Дима - ПОНЕДЕЛЬНИК

• Название: ПОНЕДЕЛЬНИК
• Автор: Дима
• Жанр: Прочая старинная литература

---

«Что ей здесь понадобилось?» – думаешь ты раздраженно, растираешь окоченевшие

руки у весело трескающего костра.

- Согрелись? – Адель вернулась с большой шляпной коробкой. – А я все нашла. Как

удачно все складывается. Она стояла на самом видном месте, а мне-то казалось, что коробка

в сараях, и так не хотелось в них лезть. Холодно все-таки.

Оперная певица бросает в камин поленья и продолжает бездумно тараторить милые

глупости, совсем так же, как в вашу первую непредвиденную встречу. Она говорит о

красивом старье дачных закромов, об аромате шоколада в ледяном доме, о 20-х годах, когда

он был построен, о нежелание что-либо здесь менять, о детских играх, о летней луне, о том,

как ее отец шутки ради пытался однажды ночью пристрелить из ружья зашедшегося в

любовных трелях соловья. А ты тем временем молчишь и все никак не можешь понять – в

такую даль и собачий мороз вы тащились всего лишь ради какой-то шляпки?! Но Адель, по-

видимому, не считает нужным оправдываться, она поставила шляпную коробку на стол и

вновь исчезает, чтобы на этот раз вернуться с готовым питьем.

- Я добавила в шоколад немного коньяка, - объясняет девушка, усаживаясь в соседнее

кресло и вытягивая ножки к раскаленному камину. Пьет ароматную смесь.

- Ой, вспомнила!

Убегает куда-то, возвращается с толстыми пледами, укутывает тебя, довольная садится в

кресло и драпируется сама. Дом тут же заглотнула сельская тишина, прерываемая лишь

уютным огненным потрескиванием и иногда – громкими выстрелами отлетающих искр.

Адель задумалась и молчит. Ты тоже.

- Откровенность за откровенность, хорошо? - спрашивает она наконец.

- Что? – переспрашиваешь ты.

- Признание за признание. Начну я, - Адель ставит чашку на маленький столик и, не глядя

в твою сторону, бесстрастно рассказывает, - Состояние Никиты мне знакомо. Когда ты

повинен в чьей-то смерти, но при этом не являешься убийцей. Конечно, хочется пойти в

милицию и заявить на себя, – прекрасно его понимаю. Позавчера вечером я зашла в гости к

130

моему свекру Степану Михайловичу, он еще был жив… Я приготовила ужин, после хотела

помочь ему лечь в кровать, но мы разговорились и долго не могли остановиться. Столько

всего произошло за последние дни. Смерть Сысоя, кто-то снял все деньги с его счета,

Филипп вернулся в город, Никита без объяснений приехал, хотя должен был читать лекции в

Петербурге. Как будто все наше прошлое всколыхнулось. Я так и сказала Степану

Михайловичу – ошибка, допущенная, не предотвращенная в прошлом не могла остаться без

продолжения. Он пытался меня переубедить, заверял, что прошлое в прошлом, не нужно

есть себя. И тут я взорвалась. Почему именно я ем себя? А почему он так спокоен, почему

все эти годы он не пытался что-нибудь предпринять, хотя происходящее во многом на его

совести? Я сказала… нет, я кричала, что отцы города Вышнего: наш с Никитой папа, отец

Филиппа, сам Степан Михайлович – многое должны не только нам, но всей стране. Как они

это допустили? Неужели не ясно, что речь идет о безумно опасных вещах, о страшном

предательстве, и ведь предана была не только дружба, – это риск государственных

масштабов. А мы? Как он может спать спокойно, когда оба его сына убиты, когда Никита в

любую секунду может погибнуть, когда Филипп оказался морально изуродован? Все это на

ответственности отцов города, и история до сих пор продолжается, механизм уничтожения

запущен – кто, кто его остановит? Конечно, я понимала, что этими словами мучаю Степана

Михайловича, но ничего не могла с собой поделать. Он весь раскраснелся и начал кричать на

меня, брызгаясь слюной. Мне кажется, я ненавидела его в тот момент. Он назвал меня

неблагодарной, а Филиппа и Никиту – избалованными детьми, и все-таки отказывался

верить, что опасность попросту здесь – на пороге. Ничего не случится, это история давних

лет. Тогда я окончательно вышла из себя, – надо же быть настолько слепым, хранить такую

идиотическую верность своему самообману! И я ему все рассказал, перечислила ему все то,

что он отказывался видеть, в чем сам был виноват… Как жестко с моей стороны. Ведь он

беззащитен перед этими обвинениями, он всего лишь жалкий старик. Степан Михайлович

отказывался верить, – и я видела, как он хватается за сердце, он кричал – ты сумасшедшая, я

сам пострадал и много лет не хожу из-за Силы. Когда Филипп и его отец уезжали, мой папа в

отчаянии пытался остановить их машину, Степан Михайлович бросился его удерживать и

случайно попал под колеса. Да, я знала об этом, но все равно не остановилась. Вы убийца и

предатель – это были мои слова. Он, конечно, еще больше разволновался, стал орать, что он

жертва, инвалид, потерял сына, но несмотря на это пошел нам навстречу, что-то сказал о

помощи Филиппу, вроде как помогает ему, чтобы все мы могли снова быть вместе, как

раньше. И вдруг он запнулся на полуслове, будто неожиданно понял что-то важное, и вскоре

начал задыхаться. А я так испугалась, что даже не могла ему помочь, просто стояла на месте,

плакала и смотрела. Степан Михайлович резко дернулся, случайно ударил по приборной

доске и, видимо, нажал на кнопку хода, потому что его кресло тут же сорвалось с места и на

ужасной скорости врезалось в дверь. Он, наверное, умер еще раньше. Я так себя успокаиваю.

Мой свекор пробил головой стеклянную дверь и больше не двигался… А я ушла. Постояла

немного и отправилась к себе в квартиру. Что нашла его тело, сообщила только утром.

Совсем как Никитка. Но я не могу идти в милицию. Только не сейчас. Потом, когда все

закончится, признаюсь. А сейчас от меня слишком многое зависит…

Адель молчит. Она сделал чистосердечное признание. Так нужно. Адель не плачет, и ее

голос за все время рассказа ни разу не дрогнул.

Ты вспоминаешь давние слова Филиппа: «причина смерти – удар тупым предметом в

затылок». Возможно, Адель напрасно корит себя, может быть, Степан Михайлович умер

позже, после ее ухода, – ты уже хочешь сказать об этом, но она сбивает тебя с мысли.

- Теперь ваша очередь, - тихо говорит девушка.

- Что? – ты в растерянности.

- Я облегчила душу, это, конечно, не снимает с меня ответственность, но действовать

дальше будет немного легче. Может, и вы хотите выговориться? Сделать признание?

Ты не понимаешь ее. Ведь на твоей совести нет никаких ужасных преступлений, в чем

же признаваться? Тебе нечего стыдиться в этой жизни.

131

- Хорошо, - кивает Адель после затянувшейся паузы.

Она встает.

- Я знаю о вашей стычке с Лидией, мне все рассказали. Завтра я одолжу вам необходимую

сумму денег, а теперь давайте спать. Вам я постелю здесь, сама займу соседнюю комнату.

Как говорится, утро вечера мудренее.

Адель забирает чашки, грязные от шоколада, и уходит на кухню. Наступает полночь.

Вс.

Начинается отсчет времени.

Я вижу, как рвутся тросы нашей связи. Они блекнут и распадаются.

Сон налетел мгновенно, но ты просыпаешься в четыре часа ночи. Кругом темно. Ты

слышишь какие-то звуки. Они доносятся из комнаты Адель. Наверное, показалось. Ты

хочешь снова заснуть, переворачиваешься на другой бок. Старая кровать отскрипела свое, и

вновь устанавливается ровная тишина. Теперь ты отчетливо слышишь звуки из комнаты

Адель, и сердце почему-то сильно бьется. Да ведь она плачет. Из соседней комнаты

доносится еле слышный женский плач. Ты не понимаешь, ты не знаешь, как реагировать. На

сердце тяжело.

Последняя нить исчезла. Мне больно это видеть, но я ничего не могу сделать.

Как будто ребенок среди ночи проснулся и услышал, что его мама сдавленно рыдает где-

то очень близко, прямо за стеной. Днем она не могла дать выход своим чувствам, никто не

должен видеть, особенно дети, но в темноте, ночью, наедине с собой отчаяние захватывает, и

нет больше сил сдержаться. Только надо тихо, чтобы никто не услышал. А ребенок слышит.

И ему страшно. Как помочь маме? Почему ей плохо? Что-то ужасное происходит. И

несмышленыш так и засыпает, пока в сердце у него колотится напуганная жалость.

Боль тоски растекается по моему нутру. Я не хочу видеть, как ты погибнешь.

Повинуясь неясному чувству, ты встаешь с кровати. Тихо, на цыпочках подходишь к

двери в комнату Адель. Сдавленный плач все еще там. Наверное, Адель уткнула лицо в

мокрую от слез подушку. Несколько минут ты стоишь без движения перед закрытой дверью,

все мышцы напряжены, – нельзя проронить ни звука. Но что дальше? Так и не решившись,