Лидия Вакуловская - Свадьбы

• Название: Свадьбы
• Автор: Лидия Вакуловская
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Писательница Л. Вакуловская известна читателю по книгам «Пурга уходит через сутки», «Последняя радиограмма», «200 километров до суда», «Улица вдоль океана», «Женщины» и другим.

В сборник «Свадьбы» вошли одноименная повесть и ряд новых рассказов. Произведения Л. Вакуловской проникнуты любовью к людям, к земле, заботой о ее красоте и богатстве.

---

Спустя минут десять, исполнив свой ритуал, батюшка, дьяк и певчие сели в машину и уехали.

По сухой песчаной дороге процессия медленно направилась к кладбищу. Оно виднелось вдали, на взгорке, темнело на синем горизонте островком высоких сосен, этих извечных стражей сельских погостов.

Дорога, как белая река, текла среди полей, и берегами ее были высокая зеленая стена кукурузы, а с другой стороны — такая же стена подсолнухов.

Было жарко, душно. В небе летел невидимый самолет, протягивая за собой длинный туманный шлейф. А низко над землей в сторону болота пролетел аист, неся в клюве сухую хворостинку: возможно, для починки прохудившегося гнезда.

Потом зеленые берега оборвались, справа открылась уже убранная пшеничная нива, со смётанной в пирамиды соломой, слева закудлатился русый лен. Недавно, во время его цветения, здесь разливалось голубое море, теперь лен вызревал, укреплял свои волокна.

Этот лен голубой нитью прошел через всю жизнь Дуняши. Сколько переполола она его, сколько стеблей повыдергала из земли, сколько снопов измочила в осенней холодной реке, сколько мяла и трепала его волокна! Тонны льна прошли через ее руки. Ох, какая это нелегкая работа — растить лен!.. Помнило Дуняшу и это поле, где кудрявился сейчас русый лен. В голодную весну, сразу после освобождения, Дуняша пахала его, заброшенное и поросшее сорняком, запрягшись в плуг, чтоб посеять лен. И вместе с нею впрягались в плуг ее дочки — Маша, Надежда, Серафима…

Сосны на взгорке приблизились. Дорога отвернула вбок, оставив позади массив льна. Впереди темными волнами дыбился к небу лес, называемый с войны Партизанской чащей, где были ведомы Дуняше многие потайные тропки.

В стороне от дороги бродили по жесткой стерне кони, подбирали овес, оставшийся после уборки. Табун был невелик, голов десять, и несколько жеребят. Процессия двигалась тихо, оркестр не играл, но что-то насторожило коней. Кони сбились в кучу и, задрав головы, смотрели на дорогу. Впереди стоял старый рыжий жеребец Орлик. Вытянув длинную гривастую шею, он точно прислушивался к чему-то, глядя на шедших неподалеку людей. Потом осторожным шагом направился к дороге. Табун качнулся и потянулся за ним.

Кони молча стояли на обочине, когда мимо них проходили люди. А когда они прошли, Орлик сошел на дорогу, и весь табун медленно побрел за людьми.

Кони тоже вошли на неогороженное кладбище и встали в стороне от людей, под медными соснами. Сказал хорошие слова о Дуняше председатель колхоза. Заиграл и умолк оркестр. Сыновья и дочери, внуки и правнуки подходили к Дуняше прощаться. Кони недвижно стояли, словно их приковали цепями к земле и друг к другу. Но когда гроб закрыли крышкой и застучал молоток, Орлик вскинул голову и жалобно, тоскливо заржал.

— Смотрите, плачет!.. Орлик плачет!.. Старый конь заплакал!.. — зашептались вокруг.

Из больших и выпуклых, как сливы, мутно-черных глаз Орлика капали крупные слезы. Орлик взмаргивал широкими рыжими веками, и слезы текли быстрее. Плакала и молодая серая кобылица, к которой пугливо жался такой же серый, как она, жеребенок.

— Все-то они понимают, кони, — сказал, смахивая слезу, Митрофан Кузьмич. — Понимают, что добрый человек помер… На что пчела — и та… А это ж — кони!..

Люди засыпали землей могилу, положили венки, поставили столбик в изголовье и пошли к ожидавшим их автобусу и машине.

А кони остались. И уже никто не видел, когда они покинули кладбище. Лишь на другой день фельдшер сельской больницы рассказывал, что когда он вчера поздно вечером, уже при луне, возвращался на мотоцикле из города, то слышал, как в поле, в стороне кладбища, протяжно и жалобно ржали кони.

Туман

1

Туман стал наваливаться с вечера, когда Николай повел товарняк на Гомель. Сперва в зеленоватых и уже по-осеннему жухлых ложбинках за насыпью зашевелились белые змейки, они свивались в клубки, пухли, как на дрожжах, заполняя собой и забеливая всевозможные впадины и вмятины на земле. Потом белесость поползла и по ровным местам, пустилась оплетать снизу кустарники и подошвы деревьев, а затем и вовсе оторвалась от земли и пошла паутиниться по веткам орешника и ольшаника, по стволам сосен и берез и просто по голому воздуху. Спустя какой-то час туман сплошь заполонил землю, седым морем разлился над нею, и в этом море черными кораблями всплывали хребты лесных массивов вдалеке и разноцветными катерками с белыми трубами выныривали крыши селений, мимо которых проносился тепловоз, трудно пробивая туман мощным светом прожектора.

Это была последняя поездка Николая перед отпуском, и складывалась она чертовски невезуче. Не из-за тумана, конечно. Хотя туман тоже не радость, ибо съедает световые огни, и ты так напрягаешь зрение, что в глазах колет иглами и прыгают черно-малиновые блошки. А вот уже в Гомеле, когда сдал состав, а заодно и тепловоз, другой локомотивной бригаде, у него началась стычка с дежурным по депо. У дежурного была своя задача: поскорее отправить его в обратный путь, поскорее вытолкнуть со станции прибывший из Минска товарняк, а у Николая своя: не принимать тепловоз, который ему подсовывали техосмотрщики, так как на нем не устранены неполадки (что было отмечено в журнале техсостояния), и требовать другой, исправный. Исправный он все-таки вытребовал, но канитель тянулась часа два, с обоюдными упреками и препирательствами.

Эти штучки с тепловозами хорошо известны машинистам. Раньше, когда ходили паровозы, бригада закреплялась за определенным локомотивом. Оттарабанили товарняк, скажем, в Бахмач, развернулись, подцепили другой состав и потянули его своим же паровозом в свое депо. Теперь тепловозы «ходят по рукам», теперь в чужом депо того и гляди, что обведут тебя за нос. Могут даже упрашивать слезно: ну, чего ты, дескать, ерепенишься? Подумаешь, неполадка — текут секции! Небось не вытечет все масло по дороге! Давай, друг, езжай!.. Вытечь-то оно не вытечет, но в своем депо тебе тоже шею намылят: зачем принял такую машину, почему не отказался? Словом, вот такая петрушка идет — «свои — чужие».

Короче говоря, Гомель он покинул в четыре утра, и тепловоз нырнул в туман, объявший теперь и землю, и небо, и так загустевший к тому часу, что казалось, будто машина не движется, а на месте крутит колесами, находясь в какой-то паровой камере, под паровым колпаком.

На первой же станции, какую он желал бы проскочить с ходу, ему дали красный свет, и снова получилась длительная задержка. Подбежал знакомый дежурный: «Коля, выручи, подцепи два вагончика, вторые сутки стоят!..» Голос — как у нищего, только что руку за подаянием не тянет. Видать, не одному уже машинисту кланялся насчет этих «двух вагончиков». Ну и он не может: у него состав, дай бог! — четыре тысячи тонн с гаком, критический вес. Возьмешь свыше критического, — опять же начальство стружку снимет. К тому же впереди, через два перегона, подъем. Пойдет встречный состав, остановят тебя на разъезде, потом, не дай бог, не возьмешь подъем, придется осаживать весь этот сверхкритический обратно на станцию.

«Ко-оля!..» — это уже с отчаянием. Да ведь все понятно! Ему ведь позарез нужно спихнуть с себя эти два вагона, иначе — неплановый простой, плохие показатели и прочее. «Ладно. С чем вагоны?» — «С цементом, Коля! Там всего-то — ничего: тонн сто, не больше!» На радостях сразу же и приврал: если с цементом, то верных сто пятьдесят. Это уже сверх всякого сверхкритического. Но все же взял. Договорились, что диспетчер до подъема даст ему зеленую улицу. Решил так: сегодня воскресенье, начальства в депо не будет, а с завтрашнего дня — он в отпуску. Разыскивать его для проработки не станут.

На подъем шел тяжело. Потом сверхкритический легко покатился с уклона, а дальше и по ровному профилю. А тут уже и рассвет процедился, стало малость веселее. Туман задымил в косых лучах солнца, начал понемногу растекаться в стороны от разрезавшего его тепловоза, уползать вверх и медленно истаивать, обнажая постепенно землю, на которой решительно все, от травинки до бетонных электростолбов, было мокрым, и на каждом предмете, на каждом листке и стебельке ртутью посвечивала роса. Но на подъезде к своему городку тепловоз снова попал в густое туманное месиво, наползавшее от реки, на берегу которой местился городок, целиком погруженный сейчас в туман.

Состав приняли на четвертый путь и загнали далеко, едва ли не к выходному семафору. Отсюда Николаю близко было к дому. Но требовалось еще сходить в дежурку, сдать маршрут, скоростемерные ленты, формуляр и прочее. На все это ушло минут сорок, и когда он шел домой, то наверняка знал, что на дверях его встретит замок. Его домашние, несмотря на туман, с рассветом унеслись на огород копать картошку. Он рассчитывал вернуться гораздо раньше и отвезти их на огород на мотоцикле с коляской (все их семейство прекрасно умещалось на этом мотосооружении). Так они и условились. Но раз он задержался…