Надин Арсени - Миленький ты мой...

• Название: Миленький ты мой...
• Автор: Надин Арсени
• Издательство: Ассоциация
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-7616-0002-1

Скромная медсестра санчасти лагеря НКВД становится невестой блистательного французского аристократа. Дерзкий побег и полуголодные скитания или светские салоны Парижа и лоск высшего общества — что опаснее для любви?..

---

Спокойствие и любовь, царившие в этом родовом гнезде, расслабляюще действовали на Таню. Все вокруг было внове для нее, на каждом шагу ее подстерегали мелкие подвохи и трудности; дом был просто напичкан таинственными предметами, словно ловушками, расставленными специально для нее. Только добродушие и мягкосердечие немолодой прислуги, воспитанность и деликатность хозяев могли помочь ей выпутаться из каждой из подстерегавших ее западней, будь то неуправляемые краны в ванной комнате, которые явно были… себе на уме и стремились окатить ее потоками то горячей, то холодной воды, выбирая варианты по собственному разумению; или хитрые дверные замки, имевшие обыкновение захлопываться самопроизвольно и делать Таню пленницей тех мест, откуда она предпочла бы выбраться. А чего стоили многочисленные кухонные механизмы! Таня чувствовала, что никогда не научится пользоваться ими, и безумно завидовала той легкости, с которой с ними управлялась кухарка, в свою очередь удивлявшаяся Таниному стремлению облегчить ее исконную работу.

Прислуга вообще частенько становилась в тупик, не зная, как воспринимать Танины действия, да и саму Таню, как таковую. С одной стороны, она безусловно являлась гостьей, да и не только гостьей молодого господина. Это было ясно всем, но совершенно не вязалось с обычаями благопристойного дома Бовилей. С другой стороны, в первое же утро, проведенное Таней в замке, она совершенно ошарашила горничную, пришедшую убирать в ее комнату и заставшую Таню с половой щеткой в руках, мирно метущую дубовый паркет, напевая себе под нос песенку на совершенно непонятном для горничной языке.

Всеми силами Таня стремилась освоить навыки, которые имели в этом, столь таинственном для нее мире даже малые дети. С трудом привыкнув к тому, что обязана позволить лакею, минимум в три раза старше ее самой, обслуживать себя за столом, она пыталась разобраться в системе столовых приборов. Таня никогда не приступала к еде до того, как это делали ее сотрапезники, пытаясь прилежно имитировать их легкие и непринужденные действия. Для того, чтобы не ударить лицом в грязь, ей приходилось прикладывать столь неимоверные усилия, что она теряла всякую способность различать вкус подаваемых ей блюд.

Марсель и старый барон видели, как трудно она привыкает к совершенно новой для нее обстановке, и старались ей помочь, деликатно не замечая ее промахов, подавая ей советы не словесно, но личным примером, так, чтобы не обидеть и не смутить ее.

Отец Марселя относился к Тане, как к собственной дочери, которую ему всегда хотелось иметь, но судьба распорядилась иначе. Он учил ее своему родному языку, добродушно, как маленькую, заставляя повторять за ним названия предметов, на которые он указывал. Ее несомненные успехи доставляли ему самому детскую радость и удовлетворение; Танины ошибки смешили их обоих. Вечерами они подолгу засиживались за шахматами, которые были невинной страстью старика и увлечением Таниных детдомовских времен. Проигрывая, барон начинал жульничать, они с Таней ожесточенно спорили, причем каждый доказывал свою правоту на своем родном языке.

— Нет уж, дедушка, так мы с вами не договаривались! — ворчала Таня, не слушая стыдливых оправданий старика, произносимых на языке Золя и Мопассана.

Наблюдая за этими ежевечерними сценами, Марсель, обычно сидевший в это время с книгой в уголке гостиной, покатывался со смеху.

Днем Марсель и Таня подолгу гуляли, Марсель называл по-французски деревья и цветы, росшие в парке при замке. Тане была знакома совсем другая природа и теперь она испытывала ощущения первооткрывателя. Она быстро научилась ездить верхом, что вовсе не было удивительно, учитывая ее крестьянские корни.

Иногда они брали машину и выезжали в Париж, не показываясь в тех местах, где Марсель рисковал встретить кого-нибудь из знакомых. Отпустив шофера, они слонялись вдоль набережных; обнявшись или взявшись за руки, подолгу простаивали перед картинами, выставленными их авторами прямо на тротуарах Монмартра, заходили в маленькие бистро, где Марсель заказывал Тане просто чудовищное количество пирожных.

Колоссальную радость испытывал Марсель, водя Таню по дорогим магазинам, где, ломая ее отчаянное сопротивление, заставлял ее примерять наряды. Таня понять не могла его ненужного расточительства, по ее мнению, человеку было совершенно достаточно одного костюма, двух блузок и единственной пары обуви. Мягко улыбаясь в ответ на столь логичные доводы, Марсель любовался ею, — у него на глазах Таня менялась и расцветала, ее диковатая природная красота постепенно превращалась в красоту молодой элегантной дамы подобно тому, как алмаз становится бриллиантом в руках опытного ювелира, искушенного в искусстве огранки.

Боясь привлечь к себе внимание светской публики, Марсель не мог себе позволить повести Таню в престижный театр, но зато они не отказывали себе в невинном удовольствии повеселиться в пригородных ярмарочных балаганах, где никто не был с ними знаком; и они просто сливались с толпой лавочников и работниц, не обращавших на них ни малейшего внимания. Этот Париж не был знаком Марселю, он открывал его для себя вместе с Таней. Они снова становились сообщниками во время подобных вылазок, но теперь это было счастливым сообществом, столь отличавшимся от сообщничества лагерных беглецов.

Приходилось им заниматься и серьезными вещами. Пробелы в Танином образовании были огромны. В своей прежней жизни она не отдавала себе в этом отчета, читала беспорядочно то, что попадалось под руку, к тому же очень многое не только не издавалось, но и было запрещено в сталинской России, считаясь крамолой, вредно воздействующей на умы строителей коммунизма. Теперь же, постоянно присутствуя при разговорах Марселя с отцом, тщательно переводившихся для Тани на русский язык, она почти ничего не могла понять и ощущала ту интеллектуальную пропасть, которая отделяла ее от этих людей. Решив во что бы то не стало перебраться через нее, она обратилась к Марселю с просьбой подобрать для нее книги на родном языке. Старый барон принял живейшее участие в разрешении этой проблемы; и они с сыном специально наведались к его старинному другу — русскому эмигранту, обладателю громкой дворянской фамилии и обширнейшей библиотеки. Вскоре на столе в Таниной комнате появилась толстенная связка книг, где была русская и французская классика, справочники по изобразительному искусству и архитектуре, словари и подробная грамматика французского языка.

Таня накинулась на книги подобно тому, как человек, измученный жаждой, припадает к живительному источнику. У нее возникали бесчисленные вопросы, которые она задавала Марселю, отбросив ложный стыд. Вечерами они подолгу засиживались в гостиной и теперь уже Таня не была молчаливым слушателем, она поражала Марселя и старого барона свежестью и непосредственностью своих суждений о прочитанном.

10

Их уединение продолжалось поразительно долго — больше месяца.

Обычно слухи распространялись в Париже гораздо быстрее, но весной, когда все были заняты составлением планов на лето, да к тому же и думать забыли о давно исчезнувшем из поля зрения Марселе, его возвращение долго оставалось незамеченным.

Однако это не могло продолжаться вечно, и в конце концов светский Париж заговорил о нем, — вероятно, кто-то случайно увидел их с Таней на улице, — и волна разговоров, домыслов и предположений прокатилась по городу, все усиливаясь и перетекая из салона в салон, от одного ресторанного столика к другому.

Теплым солнечным утром Таня с Марселем катались верхом по аллеям огромного парка. Гравий мягко похрустывал под копытами лошадей, солнечные блики, пробивавшиеся сквозь густые кроны платанов, скользили по их крупам, по лицам седоков. Таня и Марсель ехали не торопясь, тихонько переговариваясь. Иногда на них нападал беспричинный смех, они туго натягивали поводья и подолгу оставались на месте. Лошади тут же вытягивали шеи, устремляясь друг к другу; Марсель и Таня почти повторяли их движения, наклоняясь в седлах и сливаясь в долгом поцелуе, гасившем их улыбки, затуманивавшем глаза, заставлявшем дрожать сплетенные пальцы. Подходило время обеда, с крыльца дома раздался голос кухарки, которая звала их домой, как зовут загулявшихся и забывших о своих обязанностях детей. Скоро Марсель уже спешился у входа и подал руку Тане, передав поводья своей лошади подоспевшему кучеру. Именно в этот момент они услышали пронзительный автомобильный гудок, и буквально через секунду на подъездной аллее показался черный роллс-ройс, из которого чуть ли не на ходу выпрыгнул высокий светловолосый человек лет сорока и кинулся к ошеломленному Марселю. Когда машина остановилась, следом за ним на площадку перед домом высыпала целая компания оживленных мужчин и женщин. Все они окружили Марселя и Таню, весело щебеча, возбужденно болтая, похлопывая Марселя по плечам. Неожиданное вторжение застало их врасплох, Марсель замер в этом шумном кольце протянутых к нему рук, улыбавшихся ртов, ярких платьев и светлых костюмов. Таню вдруг охватило отчаянье загнанного охотниками и окруженного ими зверька; безотчетно повинуясь внутреннему инстинкту, она вырвалась из плотно зажавшего их кольца и со всех ног, не оглядываясь, кинулась в дом, не переводя дыхания взлетела по лестнице и захлопнула за собой дверь. Она бросилась на постель, зарылась головой в подушку, лишь бы ничего не слышать, и замерла не шевелясь, с бешено бьющимся сердцем. Потом встала, на цыпочках подошла к окну, словно боясь выдать свое присутствие неосторожным звуком, надеясь, словно нашкодивший ребенок, что о ней просто забыли взрослые дяди и тети, полностью погруженные в свои собственные серьезные дела. А может быть, они уже уехали? Таня выглянула в окно, — увы, блестящее тело роллс-ройса по-прежнему матово отражало солнечные блики, лениво развалившись у самого подъезда. На миг Тане показалось, что это черное чудовище затаилось и поджидает ее, чтобы застать врасплох и поглотить, затянув в свое необъятное нутро.