Марсель Брион - Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта

• Название: Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта
• Автор: Марсель Брион
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-235-03155-5

Марсель Брион воскрешает в своей книге золотой век Вены — «счастливого города», предававшегося в ту эпоху изысканным наслаждениям. Здесь не умолкая звучала музыка, давались превосходные представления, устраивались ярмарки, гулянья, шествия, выступления бродячих фокусников и акробатов. В головокружительном вальсе, как во сне, проходила жизнь; венцы как будто жили, чтобы танцевать и умереть, задохнувшись от танца.

Но не только о радостях венской жизни написана эта книга. Здесь подробно повествуется о закулисной истории Австрии от Иосифа II до Меттерниха, о появлении класса буржуазии и «царстве г-на Бидермайера», который мечтает о розовом с позолотой мире, но мечта которого прерывается революцией 1848 года, знаменовавшей конец блистательной эпохи.

Марсель Брион, член Французской академии, — автор романов и новелл, большой знаток искусства и музыки, автор многих книг.

---

Воспользуемся нескромностью полиции и почитаем через плечо Хагера это любовное послание царя всея Руси. Оно было послано по адресу некоей м-ль Идцштайн из Франкфурта, которая была доверенным лицом и «почтовым ящиком» любовников, когда им приходилось разлучаться друг с другом:

Наконец-то я получил, любимая, твое письмо. Мои глаза, так долго лишенные возможности читать написанные твоею рукой строки, счастливы созерцать твой прекрасный почерк, один вид которого подтверждает, как ты мне дорога, как вся вселенная стирается из моих глаз, когда от тебя приходит хоть какая-то весточка. Мое счастье дополняется уверенностью в том, что ты здорова, что то единственное маленькое существо, о котором ты так искусно даешь понять, тебе не безразлично, одним словом, предмет твоих нежных ласк… Как после таких слов выразить все то, что заполняет мое сердце? Мне необходимо все сознание своего долга, все…[115] понимание неосторожности, которую я допустил бы, если бы ускорил ход вещей и полетел к тебе на крыльях любви, чтобы умереть в твоих объятиях. Я осмелился дважды написать тебе, даже не получая твоих писем. Я послал эти письма, как и раньше, через нашу приятельницу, но ты не обмолвилась о них ни единым словом, что заставляет меня опасаться, как бы они не потерялись. Способ, который ты использовала для того, чтобы до меня дошло твое письмо, очень хорош и надежен. На коленях заклинаю тебя: пиши мне еще! Прощай, моя единственная любовь.

Возможно, он был искренен. Непостоянство его характера приводило к тому, что он, как в политике, так и в любви, жил полностью и исключительно настоящим мгновением. И даже если он писал далекой возлюбленной с такой трогательной простотой, с такой наивностью школьника, при этом едва освободившись от объятий г-жи Шварц и в предвкушении ласк герцогини де Саган, это вовсе не означало, что все его слова не соответствовали самым точным образом его мыслям, его самому искреннему чувству.

Меттерних

В этом водовороте интриг и удовольствий, которым он руководил с трезвостью уверенного в себе гениального политика, Меттерних не переставал стремиться к успешному проведению в жизнь своей программы — возвращения к абсолютизму. Некоторые присутствовавшие на конгрессе Высочества его откровенно ненавидели, называли Скапеном от Дипломатии, но более прозорливы были те, кто дал ему прозвище Утес Порядка. О нем говорили также, что, действуя как борец за легитимность, он хотел остановить колесо истории. Несгибаемый, непоколебимый во всем, что он считал истиной, справедливостью и благом, Меттерних был полной противоположностью Талейрану, сурово осуждавшему князя уже в силу коренного различия их характеров. После одного особенно бурного заседания — против него крайне жестко выступал царь — князь Беневента писал: «Князь Меттерних показал на этом заседании всю глубину своей посредственности, склонность к мелочным интригам, сомнительную изворотливость, а также виртуозную способность пользоваться расплывчатыми формулировками и лишенными содержания словами». Зато его позиция была высоко оценена такими мелкими монархами, как вюртембергский король и неаполитанские Бурбоны, чьи интересы он защищал не из уважения к этим лицам, а единственно потому, что они олицетворяли собой принцип легитимности, ради которого он был готов идти на любые жертвы.

Этот абсолютист, мечтавший о сохранении отживших способов правления и мышления, считал себя прогрессивным человеком. Он как-то сказал: «Мне следовало родиться в 1900 году, чтобы иметь перед собой весь XX век». Враждебно относясь к конституциям, парламентаризму, ко всему тому, что отдавало либерализмом или якобинством, Меттерних в этом отношении был отсталым человеком, но во внешней политике он исповедовал гораздо более передовые убеждения, нежели его современники. Гарольд Николсон, очень точно проанализировавший его характер и пропагандировавшуюся им «систему»,[116] справедливо заметил, что Меттерних искренне и твердо верил в «европейское согласие» как в нечто превосходящее интересы каждого из государств. И слова этого человека, написавшего, что «политика — это наука о конкретных жизненных интересах каждого государства в самом широком смысле», были пророческими. Он писал: «С тех пор как больше не существует изолированных государств, которые можно найти только в летописях языческого мира… мы должны постоянно рассматривать сообщество государств как основное условие существования современного мира. Великие аксиомы политической науки происходят от знания истинных политических интересов всех государств; именно на этих общих интересах зиждется гарантия их существования. Построение международных отношений на основе взаимности и гарантии уважения обретенных прав составляет в нашу эпоху самое существо политики, а дипломатия это лишь ее повседневное применение. Между той и другой, на мой взгляд, существует то же различие, что между наукой и искусством».

Анархисты 1848 года, которые прогонят Меттерниха из столицы и возрадуются обвалу его «системы», превалировавшей на конгрессе, фактически окажутся менее современными, чем этот государственный деятель, которого считают ретроградом, потому что не понимают того, что он был фактически провозвестником и Лиги Наций, и Организации Объединенных Наций. Он понимал также, что рабочие заседания конгресса должны чередоваться с празднествами, потому что удовольствия и развлечения представляют собой некую смазку, необходимую этому механизму.

Кроме того, подготовка и руководство развлечениями иностранных гостей были еще одним способом держать их под контролем. Пышность, которую афишировал Меттерних, должна была, по его понятиям, служить пропаганде Габсбургского дома и свидетельствовать о благополучии австрийских финансов. Идея о том, что для получения кредита, пусть даже только морального, следует основательно потратиться, была правильной идеей; венцы не всегда это понимали, и популярность Меттерниха уменьшалась пропорционально увеличению стоимости жизни, неблагоприятному для «средних кошельков».

Если подвести итог тому, что конгресс принес венцам в смысле как выгод, так и потерь, то сальдо следует признать явно дефицитным. Торговля предметами роскоши выиграла от присутствия десятков тысяч иностранцев, но не слишком. Больше всего выгоды конгресс принес «продавцам удовольствий»: владельцам модных ресторанов, хозяевам танцевальных залов, поставщикам «свежатинки» для гурманов из высокопоставленных семейств. Большинство горожан с обычной для них мудростью наблюдали за безумиями своих блистательных гостей, но не подражали им; венцы хорошо знали, что все это не больше чем театр, которому можно удивляться, смеяться и аплодировать, но не стоит принимать это зрелище всерьез. Кроме того, продолжаясь слишком долго, оно становилось скучным и утомительным. Те, у кого кружилась голова от безумного коловращения ежедневных празднеств, достаточно быстро обрели равновесие, как только Вена избавилась от тех, в ком наконец увидела чужаков, переставших веселиться и, следовательно, не представлявших больше ни малейшего интереса.

Так, после того, как погасли гирлянды танцевальных залов и отхлынуло на все четыре стороны Европы это «наводнение августейших особ», вызывавших улыбку принца де Линя, к Вене вернулся ее прежний облик. Однако Наполеоновские войны, да и сам конгресс, который был их последним актом, оставили заметные следы в общественной жизни. В Австрии, как и в других странах, они способствовали приходу к власти нового класса — буржуазии.

Глава восьмая В ЦАРСТВЕ ВАЛЬСА

Опасности и радости вальса. Дворцы танца. Открытие зала Аполлона. Колоритные типы. Организаторы развлечений. Штраусы

Иностранцев особенно поражает любовь жителя Вены к танцу. Ирландский певец О’Келли, большой друг Моцарта, порой исполнявший его произведения, в своих воспоминаниях о пребывании в Вене в 1787 году уделяет много места тому, что называет неистовой, безумной страстью к танцу.

«Когда приближается время карнавала, — пишет он, — всех охватывает лихорадка предстоящего наслаждения, в день его открытия достигающая пароксизма, степень которого трудно себе представить. Балы-маскарады давали в общественных залах императорского дворца, и маски до отказа забивали эти огромные помещения. Одержимость венских дам танцем и маскарадом настолько непреодолима, что они не терпят никаких помех этому любимейшему развлечению. Дело заходило столь далеко, что для женщин „в интересном положении“, которых даже это обстоятельство не могло заставить остаться дома, были предусмотрены специальные комнаты со всеми необходимыми принадлежностями на тот досадный случай, если бы наступили внезапные роды. Мне говорили об этом совершенно серьезно, и я охотно этому верю, так как действительно случались обстоятельства, в которых было совершенно необходимо принимать срочные меры».