Владимир Корнев - Датский король

• Название: Датский король
• Автор: Владимир Корнев
• Издательство: Амфора
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-823-5

Новый роман петербургского прозаика Владимира Корнева, знакомого читателю по мистическому триллеру «Модерн». Действие разворачивается накануне Первой мировой войны. Главные герои — знаменитая балерина и начинающий художник — проходят через ряд ужасных, роковых испытаний в своем противостоянии силам мирового зла.

В водовороте страстей и полуфантастических событий накануне Первой мировой войны и кровавой российской смуты переплетаются судьбы прима-балерины Российского Императорского балета и начинающего художника. История легендарного чернокнижника доктора Фауста, продавшего душу дьяволу, вновь обретает плоть и кровь в искушении чистых искусств: живописи, балета и поэзии, доводя человека до предельной точки творческого развития и… убивая.

Где-то в пространстве между готическими витражами библиотек Веймара, театральными подмостками Парижа и старыми церквями Петербурга лежат разгадки тайны Священного Копья Демонов и таинства превращения вдохновенной женственности белого лебедя в холодную загадочность черного…

«Датский король» — блестящий мистический роман петербургского писателя Владимира Корнева, захватывающий читателя с первых страниц и приоткрывающий занавес сцены, на которой истинная любовь противостоит искушениям темных сил и возвышается над демонической моралью.

---

Он поворочался на диване, ища удобную позу, чтобы обрести душевное равновесие, но когда замер, прикрыв глаза, мысли все так же обгоняли друг друга, к тому же не прекращалось жжение в лодыжке. Сеня осторожно приподнялся, опираясь на спинку, и, дотянувшись до стола, взял в руки приобретенную на днях книжицу. Это был поэтический дебют, сборник некоего Рюрика Ивнева, только что вышедший из печати. Прежде Арсений поэзией мало интересовался, читал разве что общепризнанных классических авторов, а к литературным новшествам и вовсе относился с подозрением. Сборник имел интригующе двусмысленное название — «Самосожжение». Именно название, кричащее с картонной обложки крупными красными буквами, заставило художника купить сочинения неизвестного «стихотворца», возможно, неистового старообрядца или же спешащего заявить о своей непохожести на всех прочих поэтов молодого буяна-футуриста.

Открыв книжицу наугад, Сеня прочел нараспев, дабы оценить музыкальные достоинства стиха:

Еще недавно — камни, пыль и зной.
Теперь — прохлада ключевой воды.
И кажется, что вот — передо мной
Раскинулись не крыши, а сады.
Так вырастают крылья на горбе,
А мертвый сон становится живым.
Я засыпаю с мыслью о тебе
И просыпаюсь с именем твоим.

Он не поверил своим ушам, медленно перечитал восьмистишие, впиваясь глазами в каждую строчку, каждое слово. Вне всякого сомнения, это сочинил он сам — здесь, на подоконнике, совсем недавно, глядя на припорошенные снегом василеостровские крыши! Ничего не понимая, Арсений нервно перелистнул страницу, и там было тоже знакомое, до боли выстраданное — из его цикла, посвященного балерине.

Наитие, истинное вдохновение водило Сениной рукой тогда, возле окна: именно причудливый зимний узор, иней на стекле напомнил ему яблоневый сад в цвету, окружавший давно проданный за бесценок отчий дом, такой ветхий, что новый хозяин земли сразу распорядился сломать его. Сене нестерпимо захотелось постелить под ноги возлюбленной кипенно-белый ковер из лепестков мая, расцветшего среди зимы, осуществить это хотя бы в поэтической форме. Так у него возник завершающий стих первой строфы, когда второй еще не родился. Четвертый сам должен был подсказать Арсению единственный созвучный образ и точную рифму. Последняя не заставила себя ждать — «сады — воды», но повисла в воздухе, потому что наполнится содержанием ямбическая строка не спешила. Колыхалась в подсознании какая-то неопределенная водная стихия, пока наконец не пробилось искомое — конечно же, ледяной, бодрящий родник, ключ! И хотя в реальном десницынском саду не было никакого ключа, Сеня тогда понял: вот как раз то, что нужно, образы перекликаются в своей звонкой свежести, непременно должен быть этот ключ — символ искренности детских воспоминаний и чистой возвышенной любви! Вторую строфу он написал на одном дыхании, уже не задумываясь…

Теперь Десницын заставил себя встать, несмотря на боль в ноге, кинулся искать черновики — да вот же они, все стадии творческого процесса налицо! Зримое свидетельство того, что память не обманула и он не бредит. Тогда каким образом его стихи, о существовании которых не могла знать ни одна душа, оказались напечатанными в чужом сборнике?! В телепатию, точную передачу мыслей и образов на расстоянии, Арсений не то что бы отказывался верить, но считал ее явлением исключительно редким и уж точно безблагодатным, откровенными происками темных сил. Он не столько испугался, сколько был обескуражен и возмущен: «Это моя любовь, мои ощущения, мой внутренний мир — как посмел кто-то бесцеремонно вторгнуться в него?! Разве я не сторонился всегда сомнительных новомодных увлечений — спиритизма, астрологии, буддийской философии? Разве я не искренне верую. .. или душа моя уже не принадлежит целиком Господу?!» Последняя мысль заставила Сеню содрогнуться: он быстро пролистал весь сборник — вдруг еще попадутся его стихи? Ничего своего он больше не обнаружил, даже наоборот — остальные вирши не соответствовали его вкусу и творческим принципам, в них то и дело проскальзывали вызывающая пошлость и цинизм, истерическая, натужная религиозность сочеталась с откровенным богохульством. «Значит, все-таки мелкий плагиат? Поэтому и подлинное имя скрыл: Рюрик Ивнев — типично богемный псевдоним с намеком на благородство происхождения и утонченность натуры. Звонцов такое любит… Зачем только футуристу этому понадобились мои стихи? Собственных анархических опусов мало показалось, решил чужими разбавить… Да Бог с ним, мальчишка какой-нибудь, перебесится еще, но откуда он их мог взять?! Может, и спирит, конечно, — теперь ведь все точно с ума посходили, каждая вторая гимназистка тарелки вращает и с духами общается… Только бы не сойти с ума от этих стихов — „Дар напрасный, дар случайный. .Такой ли уж случайный… Нет, все-таки я решительно ничего не понимаю!»

Трескучий звонок в прихожей заглушил этот почти беспомощный вопль души. Дверь открыл проснувшийся Иван. Оказалось, почтальон принес последний номер литературно-художественного журнала «Аполлон». Десницын выписывал его из-за серьезных монографий по искусствоведению, обзоров художественных выставок. Как художнику ему были во многом близки эстетические установки «Аполлона», стремление к «прекрасной ясности» и «стройности» классических образцов. Он любил полистать изящно изданный и прекрасно иллюстрированный альманах, а с некоторых пор стал неравнодушен и к поэтическим публикациям. Здесь никогда не печатали стремящихся к эпатажу и откровенно не признающих авторитеты молодых бунтарей вроде того, чей сборник только что обескуражил Десницына, смутив душу жутковатыми подозрениями.

Арсений с надеждой раскрыл художественный раздел и не ошибся — попалась замечательная статья о Боттичелли. Он читал о своем, возможно, самом любимом живописце, непревзойденном лирике кватроченто, и чувствовал, как становится легче и светлее, как успокаиваются нервы. Увлекшись, решил поискать еще что-нибудь подобное. Вот стихотворная подборка Максимилиана Волошина. Фамилия была на слуху — известный поэт, но вышло так, что до сих пор Арсений не был знаком с его творчеством. Подумалось: «Это может быть любопытно. Наверстаю-ка я упущенное!» «Corona astralis[192], Венок сонетов», — прочитал он заглавие, а последние строфы точно обожгли мозг:

В мирах любви — неверные кометы, —
Закрыт нам путь проверенных орбит!

Фантазия поэта расцветала на нескольких страницах. Пятнадцать сонетов, четырнадцать из которых начинались строками завершающего, изысканно развивая скрытый смысл, свернувшийся в него, как в тугой бутон. «Бутон» был тот самый сонет, который родился у Сени после памятной встречи с балериной Светозаровой — его первый поэтический опыт! Он точно помнил дату написания — такое не забывается. А в «Аполлоне» черным по белому было напечатано: «Август 1909 года. Коктебель» «Что же получается? Волошин написал это почти пять лет назад в полумифическом селении со странным названием, да еще так блестяще развернул идею…» Арсений поймал себя на том, что остальные четырнадцать стихотворений до сих пор таились где-то в неисповедимых извивах его души и что если бы он написал их тоже, то получилось бы точь-в-точь как у Волошина, слово в слово!!! Не сиди он в эти минуты на диване, наверняка не выдержал бы и упал без чувств. Теперь выходило, что он, Арсений Десницын, украл произведение у известного поэта! «Но это неправда, это невозможно! Я впервые в жизни сочинил стихи, моя любовь вдохновляла меня, моя муза диктовала их… А если допустить, что я в наваждении, кто же тогда меня морочит?»

Тут он мысленно вернулся на несколько лет назад: Германия, пустой коридор Йенского университета, покойник Ауэрбах, суливший русскому «стипендиату» дар Гёте. «Неужели старик успел совершить свой эксперимент, свой магический ритуал, и вот я унаследовал.. .Чепуха — самое важное не подтверждается! Почему, к примеру, это не проявилось сразу? Он ведь говорил тогда: «Наутро будете писать и думать как Иоганн Вольфганг, продолжите его дело». Ничего подобного не происходит и сейчас — стиль и дух моих стихов чей угодно, но не гётевский! Но что же делать-то? Где причина напасти, в каком мелком бесе? Грех, грех на мне большой — икона давит, Николай Угодник не узнает свой образ! Единожды впал в искушение, вот и расплата наступает… Но никогда ведь не поздно все исправить, отмолить! Только научил бы, наставил Господь, помог бы разобраться хоть в самом себе…». Сеня сделал первое же, что пришло в голову, схватил со стола пачку черновиков, тут же разорвал и в гневном порыве бросил на пол: «Лучше бы мне было совсем их не писать!»

Немного придя в себя, художник все же встал, чтобы навести в мастерской хотя бы видимость порядка. Голова все еще шла кругом, подташнивало, и тут он увидел среди стеклянных емкостей кусок картона с… громадной светящейся пуговицей. «Галлюцинация», — подумал он, подошел ближе — пуговица заметно уменьшилась и стала такого размера, как и была нарисована вчера, но тогда она не светилась, а была заурядной живописной миниатюрой. Когда же Арсений стал отходить — эффект увеличения и свечения становился все больше. Создавалось впечатление, что на светящемся кусочке картона лежит такая здоровенная светящаяся пуговица. После чего Арсений поспешно вернулся на диван, уткнулся лицом в спинку и из этого «убежища» испуганно спросил вошедшего Ивана: