Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

• Название: Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
• Автор: Борис Романов
• Издательство: Феория
• Жанр: Филология
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91796-03-6

Первая биография Даниила Леонидовича Андреева (1906-1959) — поэта и мыслителя, чьи сочинения, опубликованные лишь через десятилетия после его смерти, заняли заметное место в нашей культуре.

Родившийся в семье выдающегося русского писателя Леонида Андреева, крестник Горького, Даниил Андреев прожил жизнь, вобравшую в себя все трагические события отечественной истории первой половины XX века. Детство, прошедшее в семье доктора Доброва, в которой бывали многие — от Андрея Белого и Бунина до патриарха Тихона, учеба в известной московской гимназии Репман, а затем на Высших литературных курсах, духовные и литературные поиски в конце 20-х и в 30-е годы, поэтическое творчество, десятилетняя работа над романом «Странники ночи», трубчевские странствия, Ленинградский фронт — вот главные вехи его биографии до ареста в апреле 1947 года. Арест и обвинение в подготовке покушения на Сталина, основанием чему послужил написанный роман, переломило судьбу поэта. Осужденный вместе с близкими и друзьями, после окончания «дела», о котором докладывалось Сталину, Даниил Андреев провел десять лет во Владимирской тюрьме. Его однокамерниками были знаменитый В.В. Шульгин, академик В.В. Парин, историк Л.Л. Раков и другие, часто незаурядные люди. В тюрьме он задумал и написал большинство дошедших до нас произведений — поэтический ансамбль «Русские боги», «Железную мистерию», мистический трактат «Роза Мира». После десяти лет тюрьмы, откуда вышел тяжело больным, поэт прожил недолго, мыкаясь по углам и больницам и работая над завершением своих книг. Огромную роль в его судьбе сыграла жена — Алла Александровна Андреева, осужденная вместе с ним и многое сделавшая для сохранения его наследия. Их трогательная любовь — одна из сюжетных линий книги.

Биография Даниила Андреева основана на многолетних изысканиях автора, изучавшего и издававшего его наследие, встречавшегося с друзьями и знакомыми поэта, дружившего с его вдовой. В книге рассказывается об истоках мироощущения поэта, о характере его мистических озарений, о их духовной и жизненной основе. Автор касается судеб друзей поэта, тех, кто сыграл ту или иную роль в его жизни, среди которых многие были незаурядными личностями. В книге широко использованы документы эпохи — архив поэта и его вдовы, воспоминания, переписка, протоколы допросов и т. д.

---

"Рамаяна" начала складываться в IV веке до нашей эры и рассказывает о подвигах Рамы — царя солнечной династии. В ней память о религии Солнца, оставшегося в индийском пантеоне одним из главных божеств, не говоря о том, что оно воспевается поэтами, творцами религиозных гимнов. В забытой древности в Индии существовали храмы Солнца. Культ Солнца Мира, Храмы Солнца Мира, о которых писал Даниил Андреев, не были для него романтической грезой, они связывали древние цивилизации с грядущим царством Розы Мира. Способность, нет, скорее свойство переживать иные эпохи, жизнь иных народов, иные миры не как иллюзорные видения, а как подлинную, мистического происхождения, реальность, наверное, и сделала описываемое им поэтически достоверным. Его романтические изображения, из каких бы разных эпох и миров не возникали, становились частью удивительно целостного мира. Духовные странствия на восток и на запад, в Святую землю и в Индию, в Халдею и средневековую Испанию или Германию, в Египет были не путанными исканиями, а обретением своего. Сохранившиеся стихи 1935 года особенно разнообразны по исторической географии. Он видит себя родившимся и старящимся на берегу Меконга ("Дикий берег"), духовным воином Ислама, вслушивающимся в протяжный ритм Корана ("Я уходил за городскую стражу…"), каббалистом из Пражского гетто ("Бар — Иегуда Пражский")… И хотя эти стихотворения связаны с кругом тогдашнего чтения, все они движимы единой интуицией или мыслью, пусть еще смутно брезжащей, ведущей его. Ему верилось, что поэтические путешествия продолжатся, приведут к чаемому свету. О земных странствиях он писал по — иному: "Лечь в тебя, горячей плоти родина, / В чернозем, в рассыпчатый песок…"

Но ближе всего — о чем Андреев говорил не раз — была ему Индия, страна, где всё проникнуто религиозным отношением к жизни, всё связано с иными мирами. В индуизме множество разнообразных толков и течений, в нем приемлемо многое и отсутствует само понятие ереси. При этой широте, он определяет не только мировидение верующих, их отношение к природе — к священным горам, рекам, животным и растениям, но и всю организацию общества. А перенаселенный индуистский пантеон полон таинственной, причудливой поэзии. В нем боги и полубоги, множество сверхъестественных существ. Человеческая история, каждая личность, в ней участвующая, да и все живое, включены в вечный круговорот вместе с божествами и существами иных миров. Учение о карме, в котором определялась ответственность человека за собственную судьбу не только в данной жизни, но и в иных рождениях, зависимость от нравственного выбора — он принял безусловно еще в отрочестве, прочтя Рамачараку. Для него карма — один из незыблемых принципов мироздания — "закон возмездия, железный закон нравственных причин и следствий". И "русские боги", кишащая демоническими существами изнанка мира, земные просторы, которые он видел одухотворенными многочисленными стихиалями, — весь его поэтический космос связан с представлениями индуизма. Пронизанность религиозностью, почти такая, какую он провозглашал как необходимое состояние будущего просветленного человечества, всей жизни Индии — так представлял ее, конечно, по книгам, Даниил Андреев — было главным, что влекло его в страну сонма божеств, бесчисленных храмов и святых мест, где чтят не правителей и полководцев, а отшельников, святых и поэтов.

5. Нибелунги

Алла Александровна Андреева вспоминала: "В середине двадцатых годов, как мне кажется, на Москву обрушилось кино….Во многих кинотеатрах шла немецкая двухсерийная картина "Нибелунги". В "Арсе" ее сопровождал оркестр, игравший Вагнера. Фильм и вправду был прекрасным. Первая серия называлась "Зигфрид", вторая — "Месть Кримгильды". Я, конечно, влюбилась в Зигфрида: он был само совершенство. Кримгильда тоже была прекрасна, особенно ее длинные белокурые косы — несостоявшаяся мечта всей моей жизни.

<…>Даниил, тогда уже взрослый юноша, тоже смотрел этот фильм. Естественно, у него все было гораздо глубже и сложнее. Он влюбился в Кримгильду, да так, что каждый вечер ездил в кино, чтобы ее увидеть. Так было, пока в Москве, хоть где-нибудь, шла "Месть Кримгильды". Он видел ее 70 раз! К тому времени относится замысел "Песни о Монсальвате" — ранней, юношеской неоконченной поэмы…"[208]

Трудно сказать, к тому ли времени, то есть к 25–му или 26–му году, относится замысел "Песни о Монсальвате" или к более позднему. Но писать поэму Андреев начал в 35–м. А замечательный фильм Фрица Ланга, вышедший на экраны Германии в 1924 году, один из классических фильмов немого кино, произвел на него впечатление, оставшееся надолго. О нем можно судить по другой его поэме — "Кримгильда", впрямую связанной с "Нибелунгами". Фильм в середине двадцатых увлеченно смотрели по всей Европе, а не только в Москве. Даниилу Андрееву навсегда запомнились и Пауль Рихтер — Зигфрид в сопровождении двенадцати рыцарей, и Маргарет Шён — Кримгильда, клянущаяся "вражеской кровью" и "беззакатной любовью". Наверное, именно с тех пор он страстно полюбил кино. В образе мстительницы Кримгильды ему виделось не осуществление кровной мести, а воплощение закона нравственных причин и следствий — "кармы". Но главным было мистериальное — так ему виделся фильм — содержание эпоса. Гигантские замки и соборы в таинственной дымке, гранитные лестницы, мосты, зубчатые стены с башнями, дремучие леса с фантастически могучими деревьями, огромный, правдоподобно живой дракон — вся монументальная пластика фильма, его экспрессионистское средневековье в тевтонском обличии оживляли рыцарские времена и мифы.

Конечно, этот фильм сказался и на его видении темных миров, и на кинематографическом, вагнеровском колорите его рыцарских поэм "Титурэль", "Песнь о Монсальвате", "Кримгильда". Но более всего повлиял на замысел "германского" цикла поэм Даниила Андреева Рихард Вагнер "Кольца Нибелунгов" и "Парцифаля". Кроме того, немецкая культура — не случайно он родился в Берлине — была для него одной из самых близких. Многие русские поэты были германофилами.

6. Монсальват

О замысле и об источниках "Песни о Монсальвате" Даниил Андреев рассказал в "Розе Мира": "Небесная страна Северо — западной культуры предстаёт нам в образе Монсальвата, вечно осиянной горной вершины, где рыцари — праведники из столетия в столетие хранят в чаше кровь Воплощённого Логоса, собранную Иосифом Аримафейским у распятия и переданную страннику Титурэлю, основателю Монсальвата. На расстоянии же от Монсальвата высится призрачный замок, созданный чародеем Клингзором: средоточие богоотступнических сил, с непреоборимым упорством стремящихся сокрушить мощь братства — хранителей высочайшей святыни и тайны. Таковы два полюса общего мифа северо — западного сверхнарода от безымянных творцов древнекельтских легенд, через Вольфрама фон Эшенбаха до Рихарда Вагнера. Предположение, будто раскрытие этого образа завершено вагнеровским "Парсифалем", — отнюдь не бесспорно, а пожалуй, и преждевременно. Трансмиф Монсальвата растёт, он ста новится всё грандиознее. Будем же надеяться, что из толщи северо-западных народов ещё поднимутся мыслители и поэты, кому метаисторическое озарение позволит постигнуть и отобразить небесную страну Монсальват такой, какова она ныне".

Но не только потому, что поэту не достало "метаисторического озарения", осталась незаконченной "Песнь о Монсальвате"…

У Гете есть неоконченная поэма "Тайны", вернее, ее фрагмент. Он издавался по — русски первый раз в переводе А. А. Сидорова, знакомого Андрееву по ВГЛК, второй — в переводе Пастернака. Оба раза с предисловием Рачинского, преподававшего на тех же Литературных курсах, а в третий, уже в 1932 году, в переводе Сергея Васильевича Шервинского. И с Рачинским, поседелым редактором сочинений Владимира Соловьева, и с бодрым Шервинским был знаком Коваленский, в те годы также пытавшийся переводить Гёте. "Тайны" не могли не заинтересовать Андреева, хорошо помнившего октавы "Посвящения" к "Тайнам". "Посвящением" традиционно открываются сочинения "светоносного" поэта. В примечаниях к фрагменту Гёте так говорит о сюжете поэмы:

"…Юный монах, заблудившийся в гористой местности, обнаруживает наконец в приветливой долине величественное здание, заставляющее его предполагать, что это — обитель благочестивых, таинственных мужей.

Там он находит двенадцать рыцарей, которые, перенеся жизнь, теснившую их трудами, страданиями и опасностями, приняли обет жить здесь и в тиши служить Богу. Тринадцатый, в котором они признают своего главу, как раз готов с ними расстаться; каким образом — остается скрытым. Однако он за последние дни начал повествование о своем жизненном пути, о чем в кратких намеках сообщается новоприбывшему и гостеприимно встреченному духовному брату". Дальше Гете сообщает "общий план, а этим самым и назначение поэмы", говоря, что им "имелось в виду провести читателя через нечто вроде идеального Монсеррата, с тем, чтобы, следуя по пути, проложенному на самых различных высотах гор, скал и утесов, при известных обстоятельствах выйти на обширные и привольные равнины. Он посетил бы каждого из рыцарей — монахов в его обители и, созерцая климатические и национальные различия, узнал бы, что отменнейшие мужи могут со всех концов земли стекаться сюда, где каждый из них в тиши по — своему почитал бы Божество".