Дмитрий Ломоносов - Плен

• Название: Плен
• Автор: Дмитрий Ломоносов
• Жанр: Биографии и Мемуары

От автора:

Я — рекордсмен российского интернета по возрасту: мне 84 года. Если вас это не испугает, и если вы серьезно интересуетесь историей Отечественной войны, то приглашаю познакомиться с написанными мною воспоминаниями. В них говорится о неизвестных или мало известных страницах истории войны через призму личных переживаний. Нас, участников и свидетелей военного лихолетья, остается с каждым годом все меньше, то, что не написано и не рассказано, уйдет с нами в небытие. Надеюсь, что страницы, помещенные здесь, сохранят кусочек прошлого для сегодняшнего и будущего поколений.

---

    Дни тянулись один за другим, не могу определить, сколько это продолжалось. Наконец, меня и еще несколько человек вызвали для переправки в другой лагерь. Не знаю, чем руководствовались начальники нашего барака. Возможно потому, что я был менее других истощен. От природы тщедушный, я меньше других страдал от голода.

Hohenstein.

    На этот раз нас погрузили в сани, запряженные лошадьми, которыми правил штатский («цивильный») молодой поляк, очевидно мобилизованный для выполнения этой работы. Мы, не спеша в сопровождении пеших конвоиров ехали по улицам городка, на глазах у стоявших вдоль обочин людей. Часто кто-нибудь из них подбегал к саням и совал нам в руки то кусок хлеба, то яблоко, то вареную картофелину. Немцы, охранявшие нас, незлобиво покрикивали на них, но больше для вида.

    Привезли на станцию и погрузили в вагоны, дно которых было устлано толстым слоем соломы. Вскоре нас опять куда-то повезли. Ехали долго, два или три дня, страдая от жажды и голода: раза два выдали по сухарю и по черпаку баланды. Наконец, поезд остановился, раздвинулись двери вагона: прямо перед ними оказалось здание станции с надписью «Allenstein».

    Подали к вагонам запряженные лошадьми повозки, погрузили, нас и мы двинулись к новому месту обитания. Уже во всю пахло весной, снега почти не было, на проталинах зеленела травка. Проехали аккуратный немецкий городок одно- и двухэтажных домиков с палисадниками, с высокими черепичными крышами. Издали он казался нагромождением спичечных коробков. Показался лагерь: ряды колючей проволоки, ворота, за ними ряды полуземлянок-полубараков, огражденных каждый в своей зоне. Сначала нас привезли к бане - кирпичному одноэтажному бараку с высокой дымящей трубой. Разделись, связали в узлы свою одежду, прикрепив к ней бирку с номером, сдали узлы пленным итальянцам, ожидавшим их за деревянным барьером. Немецкий ефрейтор, командовавший «банным процессом», выдал каждому по куску странного глиноподобного материала, заменяющего мыло. При соприкосновении с водой он покрывался похожей на пену слизью, так что им можно было соскрести с давно не мытого тела накопившуюся грязь.

    Прыгая на одной ноге, я проковылял в большой зал, где из душевых воронок лились струи горячей воды, и с наслаждением вымылся, стараясь не намочить повязку. Когда припрыгал в раздевалку, один из итальянцев подал мне две доски с прибитыми на концах поперечинками, так я обрел костыли.

    После долгого ожидания в раздевалке, из пропарочной камеры доставили одежду. Итальянцы, бойко выговаривая по-русски номера, выдали источающие горячий пар узлы. Оделись.

    Немецкий ефрейтор (я уже научился различать многочисленные ранги немецких нижних чинов) записал на карточку данные о каждом: фамилия, имя, воинское звание, национальность, вероисповедание и сообщил каждому присвоенный ему персональный номер, потребовав запомнить, как он звучит, произнесенный по-немецки. При перекличках будут вызывать не по фамилиям, а по номерам.

    После этой процедуры «прописки» нас развели по баракам. В процессе ожидания в раздевалке я узнал, что этот лагерь называется Hohenstein (теперь он находится на территории Польши, а город Hohenstein носит имя Ольштинек) и в германских реестрах числится как шталаг (Stalag) I-A. В нем содержатся военнопленные-инвалиды, непригодные для использования на работах.

    Барак, в который меня определили, представлял собой огромную полуземлянку с четырьмя рядами нар. Два внешних ряда отделялись от двух внутренних широкими проходами. Внутренние ряды нар, разделенные невысокой загородкой, были двухэтажными, имели несколько поперечных проходов, в которых были установлены железные печки и столы со скамьями. Входы в барак были с двух сторон с торцов. Вход, обращенный к широкой улице, проходящей вдоль всего лагеря, отделенной от бараков одним рядом колючей проволоки, являлся как бы главным. По улице прохаживались вооруженные винтовками постовые. Другой вход был обращен к внешней ограде, состоящей из четырех рядов проволоки, между которыми была накручена спираль Бруно. Между внешней оградой и бараком находилась санитарная зона, в которой были туалет с бетонным выгребом, содержавшийся в относительной чистоте, и умывальник - бетонное корыто с водопроводными кранами. С внешней стороны ограды через каждые 100-150 метров стояли вышки, на которых маячили фигуры часовых и торчал ствол пулемета. За оградой виднелся небольшой холм, на котором возвышалось странное сооружение: квадратная, сложенная из кирпича сужающаяся кверху башня с крепостными зубцами. Оказывается, это сооружение - памятник победе, одержанной немцами в первой мировой войне над русской армией генерала Самсонова. С двух сторон улицы шли ряды одинаковых бараков, отделенные друг от друга колючей проволокой.

    В бараке у главного входа в него выгорожено небольшое помещение для старосты и переводчика. Днем здесь постоянно дежурил ответственный за наш барак немецкий ефрейтор.

    Староста определил меня в бригаду, указав место на нарах. Моим соседом справа оказался молодой симпатичный таджик, трогательно ухаживавший за пожилым земляком, лежавшим рядом с ним далее. Он страдал язвой желудка и постоянно мучился от болей. Слева от меня - пожилой (лет сорока) украинец из-под Мариуполя. Он развлекал меня рассказами, каждый начинался словами "От як я робил у рядгоспи….", и содержал историю об отношениях с "гарной бабой", которая не только удовлетворяла его мужские потребности, но и "от пуза"  кормила.

    Бригады формировались по следующему принципу: звено из 12 человек - на одну буханку хлеба, 4 звена - на один бак с баландой или чаем.

     Начался очередной этап жизни в плену.

Как и раньше, день делился на части - до завтрака (хлеб и чай), до обеда (баланда) и до вечернего чая. Баланда, которой полагалось пол-литра на каждого, здесь была несколько питательней, чем в Холме: в ней помимо брюквы или кольраби, присутствовала неочищенная картошка. Я долго не мог привыкнуть к вкусу и запаху картофельной шелухи, отбивавшему все другие вкусы и запахи варева. Два раза в неделю баланда варилась не из овощей, а из крупы, как правило, магары, иногда из овсянки. Этих дней ждали с нетерпением: такая баланда была сытнее.

    В определенное время дня за баландой отправляли группу носильщиков, за возвращением которых из кухни наблюдали всем бараком. Носильщики несли баки на шестах, положенных на плечи. Если из баков шел пар, это означало, что баланда жидкая, овощная, если пара не было - крупяная, густая. Услуги носильщиков вознаграждались: на кухне им поручали чистить котлы, в которых на дне и стенках оставались остатки варева.

    Баки раздавались по бригадам и выбранный бригадой доверенный разливальщик делил содержимое бака по котелкам. Умение разлить баланду по котелкам так, чтобы было равное соотношение гущи и жижи, высоко ценилось, обладавший этим умением пользовался всеобщим уважением. И, все равно, наполненные котелки разыгрывались. Все они составлялись в кучу, один из членов бригады по очереди поворачивался к ним спиной, другой кричал, указывая на один из котелков: «Кому?», указывающий отвечал: «Петру», «Ивану», «Себе» и т.д. В нашей бригаде бригадиром-разливальщиком был пожилой портной Иван Спиридонович, носивший профессорскую бородку и очки, все время проводивший за шитьем.

     Еще более ответственной операцией была дележка хлеба. Ею занимались по очереди, так как деливший, как бы он не старался, всегда наслушивался оскорблений и попреков. Для дележки хлеба был выработан особый церемониал. Под внимательным наблюдением всех двенадцати членов бригады, сопровождаемый хором советов, очередной делящий, подстелив бумагу, в которую была завернута буханка, сначала отрезал обе горбушки и делил их на 12 частей. Затем разрезал на двенадцать равных частей буханку, проверяя размеры кусков, взвешивая их на специальных самодельных весах. Эти весы представляли собой деревянное небольшое коромысло, в отверстие, проделанное в середине коромысла, вставлялась бечевка, на концах коромысла в отверстиях вставлены бечевки с привязанными к их концам колышками. Делящий хлеб брал коромысло за петлю, вставленную в середину, накалывал на колышек одну из паек, принимаемую за эталон и взвешивал поочередно все пайки. Довесками служили крошки, неизбежно появлявшиеся в процессе разрезания. Затем, пайки разыгрывались таким же образом, как баланда.

    После завтрака приходил врач из русских военнопленных. Он приносил с собой чемоданчик с инструментами и перевязочными средствами. К нему выстраивалась очередь. Набор медикаментов был тот же: бумажные бинты, реваноль. На первой же перевязке я заметил, что рана начинает затягиваться.

    Продолжительные перерывы между описанными ежедневно повторяющимися событиями заполнялись довольно динамичной внутренней жизнью барака.