Андрей Андреев - Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века

• Название: Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века
• Автор: Андрей Андреев
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-9551-0085-7

Первые студенты из России появились по крайней мере на 50 лет раньше основания первого российского университета и учились за рубежом, прежде всего в Германии. Об их учебе там, последующей судьбе, вкладе в русскую науку и культуру рассказывает эта книга, написанная на основе широкого круга источников, многие из которых впервые вводятся в научный оборот. Подробно описаны ученая среда немецких университетов XVIII — первой половины XIX в. и ее взаимосвязи с Россией. Автор уделяет внимание как выдающимся русским общественным и государственным деятелям, учившимся в немецких университетах, так и прежде мало изученным представителям русского студенчества. В книге приводятся исчерпывающие статистические сведения о русских студентах в Германии, а также их биобиблиографический указатель.

Для историков, преподавателей, студентов и широкого круга читателей.

---

Ждавшие в Петербурге отправки в Кёнигсберг не догадывались об имевшем место в эти же дни событии, имевшем существенное значение для развития российского университетского образования в целом. Летом 1716 г. в курортном городке Бад Пирмонте (княжество Ганновер), где поправлял здоровье Петр I, произошла его встреча с Г. В. Лейбницем (всего же таких встреч царя с немецким просветителем, начиная с 1711 г., было три в разных частях Германии). Одной из главных тем на этой последней встрече, состоявшейся за несколько месяцев до смерти философа, было обсуждение проектов организации науки и образования в России. В течение недели в ежедневных разговорах с царем Лейбниц передавал ему свои идеи о необходимости создания собственных российских научных учреждений, таких как Академия наук, открытия в России гимназий и университетов, называя среди будущих университетских городов Петербург, Москву, Киев и Астрахань. Желание Лейбница содействовать в этом России оправдывалось его уверенностью, что «в интересах всех народов и для их общего блага будет, чтобы и русский народ смог получить все преимущества, достигнутые другими и служащие к их улучшению»[202]. Возможно, именно тогда в Бад Пирмонте Петр I всерьез задумался о необходимости развития университетского образования в России[203].

Так или иначе, но по истечении лета деньги на отправку подьячих нашлись, и в сентябре 1716 г. первый корабль с девятью россиянами отплыл из столицы, сперва в Данциг, где по осеннему времени должен был дожидаться погоды, а затем уже в Кёнигсберг, и 5 ноября, согласно их донесению, юноши «начали науку». Остальные посланные, впрочем, съезжались уже сухим путем в течение всего следующего года, вплоть до ноября 1717 г.[204]

Где же русские юноши должны были проходить ту «науку», ради которой их отправили в Германию? Хотя в первоначальном тексте указа о посылке подъячих не было четких указаний на то, в каком учреждении они должны обучаться, но все обстоятельства их пребывания в университетском городе вели к тому, что это будет местный университет. Действительно, в течение первой половины 1717 г. в матрикулы Кёнигсбергского университета записались одиннадцать россиян из числа посланных по указу Петра (Конон Плаксин, Иван Колушкин, Иван Ершов, Никита Титов, Илья Протопопов, Семен Фролов, Федор Прокофьев, Спиридон Хлотенов, Иван Варфоломеев, Федор Ардабьев, Борис Красовский), а в последующие два года еще трое (Матвей Маков, Степан Олсуфьев, Степан Пучков). Тем самым, в Кёнигсбергском университете образовалась одна из самых больших групп русских студентов за весь XVIII век.

Восемь из четырнадцати студентов обозначили себя в матрикулах как дворяне, что с большой долей уверенности позволяет предполагать недворянское происхождение шести остальных. Всего же, как видим, из тридцати трех подьячих студентами смогли стать около половины, что определялось, по-видимому, их степенью владения немецким языком и латынью — тем, кто не знал ни того, ни другого, слушать лекции и состоять студентом было невозможно. Для обучения языкам они прежде должны были нанимать для себя частных учителей — «шпрахмейстеров».

Но нельзя сказать, что зачисление в студенты немедленно открыло перед молодыми людьми «врата европейской учености». Так получилось, что они не имели ни четко сформулированного плана учебы, ни инструкций из Петербурга, ни надлежащего контроля. Надзор за юношами, вполне в духе петровского института фискалов, был вверен одному из самих подъячих, который добросовестно отправлял на родину регулярные описания «непотребств» своих товарищей. Потому неудивительно, что некоторыми россиянами очень быстро был перенят образ жизни местных студентов, а академические привилегии использовались «для вящей своей вольности» (так что их фискал даже просил запретить посланным записываться в университет!). Иные из юношей, напротив, и хотели бы заниматься науками, да из России не поступало обещанных денег: вместо 200 ефимков в течение первого года подъячие не получили ни копейки, деньги, выданные на дорогу, давно кончились, а за жилье, дрова, платье, еду и особенно за учебу нужно было платить, и если сперва им удавалось жить в долг, то вскоре и эта возможность прекратилась. Одна из жалоб студентов отражает то плачевное состояние, в котором они очутились в конце 1717 — начале 1718 г.: «В зимнее время пребываем как холодом изнуряемы, так и без науки, понеже хозяева, у которых мы имеем квартиры, видя сей замедленный вексель, отсылают от себя с квартир… того ради и по тюрьмам за долговые деньги засажать хотят». Подъячие не только «закосневали» без науки, не в состоянии заплатить учителям, но даже не могли выйти на улицу за отсутствием одежды и обуви. Обращаясь и к царю, и в Сенат, и к вице-канцлеру П. П. Шафирову, студенты просили их «спасти, не дать пропасть в иностранстве». О тяжести положения говорит и то, что с той же просьбой дважды в Петербург вынужден был писать сам бургомистр Кёнигсберга, знакомый царя по Великому посольству X. Негелин, который подтвердил, что «российские ученики от неприсылки к ним денег нажили великие долги, и в том от заимодавцев посажены в тюрьмы, в которых и доныне почитай все обретаются, оставя свои науки». Несмотря на всё свое расположение к России, бургомистр предупредил, что ни один из них не будет освобожден пока полностью не заплатит долга [205].

Когда сведения о таком обороте событий достигли, наконец, Петра I, тот был возмущен заключением студентов в тюрьму «к бесславию народа российского» и приказал выдать деньги из казны, которые были пересланы непосредственно самому Негелину, тут же заплатившему кредиторам и позаботившемуся о дальнейшей учебе молодых людей. 1 декабря 1718 г. по просьбе царя Негелин заключил контракт на обучение всех тридцати трех российских посланцев в школе кандидата юриспруденции Петра Стеофаса. Эта школа существовала в Кёнигсберге с целью повышения образования студентов, недостаточно готовых к слушанию университетских лекций, давая им общую ознакомительную подготовку по математике, истории, географии, основам философии и права; обучались в ней, прежде всего, лифляндские дворяне. Согласно условиям контракта, русские ученики должны были жить в школе на полном обеспечении, изучая сперва языки, а затем переходя к «различным частям философии и юриспруденции». Срок действия контракта был предусмотрен в полтора года.

В ходе этого нового этапа обучения вновь возник вопрос о «государственной пользе», т. е. выяснении смысла и задач учебы с точки зрения государства, той службы, которая будет ждать молодых людей по возвращении в Россию. Характерно, однако, что сейчас этот вопрос подняли сами студенты. Даже наблюдая университетскую среду изнутри, они не могли для себя до конца уяснить цели своего обучения здесь применительно к их будущему в России. С одной стороны, студентов смущало то большое количество «сциенций», которые начал им преподавать Стеофас и которые «невозможно окончить в полтора года», с другой — казалось (и в этом отпечаталось, пожалуй, привычное еще с XVII в. отношение русских к иноземцам), что учитель утаивает от них «главные» секреты, не допускает к совершенствованию в изучаемых предметах. В длинном послании в Петербург, подписанном многими студентами, ставится вопрос, как могут они вернуться домой, не доучившись и не получив настоящих знаний, за которыми и были посланы за границу. Главный же стимул к проявлению такой сознательности состоял в опасении царского гнева на недостойных учеников. Неудовлетворенные Стеофасом и ходом своей учебы, они теперь просили «дабы для лучшего ускорения их наук повелено было, их разобрав, разослать дале к добрым Академиям».

С точки же зрения Стеофаса, которую тот выразил в своем письме в Сенат, эти жалобы были ни чем иным, как проявлением ученической «лености и склонности к гулянию», когда «им то учение и обхождение весьма показалося трудно». Указывая на примеры «неистового обхождения и бесчестных забав» русских студентов, Стеофас отказался в июне 1720 г. от продления контракта и даже потребовал немедленно освободить квартиры по его истечении, не оставив русским никакой возможности дольше находиться в Кёнигсберге. По словам студентов, «здешним жителям уже давно объявлено, дабы нам ни в чем не верили, ибо из Санкт-Петербурха ни в какой кредит нам здесь вступать не повелено».

Итак, уже во время этой первой из коллективных студенческих поездок за казенный счет в немецкие университеты, куда были направлены юноши, происходившие из небогатых дворянских семей или недворянских сословий и не имевшие собственных возможностей содержать себя во время учебы, проявился определенный сценарий, который потом будет с печальным постоянством повторяться во время других подобных поездок. Отправка студентов сопровождалась выдачей им некоторой суммы денег, которые, однако, быстро были потрачены, после чего они вынужденно влезали в долги. Правительство, недовольное долгами, выплачивало сумму для их погашения непосредственно в руки немецких «ответственных лиц», и они же получали последующие переводы денег из России, которые, таким образом, не доставались студентам. Это, естественно, вызывало недовольство последних, а трения во время учебы приводили к желанию искать дальше «добрых Академий», притом что содержание учебы и его конечная цель оставались еще весьма неясными.