых страниц и приоткрывающий занавес сцены, на которой истинная любовь противостоит искушениям темных сил и возвышается над демонической моралью.

---

Арсений благоговейно внимал службе в плотной толпе прихожан, видел стоявшую впереди девушку, чей образ вот уже несколько месяцев не покидал его воображение, и почему-то не мог приблизиться к ней, открыть ей свое присутствие. Он видел, как она пришла в храм, как искала кого-то взглядом — неужели его? Вот теперь отрешилась от суеты, вся погружена в таинство святой ночи. «Зачем нарушать этот покой, гармонию души? Чем я могу быть полезен этой прекрасной женщине не от мира сего, я, художник, едва обеспечивающий свой бурный, неприхотливый быт? Она — вещь в себе, шедевр Творца, совершенно самодостаточна, ее, наверное, не занимает ничто, кроме Веры и балета», — размышлял Арсений. Тем временем запели рождественский канон — такое знакомое и дорогое каждому русскому «Христос раждается, славите, Христос с небес, срящите…» — откликалось в сердце эхом беззаботного детства. Прихожане заметно оживились, поздравляя друг друга. Это помогло Арсению избавиться наконец от сомнений и предубеждений, и он тоже стал пробираться к Ксении через толпу, то и дело извиняясь за свою напористость. Люди отвечали поздравлениями, кто-то заметил: «Во славу Божию — в тесноте, да не в обиде!» Арсений был уже рядом с молодой балериной в каком-нибудь полуметре от нее, когда почувствовал на себе тяжелые взгляды подозрительных субъектов, похожих друг на друга, как манекены в витрине торгового дома Гвардейского общества[215]. «Ну и бульдоги!» — подумал художник, но тут же отвлекся — перед ним была та единственная, ради которой он был готов на все, он разглядывал ее затылок, темно-русые волосы, собранные в узел, прятавшиеся под изящной беличьей шапочкой. Художник, не подумав, что так можно напугать даму, нагнулся к ее плечу и вполголоса, горячо дыша, произнес:

— Я обещал прийти и, как видите, здесь. С Рождеством Христовым вас!

Ксения резко обернулась, но посмотрела на молодого человека уверенно, Арсений будто бы даже заметил радость в ее широко раскрытых глазах.

— Это вы? Со светлым праздником! А я почему-то знала, что вы обязательно опоздаете.

Арсений удивился:

— И почему же?

— Вы ведь личность творческая — внешность выдает Вас с головой, а люди искусства подвержены настроению и непунктуальны. Уж я это по себе прекрасно знаю. Могли и совсем не прийти, ведь правда?

— Неправда! — не задумываясь, ответил Арсений. — Я хотел сказать, ни в коем случае не смог бы вас обмануть, солгать вам было бы преступлением. Не простил бы себе этого.

Она улыбнулась:

— Теперь можете быть спокойны — преступления не произошло.

— Я совершенно спокоен. — А у самого внутри все пылало от невыразимого чувства нежности.

Ксения с напускной серьезностью, тоном, не терпящим возражений, произнесла:

— Тогда стойте смирно, ведите себя подобающе — мы в храме, и люди кругом.

— Слушаюсь! — охотно подыграл художник. «Она действительно ждала и рада меня видеть!» Арсений готов был поделиться своим открытием с первым встречным, и казалось, что любой сейчас понял бы его. Художник и балерина стояли рядом, молча, вслушиваясь в песнопения заутрени.

XVI

Вот народ двинулся к аналою, чтобы приложиться к праздничному образу, поклониться новорожденному Младенцу Христу. Ксения и Арсений влились в общий поток. Потом служба продолжилась, и наконец батюшка вышел на амвон с праздничной проповедью. Арсений ничего не слышал: он любовался Ксенией, ее неземным, возвышенным обликом, она же ничего не замечала, или казалось, что не замечает. И подозрительные господа, долго не спускавшие глаз с балерины и ее невесть откуда взявшегося спутника, теперь, утомленные службой, откровенно клевали носом. Прервав долгое молчание, художник опять потревожил Ксению:

— Простите, за вами следят! Вы знаете?

Девушка точно вернулась из другого, лучшего мира:

— А? Что случилось? Ах, эти люди… Конечно, знаю. Я уже привыкла.

От негодования Арсений осмелел. Незаметно для окружающих он взял Ксению за руку, сжал ее узкую изящную ладонь в своей. Она не противилась. «Какая горячая ладонь!» — подумалось ему.

— Но это же возмутительно — почему вы терпите? А давайте просто убежим! — предложил Сеня, с трудом сдерживаясь, чтобы не повысить тон.

Ксения кивнула, наградив художника благодарным взглядом.

Уже на улице, оказавшись в стороне от храма, она выдохнула:

— Ну, слава Богу! Если бы не вы, они испортили бы мне весь праздник своей глупой опекой.

Погода была удивительная, мороз спал, хотя еще слегка пощипывало в носу, покалывало щеки, все вокруг было полно покоя и какой-то торжественности. Искрилась алмазная пыль под ногами, и хрустело так, будто некто невидимый азартно откусывает от свежего антоновского яблока, и даже нетрудно было вообразить пьянящий яблочный аромат. В свете фонарей плавно опускались на землю снежинки, ажурные ветви деревьев, все в белом инее, смотрелись на фоне неба изысканным кружевом. Собственно, искусственное освещение было даже излишним: так чист был снег, так ярко сияла высокая луна в усыпанном звездами небе.

Словом, ночь выдалась редкостная для Петербурга, особенно для суровой зимней поры.

— Поистине чудесная ночь, — ощущение полета так и подмывало Ксению закружиться, точно она выпорхнула на сцену. — Господи! Какая красота! Мне кажется, что я слышу звуки вальса, — так дивно! С вами случалось подобное?

Десницын все никак не мог выкинуть из головы угрюмых молодчиков:

— Я думаю, госпожа Светозарова, эти люди в штатском — из жандармерии. Вами восхищаются первые лица Империи, вам рукоплещет Европа, и наверняка есть секретное указание охранять вашу персону, как охраняют государственное достояние. А с другой стороны, это унижает личность, и вам не позавидуешь…

— Не нужно об этом! — В тоне голоса, выражении лица Ксении смешались тоска и мольба. — Допустим, вы правы, Арсений, но есть в жизни вещи, с которыми приходится смириться. Все это, поверьте, очень печально… Я прошу вас, ни слова больше об этих людях!

Арсений был вынужден повиноваться и оставить больную тему. Девушка опять смотрела на него бесхитростным, почти детским взглядом:

— А вы так и не ответили, бывают у вас минуты, когда в душе звучит музыка?

Ему передалось настроение балерины, и точно само сердце заговорило:

— Я ведь художник. Иногда пишешь и вспоминаешь какую-нибудь мелодию, в зависимости от настроения, лучше что-нибудь симфоническое. В симфонии всегда богатая палитра, полифония соответствует цветовому разнообразию, а я люблю буйство красок. Вот к опере, ко всем этим ариям и речитативам у меня душа не лежит — другое дело безраздельное господство музыки, без слов… Она создает необходимое философское настроение, задает нужную ноту — в живописи ведь так важно найти верный тон. А слова уже не нужны, не нужны объяснения, и все вопросы тогда кажутся бессмысленными: достаточно просто молчать и слушать любимую музыку. Вот я готов слушать Второй концерт Рахманинова без конца, раз за разом, вспоминаешь какие-то фрагменты и всякий раз находишь что-нибудь новое. Столько этюдов написал на эти темы!

— Правда?! Второй концерт для фортепиано с оркестром вам тоже нравится? Там и лирическое, и эпическое, что-то вселенское и одновременно русское до боли. Подумать только, какое совпадение во вкусах! — Ксения готова была хлопать в ладоши, радуясь неожиданному открытию. — А я сейчас проверю, случайность это или…

— Случайности не существует, — наставительно произнес художник. — «Все на этом свете…». Сейчас вспомню… Это я когда-то вычитал у Вольтера: в общем, все на этом свете — предвозвестие[216]. Так, кажется.

— И все-таки, скажите, Сеня, кто из живописцев вам ближе всего?

Художнику было так приятно слышать это доверительно-близкое «Сеня», что он в первый момент несколько растерялся, зато потом ответил в тон балерине:

— Одним громким именем здесь не обойдешься. Боттичелли, Эль Греко, Коро, из наших — Кипренский, Нестеров и Серов, Куинджи, конечно же. И это, разумеется, не все.

Лицо ее осветилось улыбкой, затмившей луну, звезды, не говоря уже о фонарях:

— Я тоже без ума от Боттичелли, а когда смотрю Куинджи, точно оказываюсь где-нибудь в окрестностях отцовского имения. Я в усадьбе росла, на природе… Но не знаю, какое же здесь таится «предвозвестие»…

— Все очень просто: нас свела рождественская служба, чтобы мы вместе гуляли по Петербургу до утра.

Ксению позабавил такой ответ, и тут уж она не удержалась, захлопала в ладоши, закружилась в легком, полувоздушном танце. Ей вдруг захотелось бегать, прыгать, играть в снежки, как в далеком беззаботном детстве. Вальс снежинок из «Щелкунчика» — вот что слышалось ей, когда, закрыв глаза, она словно бы парила над тротуаром. Прохожие, которых немало возвращалось со службы в эти часы, приостанавливались и, задумчиво улыбаясь, наблюдали за этим почти фантастическим полетом. Запыхавшаяся девушка внезапно остановилась возле высокого, новой постройки, дома, экзальтированным жестом показала на него Арсению: