Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

• Название: Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях
• Автор: Борис Романов
• Издательство: Феория
• Жанр: Филология
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91796-03-6

Первая биография Даниила Леонидовича Андреева (1906-1959) — поэта и мыслителя, чьи сочинения, опубликованные лишь через десятилетия после его смерти, заняли заметное место в нашей культуре.

Родившийся в семье выдающегося русского писателя Леонида Андреева, крестник Горького, Даниил Андреев прожил жизнь, вобравшую в себя все трагические события отечественной истории первой половины XX века. Детство, прошедшее в семье доктора Доброва, в которой бывали многие — от Андрея Белого и Бунина до патриарха Тихона, учеба в известной московской гимназии Репман, а затем на Высших литературных курсах, духовные и литературные поиски в конце 20-х и в 30-е годы, поэтическое творчество, десятилетняя работа над романом «Странники ночи», трубчевские странствия, Ленинградский фронт — вот главные вехи его биографии до ареста в апреле 1947 года. Арест и обвинение в подготовке покушения на Сталина, основанием чему послужил написанный роман, переломило судьбу поэта. Осужденный вместе с близкими и друзьями, после окончания «дела», о котором докладывалось Сталину, Даниил Андреев провел десять лет во Владимирской тюрьме. Его однокамерниками были знаменитый В.В. Шульгин, академик В.В. Парин, историк Л.Л. Раков и другие, часто незаурядные люди. В тюрьме он задумал и написал большинство дошедших до нас произведений — поэтический ансамбль «Русские боги», «Железную мистерию», мистический трактат «Роза Мира». После десяти лет тюрьмы, откуда вышел тяжело больным, поэт прожил недолго, мыкаясь по углам и больницам и работая над завершением своих книг. Огромную роль в его судьбе сыграла жена — Алла Александровна Андреева, осужденная вместе с ним и многое сделавшая для сохранения его наследия. Их трогательная любовь — одна из сюжетных линий книги.

Биография Даниила Андреева основана на многолетних изысканиях автора, изучавшего и издававшего его наследие, встречавшегося с друзьями и знакомыми поэта, дружившего с его вдовой. В книге рассказывается об истоках мироощущения поэта, о характере его мистических озарений, о их духовной и жизненной основе. Автор касается судеб друзей поэта, тех, кто сыграл ту или иную роль в его жизни, среди которых многие были незаурядными личностями. В книге широко использованы документы эпохи — архив поэта и его вдовы, воспоминания, переписка, протоколы допросов и т. д.

---

"За сим обнаружилось бы, — продолжает поэт, — что каждая отдельная религия достигает момента своего высшего цвета и плода, в который она приблизилась к этому верховному вождю и посреднику, мало того, — всецело с ним воссоединилась".

"А так как все это действие совершается в страстную неделю, и главный отличительный знак этого сообщества — крест, увитый розами, легко можно предвидеть, что запечатленная пасхальным днем вековечность повышенных человеческих состояний во всей своей утешительности обнаружилась бы и здесь…"

В этом изложение мы видим присутствие мотивов, близких Даниилу Андрееву, но важнейшие для него, — соединение религий, мистическое содружество двенадцати рыцарей — монахов, образ розы и креста…

Замысел "Тайн" Рачинский, истолковывая поэму, связывал с загадочным орденом розенкрейцеров, с преданиями о котором Гёте был хорошо знаком, но подчеркивал, что в обители Монсеррат нет оснований видеть Монсальват с Граалем, хотя простец монах и может напомнить отдаленно вагнеровского Парсифаля. Небезынтересным для Андреева могло быть замечание Рачинского, что "…из креста и розы роза была ближе великому поэту, создавшему… тот величественный гимн Богоматери, каким является вся последняя сцена "Фауста"…"[209] Тем не менее, в "Песни о Монсальвате" Даниила Андреева нельзя не ощутить, пусть очень отдаленного, отзвука таинственного замысла Гёте.

7. Грааль

Вдова поэта считала "Песнь о Монсальвате" ранней юношеской поэмой. Согласится с этим трудно, несмотря на то, что поэма осталась незаконченной и ее нельзя отнести к большим удачам поэта. Во-первых, "Песнь о Монсальвате" он задумал на рубеже тридцатилетия, во — вторых, слишком дорог был ему замысел, не оставлявший поэта на протяжении трех лет.

Сказание о Святом Граале имеет сложную и до конца не выясненную историю. В кельтском мифе лишь один из его истоков. Мистическое предание о Святом Граале в XII веке предстало во французской литературе сочинением Кретьена де Труа "Персеваль, или Повесть о Граале", затем в немецкой романом Вольфрама фон Эшенбаха "Парцифаль", по сюжету которого в 1882 году Рихард Вагнер написал знаменитую оперу[210]. Предание таково: Иосиф Аримафейский, член синедриона и тайный ученик Христа, после распятия, как повествуется в Евангелии от Иоанна, выпросил Его тело у Пилата и предал погребению. Согласно средневековому преданию, он и собрал кровь Иисуса Христа в Чашу. Чаша была вознесена на небо, а затем вручена ангелом Титурэлю и хранится в таинственном замке — Святом Граале. Отыскать замок и обрести Чашу могут лишь чистые сердцем.

Предание о Граале, известное по рыцарским романам, как считается, восходит к эзотерическим сказаниям и христианским апокрифам, таким как "Евангелие от Никодима". Но сказались на "Песне о Монсальвате" не эзотерические источники, открытые лишь неким посвященным, а опера Вагнера "Парцифаль", откуда взяты и большинство действующих лиц, и само название замка, где таинственные рыцари хранят Грааль. Вагнер связывал с легендой о Граале и "Нибелунгов", поэтому его оперный цикл "Кольцо Нибелунгов" и "Парцифаль" предстают частями единого романтизированного национального мифа. Но главное, что их объединяет — сосредоточенность на изображении борьбы сил Света и Тьмы. Его оперы — мистерии, и Даниилу Андрееву именно этим близок Вагнер, именно так он его воспринимает и в этом ему следует, хотя в своем замысле идет дальше. А позднее, в "Розе Мира", миф о Граале становится частью его собственного мифа о мироздании.

Среди действующих лиц "Песни о Монсальвате" не случайно названы брамин Румануджа и буддийский монах Миларайба, которые, видимо, должны были по логике сюжета прийти к Граалю вместе с христианами, что говорит об одной из первых попыток поэта соединить восток и запад, "лепестки" разных вер. Наверное, не случайно введены в поэму служители замка тьмы и гибели — военачальник араб Аль-Мутарраф и первый из двенадцати зодчих Клингзора — Бар — Саамах. Но в завершенных частях поэмы о Раманудже, Миларайбе и Бар-Саамахе не говорится, хотя, очевидно, что именно с их появлением и должны были разрешаться главные коллизии поэмы, художественная логика которой, видимо, и помешала ее закончить. Сюжет исчерпал себя, не дойдя до главной развязки.

Но, работая над поэмой, Андреев пережил миф о Граале в том широком смысле, в котором его воспринимал. Этот миф, вагнериански окрашенный, для него стал главным в западноевропейской культуре, определяющим и объясняющим многое. В "Розе Мира" он говорит о нем: "Фауст, конечно, не Мерлин; байроновский Каин — не Клингзор; Пер Гюнт — не Амфортас, а гауптмановского Эммануэля Квинта, на первый взгляд, просто странно сопоставлять с Парсифалем. Образ Кундри, столь значительный в средоточии мифа, не получил, пожалуй, никакой равноценной параллели на его окраинах. С другой стороны, никаких прообразов Гамлета и Лира, Маргариты или Сольвейг мы в средоточии Северо — западного мифа не найдём. Но их взор туда обращён; на их одеждах можно заметить красноватый отсвет — то ли Грааля, то ли колдовских клингзоровских огней. Эти колоссальные фигуры, возвышаясь на различных ступенях художественного реализма, на различных стадиях мистического просветления, похожи на изваяния, стерегущие подъём по уступам лестницы в то святилище, где пребывает высочайшая тайна северо — западных народов — святыня, посылающая в страны, охваченные сгущающимся сумраком, духовные волны Промысла и благоволения.

Разве блики от излучения этой святыни — или от излучения другого полюса того же мифа, дьявольского замка Клингзора — мы различаем только на легендах о рыцарях Круглого стола? или только на мистериях Байрэйта? Если Монсальват перестал быть для нас простым поэтическим образом в ряду других, только чарующей сказкой или музыкальной мелодией, а приобрёл своё истинное значение — значение высшей реальности, — мы различим его отблеск на готических аббатствах и на ансамблях барокко, на полотнах Рюисдаля и Дюрера, в пейзажах Рейна и Дуная, Богемии и Бретани, в витражах — розах за престолами церквей и в сурово — скудном культе лютеранства. Этот отблеск станет ясен для нас и в обезбоженных, обездушенных дворцовых парках короля — солнца, и в контурах городов, встающих из-за океана, как целые Памиры небоскрёбов. Мы увидим его в лирике романтиков и в творениях великих драматургов, в масонстве и якобинстве, в системах Фихте и Гегеля, даже в доктринах Сен — Симона и Фурье. Потребовалась бы специальная работа, чтобы указать на то, что могущество современной науки, чудеса техники, равно как идеи социализма, даже коммунизма, с одной стороны, а нацизма — с другой, охватываются сферой мифа о Монсальвате и замке Клингзора. Ничто, никакие научные открытия наших дней, кончая овладением атомной энергией, не выводят Северо — западного человечества из пределов, очерченных пророческой символикой этого мифа". Эти мысли, высказанные в "Розе Мира", и есть итог пути, начатого в "Песне о Монсальвате".

Замысел "Песни о Монсальвате", мистический миф о Граале захватил и окружение Даниила Андреева.

Василенко вспоминал: "Особенно много он мне рассказывал о Монсальвате, о чаше Святого Грааля. Он говорил о трубадуре, который всю жизнь посвятил поискам Монсальвата и в конце концов умер где-то на Востоке, за Ираком, так и не найдя его.

Даня, писавший о Монсальвате, говорил, что в прошлой жизни приходил к Граалю. Храм он видел с близлежащих склонов, дальше его не пустили.

Что здесь было от действительного знания, а что от поэтического воображения — не знаю. Но меня тогда тема Грааля очень волновала, я был под большим влиянием Дани. Я даже написал стихотворение "Монсальват":

Азийские дремлют горы.
Безлюдье, холод окрест,
но блещет в небе собора
спасающий вечный крест.

Внизу змеятся ущелья,
потоки грозно шумят,
и стонут, качаясь, ели,
и в пенные воды глядят.

Тропинки ведут к истокам
могучей горной реки.
С вершин в молчанье глубоком
спускаются ледники.

Никто никогда там не был,
никто еще не видал,
как чисто вечное небо
над высью пустынных скал!

И лишь пастухи слыхали,
идя по горной тропе,
как где-то в туманной дали
печально колокол пел. <…>

Это стихи 1939 года. Тогда я буквально подражал Дане. Потому что он был не просто мастер. Он был поэт глубокого внутреннего содержания. Содержания, подобного которому я не встречал. Оно поражало"[211].

В главе "Замок Святого Грааля" романа Солженицына "В круге первом" пребывавший в Марфинской "шарашке" вместе с автором Ивашев — Мусатов назван Ипполитом Михайловичем Кондрашевым-Ивановым. Нарисован портрет странного художника по — солженицынски резко, почти карикатурно, но документально точно, так, что мы можем представить друга Даниила Андреева, рыцарски искавшего в сталинской Москве Святой Грааль. В главе рассказывается о самом заветном замысле Ивашева — Мусатова, о задуманном полотне, которое он называл главной картиной своей жизни. На ней должен был быть изображен Парсифаль, увидевший свет оттуда и стоящий "в ореоле невидимого сверх — Солнца сизый замок Святого Грааля", то есть то, о чем говорится в поэме "Песнь о Монсальвате". Ивашев — Мусатов был человеком мистически настроенным, это и сблизило его и с Коваленским, и с Даниилом Андреевым. Написанный позже вариант картины о Святом Граале художник подарил Солженицыну.