Лидия Вакуловская - Свадьбы

• Название: Свадьбы
• Автор: Лидия Вакуловская
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Писательница Л. Вакуловская известна читателю по книгам «Пурга уходит через сутки», «Последняя радиограмма», «200 километров до суда», «Улица вдоль океана», «Женщины» и другим.

В сборник «Свадьбы» вошли одноименная повесть и ряд новых рассказов. Произведения Л. Вакуловской проникнуты любовью к людям, к земле, заботой о ее красоте и богатстве.

---

Возвращались в сумерках. Солнце уже село, из-за скирд красным колесом выкатывалась луна, полыхала обманчивым жаром. На взрытом, перекопанном поле холмились прикрытые бурьяном бурты картошки — в субботу спиртзавод рано окончил прием и часть картошки оказалась невывезенной.

Протряслись лесом, выскочили на большак. Ветер свистел в ушах от скорости, с какой шоферы гнали машины. Быстро темнело. Оранжевыми огоньками обозначились впереди окна хат.

Село встретило разливом баянов и песен. В саду первой же хаты с десяток голосов громко и протяжно выводило:

Ой, гиля, гиля, гусоньки,
Та й на став.
— Добрый вечир, дивчино,
Бо я щэ нэ спав…

Во дворах, среди деревьев, мелькали белые рубашки, слышались громкие разговоры. Сени многих хат были распахнуты, на землю падали длинные, яркие полосы света. Из сеней вырывались и шум, и топот, и смех. Где-то на левом краю села кто-то одинокий, деря горло, не пел, а выкрикивал: «Гоп, кумэ, нэ журыся!..» А в самом центре села, возле магазина, закрытого, как и утром, на замок, голосил, разрывался баян, и под фонарем, на выбитом, затоптанном муражке, плясала, пела, лузгала семечки, грызла яблоки веселая, разряженная толпа.

Я кустюм соби купыла,
Самогону наварыла,
А вин, хижый, нэ прийшов,
Бо другу соби знайшов… —

лихо отбивала, втоптывая в землю каблуки высоких полусапожек, полная молодичка. А толпа вокруг, прихлопывая в ладоши, дружно выдыхала:

— Ох-х!.. Ох-х!.. Ох-х!..

Машины притормозили на повороте, кто-то из кузова язвительно крикнул:

— Что за праздник идет — свадьба или похороны?

— Пречиста сегодня!.. Храм гуляем!.. Спрыгуйтэ до нас!.. — закричали в ответ, замахали руками из толпы.

Машины одна за другой проезжали мимо магазина под заливистый перебор баяна, под гулкое оханье и притопывание, под горластую песню неутомимой плясуньи-молодички:

Ох, ричка-вода,
Червона калынка!
Полюбыла одного,
А у нього жинка!..

И опять в машинах оживились, заговорили, а Тоня-математик с непонятным волнением спрашивала:

— Объясните, пожалуйста, что такое пречистая? Судя по сочетанию слов — очень чистая?

И несколько голосов разом отвечали ей:

— Пречистая Дева Мария! Непорочная!..

— Две пречистых Марии было: первая и вторая!..

— Это, кажись, Первую гуляют!..

— От нее Иисус Христос родился, что ли?

— А то от кого ж! Она святая была…

— Витя, ты слышишь? — дергала Тоня за рукав мужа-физика, крепкого, загорелого парня с борцовскими плечами.

— Угу-у, — басил он, и тоже спрашивал: — Только я не пойму: почему же праздник? В честь этой самой Маруси?

И опять отвечали, кто как мог, но уже ему:

— Именно — Маруси! «Маруся отравилась — везут ее домой!..»

— Церковь когда-то в селе в честь девы Марии поставили. С тех пор каждый год празднуют!

— В каждом селе своя церковь, в честь разных святых. И в каждом селе свой храм гуляют, поминая этого святого!

— Бросьте, кто теперь в церковь ходит! Одни старухи. А храмы вовсю шумят! — недовольно говорил мужчина с широким лицом и двумя золотыми зубами во рту. — В некоторых селах по три храма в год умудряются справлять!

— Неправда, церковь в честь одного святого ставили — Павла, Николая или еще кого…

— Бросьте, — недовольно возражал тот же мужчина. — Давно забыли и святых и грешных! Погуляют тройку дней в свое удовольствие — и точка!

— Если на всю неделю не зарядят!

— Неужели на неделю? Витя, ты слышишь? — дергала Тоня-математик за рукав мужа. — Я никогда в жизни такого праздника не видела!

— Идиотизм! Они гуляют, а мы — на картошку! — надтреснутым голосом проскрипела машинистка Пищикова, и лицо ее, выхваченное в этот миг светом уличного фонаря, исказила презрительная гримаса. — Вот мы их проработаем!..

Неожиданно передняя машина остановилась. Там что-то стряслось: все повскакивали со скамеек, слышались смех и крики. И громче всех кричал своим удивительно-пронзительным фальцетом Стрекоза:

— Товарищ Грудка!.. Алло, Грудка, минуточку!.. Куда инвентарь скидывать?..

Другие машины тоже остановились. Люди подхватились с мест, но ни видеть, ни понять, что происходит впереди, не могли.

А впереди по дорожке вдоль забора, назад во двор, откуда только что вывалилась развеселая компания, давал стрекача Петро Демидович Грудка. Праздничные градусы помутили ему голову, и бедолага Грудка совсем не соображал, что бежать под светом фар, да еще в освещенный двор, как раз и есть тот шикарный фокус, который может развеселить даже мертвого. Он бежал, по-утиному переваливаясь, выписывая короткими ногами в пузырящихся галифе кренделя, растопырив руки и низко пригнув широченную спину, полагая, должно быть, что с пригнутой спиной он совсем не виден. Глядя на этот бег председателя, закатывались, схватившись за животы, не только горожане, заливалась смехом и компания, от которой, завидя машины, оторвался Грудка.

— Хи-хи-хиххх!.. Хи-хи-хиххх!.. — петухом заходился и по-петушиному взмахивал руками низенький, щуплый дядечка с обвислыми усами, в соломенном, не по сезону, бриле.

А другой, здоровенный, чубатый дядька в пиджаке, косо накинутом на вышитую сорочку, медным басом вторил:

— Го-го-гохх!.. Го-го-гохх!..

Потом низенький замахал шоферу и, давясь смехом, прокричал что-то такое, из чего можно было кое-как понять, что сгружать инвентарь нужно там, где брали, и что он туда «щас добижить».

Он действительно появился на колхозном подворье как раз в ту минуту, когда туда въезжали машины, — маленький, веселенький и ужасно говорливый.

— Звыняйтэ, товарышочки, звыняйтэ, родненькие! Таке дело — храм у нас! — веселым тенорком сыпал он, распахивая широкие двери сарая. — Сюды, сюды нэснть!.. Та скидайтэ их, як попало, посля разбэремся!.. Родненькие, вы ж тильки з собою лопат нэ бернть, бо все, як одна, на мэни числяцца!.. Ох, звыняйтэ, родненькие!..

Электричество на подворье не горело, но луна уже давно из красной сделалась ярко-голубой, вошла в силу, и таким чистым сиянием залила двор, что даже там, куда не достигал свет фар, все до капельки было видно. И в эту лупу, в это подворье с телегами и боронами, в это полыхание льющегося с неба серебра как-то очень ладно вписывалась щуплая фигурка подвыпившего, разливавшегося тенорком кладовщика:

— Спасибо ж вам, ой, спасибо, товарышочки! Ой, як вы нам помоглы! Сказано — шехвы! Шехвы завсегда нас выручать!.. Та сюды их кидайтэ, ци лопаты, холера з нымы!.. — не утихал он ни на минуту.

И может, потому, что голос кладовщика так чисто вызванивал, не позволяя ни перебить, ни заглушить себя, или потому, что весь он, со своими усами, сбитым на затылок брилем, в своем сюртучке-коротышке непонятного покроя, казался фигурой нереальной, а выскочившей из старинной украинской сказки, может, оттого никому не хотелось спрашивать кладовщика, почему не привезли на поле воду и почему «родненьких шехвов» оставили голодными на тяжелой работе.

Совсем о другом спросила его Тоня-математик. Она внесла в сарай охапку лопат, аккуратно положила их на гору других, отряхнула свою коротенькую юбочку, поправила копну рыжеватых волос и подошла к нему.

— Скажите, пожалуйста, храм это национальный праздник? — с непонятным волнением спросила она.

— А як же ж, золотцэ! — радостно воскликнул кладовщик, сбивая свой бриль с затылка на ухо. — Щэ й який празнык!

— И всю ночь на улицах гуляют?

— И на вулыцях и по хатам! Дэ хто хочет, там и гуляе! — радостной скороговоркой отвечал кладовщик. — И сьодня и завтра гуляем… А як же ж, золотцэ!

— Спасибо, — озорно сказала Тоня-математик.

Когда машины снова вырулили с подворья, кто-то заметил девушку в коротенькой юбке и ее мужа, быстро пересекавших залитый луной двор. Их окликнули, думая, что они побежали к хатам попить воды или вымыть руки и не видят отъезжавших машин. Но те оглянулись, помахали руками и прокричали:

— До свидания!.. Мы на храм!..

Взявшись за руки, они выбежали на отливавшую голубым стеклом дорогу и растворились в скользящем голубом мерцании. И там, в той стороне, где они исчезли, разлилась песня:

Мисяць на нэби, зиронька сяе,
Выйды, дивчино, сердцэ благае…

Село гуляло, танцевало, пело…

По светлой лунной дороге светлым лунным вечером возвращались в город машины. Те, кто ехал на передних, нет-нет да и заходились смехом, вспоминая, какого стрекача давал Грудка. Но и те, кто ехал на других машинах и не видел этого чуда, тоже повеселели от сознания того, что уже совсем близко осталось до дома, до теплой воды с мылом, до ужина и крепкого сна. А тут еще луна светила сумасшедшим светом, ворожила на звездах, как на картах, тасовала их на небесном бархате, сгребая меленькие звездочки в серебряные кучки, а крупные разбрасывая беспорядочно, как полтинники, по синему небесному столу. И этот колдовской свет вливался в глаза и сердце, очаровывал и заставлял забыть о всякой усталости, обволакивал душу тихой умиротворенностью.