Давид Шраер-Петров - Кругосветное счастье

• Название: Кругосветное счастье
• Автор: Давид Шраер-Петров
• Жанр: Короткие истории

---

Наша комната была с душем и видом на бесконечный простор сливавшихся в вечности океана и неба. Мы раскидали вещи, натянули купальные костюмы и бросились на пляж. Вечерняя публика прогуливалась вдоль берега, на котором, как на ярмарке, располагались торговцы ямайскими диковинками: деревянными масками темноликих африканских вождей; фигурками животных из черного отлакированного дерева, среди которых чаще всего попадались изображения свиней; бусами из ракушек или дерева; ожерельями из акульих зубов; неказистыми фруктами, выращенными ленивыми хозяевами… Дымки марихуаны вились над вечерним пляжем. Солнце упало. Становилось прохладно. Или мне так показалось? Мы наскоро перекусили в баре, решив, что для последующих трапез подберем более цивилизованное местечко. Но всегда ли наши намерения сбываются? Мы устали и рано легли спать, хотя поначалу мешала громкая музыка из бара и гортанные голоса гуляк из центральной Европы. В середине ночи я проснулся от головной боли и озноба. Я заболевал, хватанув вирус в самолете от моего соседа, который беспрерывно чихал, сморкался и кашлял.

Началось самое непредвиденное: я заболел гриппом. Температура, наверняка, доходила до 39 градусов по Цельсию. Да кто ее будет измерять? Кто возит с собой градусники в южные моря?! Хорошо еще, что в большой гостинице, куда Гила добралась по пляжу минут за сорок, был киоск, где продавались жаропонижающие средства (талинол, эдвил). Я целыми днями валялся в постели, одолеваемый головной болью, кашлем, ломотой в суставах и ужасающей слабостью. Когда лекарства действовали, озноб отпускал, я покрывался испариной и обессиленный лежал пластом под простыней. В минуты некоторого улучшения удавалось мне прочитать два-три абзаца из мемуаров киносценариста Х, напечатанных в последнем номере «Ньюйоркера». Или я высовывал голову из окна и дышал. Сквозь проем между манговыми деревьями, окружавшими отель, я видел океан, кусок пляжа с пристанью и веранду бара. Океан бороздили катера, катамараны и яхты с разноцветными парусами. Чернокожие парни катали курортников на огромных желтых надувных бананах. Иногда мне доставался кадр, в котором покачивался купол парашюта. Его тащил на шелковом тросе неутомимый катерок. Или проплывала фигура парашютиста, болтающего ногами, просунутыми в детское креслице. Я ловил мимолетные кадры островного веселья и сваливался в постель, чтобы ждать как неизбежную принадлежность самого себя приступ жестокого озноба, слабости, головной боли. Потом — талинол с эдвилом, проливной пот, неутолимая жажда с полным отвращением к еде и недолгая полоска облегчения. Иногда я спускался вниз. В баре отеля с утра по поздней ночи бушевала все та же компания центральноевпопейцев. Это были крепкие молодые люди, лет тридцати — тридцати пяти. Наверняка, инженеры из какой-нибудь фирмы или клерки из банка во Франкфурте, Вене или Нюренберге, зрелые активные мужчины, которые решили провести отпуск холостяцкой компанией на тропическом острове Ямайка. Они поглощали полные тарелки сосисок с макаронами и выпивали пивные кружки кофе, потом выхлебывали несколько таких же гигантских кружек пива, гулко прихлопывали ладонями деньги за полученную еду и смачно шлепали (кому подвернется) Марту по задиристому заду в коротеньких шелковых шортиках/юбке. Трудно сейчас отделить реальность того, что я наблюдал и того, что воображал в состоянии лихорадки или последующей безумной слабости. Но гортанные голоса, лошадиный хохот и затрещины по доскам стола — это уж точно! Иногда веранду пересекал, ковыляя, старик Лурье. Чаще же, (да целый день!) там вертелась Марта, разнося еду и дринки обитателям нашего отеля или случайно заглянувшим прохожим. Так что в промежутках между приступами болезни я вдоволь насмотрелся не столь уж интимных проявлений физической симпатии посетителей бара к Марте. Особенно выделялся среди группы центральноевропейцев молодой господин, предпочитавший появляться на веранде бара в узких черных плавках. Он демонстрировал свое тело анатомически высокоразвитого самца. Было что демонстрировать: шары грудных мышц, бугры рук и ног, жернова шеи. Весь он был метафорой культуризма: от сплющенного лба над смеющимися щеками, волосатым туловищем и узкими, как плавки, усиками — до мускула, распиравшего черные плавки. Я назвал его Адиком. Он был весельчаком и щедрым малым. Я видел, как он обрисовывал круговым движением руки всю их компанию подбежавшей на его зов Марте, и она притаскивала полдюжины кружек пенящегося, как океанский прибой, пива. Теперь, по прошествии стольких лет, я осознаю, что увидел многое из жизни отеля, хотя и находился из — за болезни не в лучшей форме, да и наблюдал отрывочно.

Гила выбегала окунуться в утреннем море. Потом приносила завтрак: кофе, сок, минеральную воду, хлеб, масло, сыр. Я нехотя съедал что-нибудь, запивая водой, и валился в постель. Она возвращалась к морю, время от времени забегала, чтобы проведать. Я дремал, читал, или наблюдал за океаном, небом, верандой бара, почти не реагируя на приходы и уходы жены. Иногда Гила заказывала что-нибудь для меня в баре и посылала ко мне еду с Мартой или угрюмой туземной женщиной в неизменном черном платье/халате. Женщина эта играла в отеле роль уборщицы, посудомойки и запасной официантки. Но и этот доморощенный room service не прибавлял аппетита, несмотря на то, что Марта на правах давней знакомой старалась расшевелить мой аппетит, угнетенный зловредным вирусом. Она ставила поднос на мою постель, уговаривала поесть то и попить это, срезала кожуру со спелого плода манго, сочащегося золотом сладкой мякоти, наклонялась надо мной, кормя, как ребенка. При этом упругие груди ее почти что выпрыгивали из под кружевной кофточки вслед за манго. Несколько раз навещал меня старик Лурье, принося по своему почину горячий чай, минералку или апельсиновый сок. Однако из-за моего болезненного отвращения ко всему, головной боли или еще чего-то неосознанно мерзкого, к чему я боялся прикоснуться, беседа не завязывалась.

Пошла вторая половина недели. В субботу надо было возвращаться. Приступы лихорадки повторялись каждый день. Отпуск был сломан окончательно. Я молил Бога помочь мне хотя бы долететь домой без новых осложнений. Гила пыталась изображать оптимизм. Она пересказывала мне пляжные происшествия: кого-то обожгла медуза или кто-то наступил на осколок стекла, или кому-то пришлось отправиться в местную больницу из-за солнечных ожогов. Иногда, как будто бы даже со вздохом, она говорила об экскурсиях в глубь острова или о прогулке на яхте к коралловым рифам. Идея экскурсии в островные джунгли отпала сама собой, как только я напомнил о Линде — исчезнувшей невесте нашего приятеля. Да, неизвестность нас обоих тяготила. Из-за моей болезни мы ничего не узнали о пропавшей журналистке. «Знаешь, что, моя хорошая, поезжай-ка ты завтра с экскурсией на коралловые рифы. Хоть что-нибудь вспомнить будет красивого!» — сказал я жене. «А ты?» «Мне полегче. Буду валяться, ждать тебя, иногда выползать на песок, если температура отпустит». «Ты не шутишь?» — спросила она с надеждой. «Нисколько! Если кому-то из нас будет весело, значит и другому передастся».

Ночь прошла хорошо. Впервые за последние дни удалось мне выбраться на утренний пляж, ополоснуть лицо тихо плещущейся зеленовато-голубой водой просыпающегося океана, размять руки-ноги. А потом я и Гила завтракали на веранде. Я пересилил себя: выпил целую кружку кофе со сливками и проглотил два яйца всмятку. Рядом с нами трапезничала шумная компания центральноевропейцев. Они собирались на ту же экскурсию к дальним коралловым рифам, что и моя Гила. Яхта должна была подойти к ближней пристани. Внезапно, как по команде, шумная компания покинула веранду. «Тебе пора идти», — сказал я жене. «Я сейчас», — кивнула она и все не уходила, положив руку ладонью на мою кисть. «Ты опоздаешь!» «Ну и что! Не очень-то хочется», — ответила она, как будто ждала, что я соглашусь с нею, и она останется.

Экскурсия должна была возвратиться часа в четыре после полудня. Давно прошло время ланча. Я чувствовал себя вполне прилично. Даже прошелся по пляжу туда-сюда. Но идти в бар отеля не хотелось, и я придумывал всякие оправдания, чтобы оставаться дома. Словно не хотел идти туда, где мы были вместе с Гилой перед тем, как яхта уплыла к коралловым рифам. Я промаялся еще немного. Ни чтение, ни попытки вернуться к начатому еще до отпуска рассказу ни к чему ни привели. Какое-то беспокойство, которое я не могу назвать совсем безосновательным, охватило меня. Как паутина, которая еще не сковывает движений, но обрисовывает сферу возможной заключенности в беду. Я не мог оставаться один.

В баре за столиком под картиной с разбойниками, убивающими экипаж и пленяющими пассажиров захваченного судна, сидела старческая пара из Детройта, с которой мы познакомились шапочно в самый день приезда. Я кивнул им. Они не узнали меня. Наверно, я сильно изменился за время болезни. Или выражение лица у меня так отличалось от внешности улыбчивого расслабленного господина, каким я был в день приезда, словно теперь это был другой незнакомый им человек. Словом, я кивнул старикам и, не получив ответа, уселся за столик на краю веранды, чтобы видеть море и причал. Марта стояла за стойкой. Лурье приковылял ко мне с затрепанной картой меню. Да меню и не требовалось: я запомнил наперечет убогий ассортимент нашего ресторана. Ничего не хотелось, но чтобы не обижать старого доктора, я заказал фруктовый салат из манго и апельсинов, кофе и коньяк. «Вы не откажетесь выпить со мной, Александр Борисович?» — спросил я. «Буду рад», — ответил он и потащился к Марте выполнять заказ. Между тем, солнце покатилось к стайке облаков, висевших над линией горизонта. Экскурсия к рифам давно должна была возвратиться.