Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

• Название: Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
• Автор: Борис Романов
• Издательство: Феория
• Жанр: Филология
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91796-03-6

Первая биография Даниила Леонидовича Андреева (1906-1959) — поэта и мыслителя, чьи сочинения, опубликованные лишь через десятилетия после его смерти, заняли заметное место в нашей культуре.

Родившийся в семье выдающегося русского писателя Леонида Андреева, крестник Горького, Даниил Андреев прожил жизнь, вобравшую в себя все трагические события отечественной истории первой половины XX века. Детство, прошедшее в семье доктора Доброва, в которой бывали многие — от Андрея Белого и Бунина до патриарха Тихона, учеба в известной московской гимназии Репман, а затем на Высших литературных курсах, духовные и литературные поиски в конце 20-х и в 30-е годы, поэтическое творчество, десятилетняя работа над романом «Странники ночи», трубчевские странствия, Ленинградский фронт — вот главные вехи его биографии до ареста в апреле 1947 года. Арест и обвинение в подготовке покушения на Сталина, основанием чему послужил написанный роман, переломило судьбу поэта. Осужденный вместе с близкими и друзьями, после окончания «дела», о котором докладывалось Сталину, Даниил Андреев провел десять лет во Владимирской тюрьме. Его однокамерниками были знаменитый В.В. Шульгин, академик В.В. Парин, историк Л.Л. Раков и другие, часто незаурядные люди. В тюрьме он задумал и написал большинство дошедших до нас произведений — поэтический ансамбль «Русские боги», «Железную мистерию», мистический трактат «Роза Мира». После десяти лет тюрьмы, откуда вышел тяжело больным, поэт прожил недолго, мыкаясь по углам и больницам и работая над завершением своих книг. Огромную роль в его судьбе сыграла жена — Алла Александровна Андреева, осужденная вместе с ним и многое сделавшая для сохранения его наследия. Их трогательная любовь — одна из сюжетных линий книги.

Биография Даниила Андреева основана на многолетних изысканиях автора, изучавшего и издававшего его наследие, встречавшегося с друзьями и знакомыми поэта, дружившего с его вдовой. В книге рассказывается об истоках мироощущения поэта, о характере его мистических озарений, о их духовной и жизненной основе. Автор касается судеб друзей поэта, тех, кто сыграл ту или иную роль в его жизни, среди которых многие были незаурядными личностями. В книге широко использованы документы эпохи — архив поэта и его вдовы, воспоминания, переписка, протоколы допросов и т. д.

---

Вот опять идет весна, и опять дух непокоя заставляет по ночам путешествовать… по атласу, — за невозможностью лучшего. Целыми часами сижу над картами Индии, Индокитая, Малайского архипелага. Кстати, Женя, почему мы, русские, создавшие такой великолепный язык, так осрамились с названиями и именами? Посмотрите на Запад: Нюрнберг… Равенна… Рио — Жанейро… Руан… — Оглянешься на Восток: Гвалиор… Рангун… Айрэнг — Даланг, Бенарес… А у нас: Рыльск! Скотопригоньевск! Вокса!! Икша!!! В чем же дело?! Из каждого названия глядит хулигански ухмыляющаяся, хамская рожа. Или я необъективен и слишком уж поддался отвращению, которое так долго росло и так заботливо вскармливалось прелестями окружающей обстановки?

Идут нескончаемые будни. Пишу книжку для Энергоиздата: серия биографий (для юношества) ряда выдающихся ученых и изобретателей, начиная с Архимеда. Это было бы интересно, если бы дано было время (и задание) писать серьезно, основательно изучая эпохи и личности. Но мне дано время только до 1 июля, а книжка в 6 листов; к тому же материалов мало и доставать их трудно. Наконец, еще и то портит дело, что все эти ученые всю жизнь свою провели за письменным столом, канва их жизни удивительно бедна внешними событиями, и сделать эти биографии хоть сколько-нибудь увлекательными — невозможно.

С деньгами туго, поэтому приходится брать и работу диаграммночертежного характера. Ею загружены вечера и читать почти не хватает времени. Но все же прочел недавно очень интересную книгу, одного из крупнейших современных астрономов сэра Джемса Джинса "Вселенная вокруг нас". Это описание вселенной с точки зрения последних научных теорий. Страшно интересно!

<…>На лето поеду, кажется, под Москву, в Калистово (недалеко от Хотьково) — там будет жить Нелли Леонова (Вы ее немного знаете) и зовет к себе погостить июль"[176].

Рейнсфельдт, общение с которой ограничивалось перепиской, оказалась ему интересна не только общими детскими воспоминаниями, но и общими интересами. Она, как мы узнаем из его письма, занялась арабским языком, чему он радуется, хотя и спрашивает, ссылаясь на недоумение Коваленского: "почему Вы взяли именно арабский, а не персидский или санскрит?"[177] Но их объединяла, так, по крайней мере, казалось Андрееву, не только тяга к тайнам Востока. Именно ей он подробно описал открывшееся ему на Неруссе. Имея в виду темы такого рода, обсуждавшиеся им далеко не с каждым даже из близких друзей, писал ей: "…о многом таком мы могли бы поговорить, когда я приеду в Л<енинград>"[178].

Кроме Рейнсфельдт, в Ленинграде в те годы жила другая его подруга детских лет, вместе с ними учившаяся у Грузинской — Татьяна Оловянишникова, вышедшая замуж и ставшая Морозовой. В Ленинград она переехала после нескольких лет работы на Чукотке с мужем и двумя дочерьми. С Татьяной он тоже переписывался.

Т. И. Морозова (урожд. Оловянишникова) 1920-е

В декабре 33–го он пишет еще одно письмо Рейнсфельдт, подводя итоги уходящему году, делясь самым заветным: "Летом я никуда не выезжал, если не считать нескольких дней, проведенных у знакомых на даче. Вызвано это тем, что издательство задержало мои деньги за книгу до сентября месяца. Я должен был бы поехать в Трубчевск, но на этот раз поездка эта ничем бы не напоминала partie de plaisir[179] прежних лет: она сулила мне только очень тяжелые переживания. Но их все равно не избежать — они закрутят меня в Ленинграде, куда я съезжу при первой материальной возможности. С февраля по июль я писал книгу — серию биографий ученых изобретателей (для юношества), в которую вошли Архимед, Л. да Винчи, Паскаль, Эйлер, Даниил Бернулли, Фрэнсис (изобретатель турбин) и наш акад<емик> Жуковский. Это была довольно приятная работа, но под конец она мне здорово опротивела. Сейчас к книге подобрано уже большое количество (свыше 50) иллюстраций, и она находится в печати. На невыплаченную мне еще часть гонорара вот за эту-то самую книгу я и надеюсь съездить в Ленинград. Думаю, что будет это в январе — феврале.

Теперь я работаю по другой линии — по графической: делаю диаграммы, таблицы и пр<очую>чепуху. Если б такая работа была постоянно — больше нечего и желать было бы. Работаем мы обычно вдвоем с одним моим приятелем — художником у меня в комнате. И благодаря механичности работы, мы имеем возможность большую часть времени предаваться разговорам или же просто молчаливому размышлению (каждый о своем).

Лето явилось для меня переломным периодом во многих отношениях. Главное — я избегаю теперь строить метафизические и пр<очие> "системы".

("Я числил числа, строил химеры
И, выстроив, в них верил").

По — видимому, эти умозрения имеют совершенно ничтожную ценность, ибо их можно создать n — ное количество — все одинаково логичные, одинаково недоказуемые и одинаково не выражающие истинного соотношения вещей, идей и сущностей в мире. Лично для меня более или менее достоверными являются сейчас лишь те положения, которые утверждаются одинаково всеми великими религиозными системами, — а таких положений очень немного… Остальное — дело сердца, интуиции, но не интеллекта. Жаль, что в этом году мне не удалось по — настоящему встретиться с природой — мне эти встречи чрезвычайно важны".

Сообщает он в этом письме и о семье, где Евгению знали и помнили. "Мама больна, она вообще очень ослабела и сдала за этот год, — пишет он. — Моя сестра и ее муж на днях переезжают на несколько месяцев в Калугу, и мы надеемся, что тогда мама сможет поехать к ним на несколько недель отдохнуть. Без такого отдыха все может кончиться для нее (еще больше — для нас, т. к. она сама этого не боится) — самым дурным образом.

Материально — хуже, чем в прошлом году, но по крайней мере есть уголь и в комнате тепло.

У Грузинских не бываю, да и вообще редко хожу куда бы то ни было"[180].

Наверное, одной из причин крушения его летних планов было то, что он оказался загружен работой до самого начала зимы. Книжка для Энергоиздата, начатая в феврале, требовала серьезных усилий. Нельзя походя написать цикл биографических очерков об ученых-изобретателях, начиная с легендарного Архимеда. В эти годы резко повысился интерес к научно — популярной литературе, книги о науке и технике требовались всем издательствам. Немало выпускал их "Энергоиздат". Но каждая рукопись тщательно рецензировалась, проходила серьезную, прежде всего идеологическую, проверку. Известный мастер научно — популярной литературы Лев Гумилевский, в те времена тоже сотрудничавший с "Энергоиздатом", в воспоминаниях рассказал, как Главлит запретил в мае 33–го года его уже отпечатанную биографию Дизеля. Сорокатысячный тираж книги, в которой, якобы, "воспевался капиталистический строй", пустили под нож[181]. Поэтому нет ничего удивительного в том, что труд Даниила Андреева нами не разыскан. Он, видимо, так и не увидел света.

Храм Св. Власия во Власьевском переулке Фотография Б. Романова. 2008

11. Контуры

"В ноябре 1933 года я случайно — именно совершенно случайно — зашёл в одну церковку во Власьевском переулке, — рассказывает Андреев в "Розе Мира". — Там застал я акафист преподобному Серафиму Саровскому. Едва я открыл входную дверь, прямо в душу мне хлынула тёплая волна нисходящего хорового напева. Мною овладело состояние, о котором мне чрезвычайно трудно говорить, да ещё в таком протокольном стиле. Непреодолимая сила заставила меня стать на колени, хотя участвовать в коленопреклонениях я раньше не любил: душевная незрелость побуждала меня раньше подозревать, что в этом движении заключено нечто рабское. Но теперь коленопреклонения оказалось недостаточно. И когда мои руки легли на ветхий, тысячами ног истоптанный коврик, распахнулась какая-то тайная дверь души, и слёзы ни с чем не сравнимого блаженного восторга хлынули неудержимо. И, по правде сказать, мне не очень важно, как знатоки всякого рода экстазов и восхищений назовут и в какой разряд отнесут происшедшее вслед за этим. Содержанием же этих минут был подъём в Небесную Россию, переживание Синклита её просветлённых, нездешняя теплота духовных потоков, льющихся из того средоточия, которое справедливо и точно именовать Небесным Кремлём. Великий дух, когда-то прошедший по нашей земле в облике Серафима Саровского, а теперь — один из ярчайших светильников Русского Синклита, приблизился и склонился ко мне, укрыв меня, словно эпитрахилью, шатром струящихся лучей света и ласкового тепла. В продолжение почти целого года, пока эту церковь не закрыли, я ходил каждый понедельник к акафистам преподобному Серафиму — и — удивительно! — переживал это состояние каждый раз, снова и снова, с неослабевающей силой".

Небольшая церковь Святого Власия "на Козьем болоте" с начала XVII века и поныне стоит на углу Большого Власьевского и Гагаринского переулков. После закрытия в ней долго размещался овощной склад, но и тогда, проходя мимо, Андреев чувствовал душевное просветление. Это состояние сказалось на замыслах того года. В первую очередь, на сочинении "Контуры предварительной доктрины". Тут он пытался осмыслить и привести в определенную систему то, что, казалось, открылось ему в последнее время — на берегу Неруссы и в церквушке Святого Власия, в индуизме и буддизме. Контуры своего мировидения он пытался набросать не один раз, не завершая, откладывая и вновь возвращаясь. Не закончив и это сочинение, он потом использовал многое из него в первых двух частях романа "Странники ночи".