Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

• Название: Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
• Автор: Борис Романов
• Издательство: Феория
• Жанр: Филология
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91796-03-6

Первая биография Даниила Леонидовича Андреева (1906-1959) — поэта и мыслителя, чьи сочинения, опубликованные лишь через десятилетия после его смерти, заняли заметное место в нашей культуре.

Родившийся в семье выдающегося русского писателя Леонида Андреева, крестник Горького, Даниил Андреев прожил жизнь, вобравшую в себя все трагические события отечественной истории первой половины XX века. Детство, прошедшее в семье доктора Доброва, в которой бывали многие — от Андрея Белого и Бунина до патриарха Тихона, учеба в известной московской гимназии Репман, а затем на Высших литературных курсах, духовные и литературные поиски в конце 20-х и в 30-е годы, поэтическое творчество, десятилетняя работа над романом «Странники ночи», трубчевские странствия, Ленинградский фронт — вот главные вехи его биографии до ареста в апреле 1947 года. Арест и обвинение в подготовке покушения на Сталина, основанием чему послужил написанный роман, переломило судьбу поэта. Осужденный вместе с близкими и друзьями, после окончания «дела», о котором докладывалось Сталину, Даниил Андреев провел десять лет во Владимирской тюрьме. Его однокамерниками были знаменитый В.В. Шульгин, академик В.В. Парин, историк Л.Л. Раков и другие, часто незаурядные люди. В тюрьме он задумал и написал большинство дошедших до нас произведений — поэтический ансамбль «Русские боги», «Железную мистерию», мистический трактат «Роза Мира». После десяти лет тюрьмы, откуда вышел тяжело больным, поэт прожил недолго, мыкаясь по углам и больницам и работая над завершением своих книг. Огромную роль в его судьбе сыграла жена — Алла Александровна Андреева, осужденная вместе с ним и многое сделавшая для сохранения его наследия. Их трогательная любовь — одна из сюжетных линий книги.

Биография Даниила Андреева основана на многолетних изысканиях автора, изучавшего и издававшего его наследие, встречавшегося с друзьями и знакомыми поэта, дружившего с его вдовой. В книге рассказывается об истоках мироощущения поэта, о характере его мистических озарений, о их духовной и жизненной основе. Автор касается судеб друзей поэта, тех, кто сыграл ту или иную роль в его жизни, среди которых многие были незаурядными личностями. В книге широко использованы документы эпохи — архив поэта и его вдовы, воспоминания, переписка, протоколы допросов и т. д.

---

"Нас обоих манит Восток — но разные его половины. Вас — Передняя Азия, меня — Индия, Тибет, Индокитай. (Но не Китай и не Япония: это глубоко чуждо.) Уже давно — это основное русло моего чтения", — писал он в том же письме Евгении Рейнсфельдт весной 33–го года. И хотя он говорит о чуждости ему культурных миров Китая и Японии, за этим признанием не легкомысленное отрицание чужого, а неравнодушное и довольно дотошное знание. Стоит лишь прочесть написанные им в тюрьме новеллы о китайском мандарине Гё Нан Джён и о японском полководце Тачибано Иосихидэ. Но главные интересы Даниила Андреева в начале тридцатых постепенно оказались сосредоточены на Индии, вернее, на ее религиозном мире, символом которого виделся Бенарес — святыня индуизма с толпами восторженных паломников, встающими друг за другом храмами и гхатами — "сходями" к священным водам Ганга.

8. Трубчевская Индия

В третий раз в Трубчевск он приехал на все лето, с надеждой вновь пережить то необычное состояние, когда перед ним стали приоткрываться космические иномиры. "В некоторых условиях окружающей нас природы кроется особая власть вызывать… мистические состояния"[167], — в это утверждение Уильяма Джемса он верил безусловно и считал, что прошлым августом на берегу Неруссы нашел эти "условия". Но лето 32–го года в благословенном Трубчевске, где он, по его признанию, "так великолепно кейфовал в прошлом и позапрошлом году", не задалось. Брату он жаловался: "На этот раз, однако, обстоятельства были не так благоприятны. Сначала мешала погода. Июнь и первая половина июля были на редкость дождливыми: ежедневно гроза с жестоким ливнем и даже градом, а иногда — так даже 2 грозы на дню. Я несколько раз пробовал уходить гулять (ухожу я всегда далеко, на целый день), но каждый раз промокал до нитки, так что наконец всякая охота бродяжничать отпала.

Едва же наступила великолепная <…> жара, как я сильно повредил <…> пятку, наступив босиком на торчащий из доски ржавый гвоздь. Начался нарыв, очень медленно назревал (очень неудачное место: грубая кожа), потом мне его разрезали — вся эта эпопея заняла 3 недели. Тут наступили несравненные лунные ночи, и, видя, что лето для меня гибнет, я, раньше, чем это было можно, пустился гулять.

Надо было наверстать пропущенное, запастись на зиму впечатлениями. Хромая на одну ногу, я сделал чудесную четырехдневную прогулку по брянским лесам, вверх по совершенно очаровательной реке Неруссе, проводя лунные ночи в полном одиночестве у костров. Прохромал я таким образом верст 70, причем приходилось переходить вброд, долго идти по болотам, и все это закончилось тем, что я вторично засорил еще не успевшую зажить ранку. Начался второй нарыв на том же месте…"[168]

Д. Л. Андреев. На реке Неруссе 1932. Фотография А. П. Левенка

Когда в ненастливых небесах проглядывало солнце, он отправлялся за Десну, на Неруссу, выходя на тропы, чуть заметные в сырых серебрящихся травах. Ловили редкое вёдро и косари. Но после обеда опять начинало погрохатывать, снова надвигался дождь. "Над Неруссой ходят грозы, / В Чухраях грохочет гром…" — строки об этих паривших грозовых днях. Под сверкание и грохотанье, а то и под шелест дождя он возвращался. А только распогодилось — поранил ногу. Но не мог пропустить июльские лунные ночи, звездопады августа. Эти бессонные ночи под ненасытный комариный звон и треск костра наполняло ожидание необычайного. Он признавался в "Розе Мира": "…Я старался всеми силами вызвать это переживание опять. Я создавал все те внешние условия, при которых оно совершилось в 1931 году. Много раз в последующие годы я ночевал на том же точно месте, в такие же ночи. Всё было напрасно".

В ту мистическую ночь, о которой рассказано в "Розе Мира", рядом с ним, вместе с Всеволодом Левенком, "начинающим художником", возможно, были и его братья. Им он чаще всего читал стихи любимых поэтов — Тютчева, Блока, Гумилева. Но иногда, на привалах, читал и свои — о Сеннаре и Бенаресе, о таинственном Индостане.

Д. Л. Андреев. На реке Неруссе 1932. Фотография А. П. Левенка

Олегу Левенку он обещал, бродя с ним по заросшим берегам Неруссы, что когда-нибудь они вместе пошляются по чудесной Индии. В эти годы Индию Андреев искал и в трубчевских просторах, Индию Духа. В Индии все священно, все одухотворено, все имеет свой религиозный смысл. Индуизм, его религиозное мироощущение определяет благоговейное отношение к живому. Именно так, благоговейно и религиозно, сакрализуя всё и вся, смотрел на мир он сам и хотел, чтобы так смотрели все, постепенно приучаясь "… воспринимать шум лесного океана, качание трав, течение облаков и рек, все голоса и движения видимого мира как живое, глубоко осмысленное и<…>дружественное". И тогда тебя охватит подлинное религиозное чувство — "как будто, откидываясь навзничь, опускаешь голову всё ниже и ниже в мерцающую тихим светом, укачивающую глубь — извечную, любящую, родимую. Ощущение ясной отрады, мудрого покоя будет поглощать малейший всплеск суеты; хорошо в такие дни лежать, не считая времени, на речном берегу и бесцельно следить прохладную воду, сверкающую на солнце. Или, лежа где-нибудь среди старого бора, слушать органный шум вершин да постукивание дятла". Этому он сам вполне научился именно здесь, в брянских лесах под Трубчевском.

Д. Л. Андреев (первый слева). На реке Десне 1932. Фотография А. П. Левенка

Малахиева—Мирович в Трубчевске жила в доме учительницы начальных классов Зинаиды Иосафовны Спасской, неподалеку устраивались Коваленские. Тишина городка, по которому катили, стуча и скрипя, телеги только в базарные дни, несуетливость будней помогали отдохнуть душой, насколько возможно забыть назойливую советскую злободневность. Всем им, жившим поэзией, литературой, необходимы были эти побеги из столицы. Но старшие спутники Андреева в леса и просторы вместе с ним не уходили, довольствуясь садовыми чаепитиями и недальними прогулками у Десны.

Д. Л. Андреев. На реке Десне. 1932. Фотография А. П. Левенка (фрагмент)

Иногда он навещал Ульященко. Поздоровавшись с хозяйкой, Ольгой Викторовной, смущающейся дочерью — пятнадцатилетней Любой, Андреев проходил в кабинет Евлампия Николаевича. Земский доктор не мог не напоминать ему чем-то Филиппа Александровича — та же внимательность, та же самоотверженность. Вообще Даниил любил общаться с людьми старше его, с ними он находил больше общего. Этим летом у Евлампия Николаевича родился внук — Владимир, и Даниила пригласили в крестные отцы[169].

Не раз приходил он и в музей, к его энергичному директору Гоголеву. Через несколько лет после ухода из трубчевского музея Гоголева направили в командировку во Францию, где тот и остался. Есть сведения, что там он встречался с Вадимом Андреевым.

Д. Л. Андреев (третий слева). На реке Неруссе 1932. Фотография А. П. Левенка

9. Дневник поэта

Осенью 1932 года Даниил писал Вадиму: "Дорогой брат, не буду даже пытаться подыскать себе оправдание: мое молчание (само по себе) — самое очевидное и непростительное свинство. Но папа однажды весьма остроумно заметил, что для писателя писать письма то же, что для почтальона — гулять для моциона. А я в эти месяцы носился, как ладья по морю поэзии, и пристать к "берегу" обстоятельных и трезвых писем было для меня почти невозможно".

Вернувшись из Трубчевска с больной ногой, Даниил вынужденно лежал в постели и запойно писал стихи. "К сожалению, затронута надкостница, и до сих пор неизвестно, удастся ли избежать операции. Пока делаю дважды в день ножные ванны самой высокой температуры, какую только способна выдержать нога. Из всего этого следует простая, но мудрая мораль: "Когда болит нога, не ходи гулять"!!!

Д. Л. Андреев, О. П. Левенок, Герасименко (?). Трубчевск. 1932. Фотография А. П. Левенка

Как только буду выходить, поступлю на службу: меня ждет довольно уютное место в одной библиотеке", — подробно отчитывался он брату. Писавшиеся стихи составили цикл или, как он называл его, "маленький сборник" "Дневник поэта". О содержании сборника, можно лишь гадать, вскоре, после очередного вызова в ОГПУ ("органы" без присмотра не оставляли), сборник он уничтожил. Видимо, во время вызова его выспрашивали и о Коваленском, который после этого сжег только что написанную поэму "Химеры". 1932 годом помечено всего несколько стихотворений Даниила Андреева, а стихи под заглавием "Из дневника" датированы 34–м и 36–м. Но в одном из стихотворений 32–го — "Самое первое об этом" — можно узнать трубчевские просторы:

Ярко — белых церквей над обрывами стройные свечи,
Старый дуб, ветряки —
О, знакома, как детство, и необозрима, как вечность,
Эта пойма реки.

Вновь спускаться ложбинами к добрым лесным великанам,
К золотому костру,
Чтобы утром встречать бога — Солнце над белым туманом
И стрекоз синекрылых игру;

Возвращаясь на кручи, меж серой горючей полыни
Подниматься в вечерний покой,
Оглянуться на лес, как прощальное марево, синий
За хрустальной рекой.

Но вряд ли трубчевские странствия стали темой "Дневника поэта", скорее о нем можно судить по другому стихотворению, помеченному