Эльхан Мирзоев - Мои останкинские сны и субъективные мысли

• Название: Мои останкинские сны и субъективные мысли
• Автор: Эльхан Мирзоев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

— Вот бывший военнопленный Николай Лилеев из Питера. Попал в плен в самом начале войны. Работал на ферме у эстонской семьи Рооз, ел с ними за одним столом. Потом работал в Германии у немцев-крестьян Лауксов. После войны репатриирован в Союз. Отсидел 10 лет. После — нашёл ту эстонскую семью, а в 90-е разыскал ту семью немцев. Переписываются. Часто туда к ним ездит.

Есть ещё одна тяжёлая история. Про немца Хельмута Хейслера и советского солдата Николая Кузьменко. Оба были в плену. Хотя на фронте немец, рядовой связист, не сделал ни одного выстрела, после войны его дома встретили как героя — тех, кто прошёл плен, у них уважали. Сделал карьеру чиновника, защитил докторскую по философии. В Лейпциге большой дом, пенсия. А Кузьменко, несмотря на то, что в плен попал с тяжёлым ранением, прошёл через фильтрацию в НКВД. Всю жизнь был изгоем, работал грузчиком. Потом мизерная пенсия, развалившийся домик под Полтавой, нищета, залатанные калоши. Так вот этот немец Хельмут Хейслер случайно узнал про Кузьменко и два последних года отправлял ему часть своей пенсии. Стали друг с другом переписываться, всё хотели встретиться. Но вот совсем недавно оба умерли. Тоже друг за другом…

Тут некоторые из ребят стали хохотать. Нет, это был гогот.

— Не понял? — разозлился я. — Что тут смешного?

— Ну, ты рыл эту историю, — понеслось со всех сторон. — А они, оказывается, умерли. Смешно получилось…

— Да, это очень весело. Всё понятно с вами. А об этих людях — есть эксклюзивная съёмка: их «синхроны», «картинка». Одни из коллег снимал и того, и другого — пытался организовать им встречу, переводил их письма. Просит за неё немного — 500 баксов. Это покроет его расходы на работу.

— Макаров не даст этих денег, — выпалила Аида. — Надо будет поговорить с Никоновой.

Андрей Макаров был тогда официальным главой ООО «Зелёная Студия», которая якобы производила программу «В мире людей», зицпредседатель — подписывал документы после визы Натальи Никоновой и других реальных руководителей.

— Посмотрим, — отмахнулся я. — Деньги — это не важно! Главное — история: трагедия двух бывших военнопленных, один жил в нищете, другой — в достатке, уважаемым членом общества. Мы и этого коллегу, Игорь Родионов его зовут, можем снять — расскажет, как помогал им общаться. Прямо на могиле Николая Кузьменко под Полтавой запишем «синхрон».

«Летучка» подходила к концу, ребята стали расходиться. И тут Аида меня задержала — у неё открылось второе дыхание.

— Что-то меня эта история не трогает. Слишком она простая.

Но, наткнувшись на мой удивлённый взгляд, продемонстрировала высший пилотаж креативного мышления «а-ля Первый канал». Придумывала на ходу:

— Плен, концлагерь, узники — это хорошо. Но нужна драма! Серьёзные переживания! Надо найти бывшего заключённого конкретного концлагеря — лучше женщину, такую старушку божий одуванчик. Потом поискать каких-нибудь бывших надзирателей из этого лагеря. Есть ведь среди них ещё живые?! Какого-нибудь такого немца, поджарого старичка. Возможно, с той узницей у них были хорошие отношения. А, возможно — возможно! — с этим бывшим фашистом у неё была любовь в концлагере. И надо, чтобы они встретились, поговорили, расплакались, поцеловались в кадре…

Теперь пришла моя очередь. Как же я смеялся! Ну, не мог остановиться. Такого я никогда не слышал, и, наверняка, не услышу. А она сидела с серьёзным видом и обстреливала меня яростными взглядами.

— Что такое? Что такое? Что такое? — застрочила она, а затем приняла угрожающую боевую позу.

— Хорошо, хорошо. Я поищу, Аида, — с трудом произнёс я. — А если найду такую узницу, а она скажет, что никаких положительных чувств к фашистам-надзирателям у неё не было?

Она не заметила сарказма.

— Это не важно! Женщина-узница и мужчина-надзиратель — немец. А мы их уговорим подыграть.

— А если не согласятся, а?

— Но это же… ррЭпортаж! Это же не в студии! Можно закадровым голосом об этом сказать. А их «на камеру» попросим походить, взявшись за руки…

— Аида, — с нежной улыбкой затаившегося Чикатило тихо позвал я.

— … они будут ходить, держаться за руки, оператор снимает красивый план сзади, они что-то говорят друг другу, он смотрит ей в глаза, она опускает голову, тут — крупные планы, потом можно какую-то аллею… да, точно аллея — они идут по ней, между деревьями, медленно удаляются, сентиментальная музыка…

— Ааиида, — затаившийся Чикатило призывно зашевелил бровями.

— Что? Почему? — вздрогнула она.

— Дорогая Аида, я понимаю — у тебя воображение есть, но простая жизнь всегда интереснее, чем сериал для женщин и программа «Пусть говорят».

Так в первый раз я обидел женщину с Первого канала.

Конечно же, я не видел Великую Отечественную войну. Меня ведь тогда не было. Меня, вообще, могло не быть из-за неё.

Мне про неё постоянно напоминают. Я сам постоянно думаю про неё. Многие полагают, что она для них не существует. Но и для них она не закончилась.

Для кого-то та война — повод для гордости. «Великая победа». А для меня — трагедия моей семьи. В первую очередь — трагедия моего деда с отцовской стороны. Отца папы. Призванного в Красную Армию через два дня после её начала — 24 июня 1941 года. Ровно через год — 24 июня 42-го — под Ростовом-на-Дону попал в плен. Окружение, тяжелое ранение — всю жизнь потом с парализованной рукой. Мой дедушка… Прошёл концлагеря: в Украине — под Кременчугом, в Германии, Австрии. Выжил. Освободили в предпоследний день войны английские войска. Предлагали эмигрировать… Потом репатриация в Советский Союз. И снова лагеря — теперь уже Родины — фильтрационные, потом спецпоселения — те же концлагеря. За что?! Уголовного дела ведь не было! А так надо было. И он всё равно выжил. Дошёл до родных.

И потом жил в нищете. Нищете. Изгой в советском «правильном обществе». Говорили, мол, «изменник Родины». Мог работать лишь угольщиком и сторожем. Ему не простили. В нищете! Он, сын состоятельного человека, моего прадеда — землевладельца, фермера (по нынешним меркам его состояние — несколько миллионов долларов), раскулаченного в 30-е. Это был мой дедушка. Молчаливый, замкнутый человек. Он не сдавался. Не ломался. Только в семье его понимали и любили. Потому что его ждали все годы. Потому что он вернулся. Лагеря, боли, препятствия, «пропал без вести», обман, угрозы. Всё в прошлом. Дошёл! Не сломался.

Это трагедия его брата. Который тоже был в плену. Им не повезло: они попали на войну в самом начале — в первые месяцы и годы той мясорубки. Когда с одной винтовкой на троих. Когда «Вперед, бл. ть!» — на пулеметы. Толпой, стадами гнали. Мол, так надо для Родины. Нет, в них не видели людей — это был пушечный фарш, не люди, а боевые единицы. Брату деда повезло — избежал «проверки» в советских лагерях, потому что бежал из плена — несколько раз — прятался, партизанил. Живым вернулся на родину под конец войны. Вот что для меня победа 9 мая!

Это трагедия моего народа — 300 тысяч выходцев из Азербайджанской ССР (десять процентов населения республики) погибло во время этой не нашей войны. От Бреста до Берлина. Через оборону Москвы и Ленинграда, через Сталинград, Курскую дугу, Прибалтику, Украину, Восточную Европу. Не наша война.

Нет, для меня Великая Отечественная точно не показуха с георгиевской лентой, от которой несёт пиаром кремлёвских менеджеров по рекламе — нет в этом души, сочувствия, личной памяти. Массовость, стадность — есть. Пустая показуха. Открытка. Одной рукой тратить деньги на пиар, на помпезный парад, а другой — давать деньги на поддержку скинхедовских, националистических группировок. Они могут. Для них память — это имидж-проект, с бизнес-планом, с расходной частью, доходной.

Для большей части советских людей война была болью, страданием. Сейчас это надо забыть, сейчас та мясорубка — это шоу, михалковский блокбастер, это «Покажи сиськи!»

«Имидж страны»… Репутация страны — в отношении общества к своим гражданам, вообще, и к заслуженным, в первую очередь.

Для блокбастера деньги найдутся. Для парада — тоже. Ведь это для «имиджа страны». Для современных политических целей. Чтобы собрать зарубежных гостей, показать подкрашенную технику, пусть убедятся — «Великая страна!» Всё ради теле-картинки. А те, кто делал эту победу… Сколько из них до сих пор валяются в земле, не найдены их кости, никто не ищет, не хоронит. А сколько ветеранов доживает в домах престарелых: те, кто ещё ходит, дерутся в столовой за «добавку», за кости для бульона, тряся друг перед другом орденами и заслугами, а «неходячие» — брошены умирать, гния в испражнениях. Многим другим повезло немного больше — дети их держат в надежде получить квартиры, и старики ползут на поклон чинушам, унижаются. Почему не наоборот? Потому что и сейчас в них не видят людей. И сейчас они — пушечный фарш, боевые единицы. Для теле-картинки.