Михал Гедройц - По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России

• Название: По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России
• Автор: Михал Гедройц
• Издательство: Астрель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-271-45447-9

Михал Гедройц родился в Польше в 1929 году. В 1939 году, когда страну захватили Германия и СССР, отца, который был юристом и видным политическим деятелем, посадили в тюрьму, а мать, сестер и Михала депортировали. Они жили в Сибири, затем в Иране, Палестине, Ливане, а в конце войны оказались в Великобритании. В своих воспоминаниях Гедройц рассказывает о том, как быстро ему пришлось взрослеть. В его истории много драматичных и даже трагических моментов, но вся она пронизана удивительным достоинством и оптимизмом.

---

К концу октября к матери явился неизвестный нам человек и представился — к ее вящей радости — посланником от ее сестер, которые находились в относительной безопасности в Вильно. Я говорю безопасности, потому что Виленская область оказалась в составе Литовской республики непосредственно перед советской оккупацией. Посланник предложил свои услуги, чтобы перевести нас через советско-литовскую границу. Он профессионально занимался контрабандой (преимущественно людей), и его успехи в этой области впечатляли. После бессонной ночи мать в нашем присутствии сказала этому человеку, что не может принять предложение. Это было первое важное решение, которое она приняла одна, без поддержки мужа. Она объяснила, что ее долг быть как можно ближе к мужу, а дети, естественно, должны оставаться при ней. Вскоре после этого она реализовала свой план отправиться в Слоним.

Это было рискованно, потому что мы были под надзором НКВД. Врагам народа категорически запрещалось выезжать за пределы города. На помощь ей пришел Юзеф Домбровский, который ради многолетней дружбы был готов пойти против власти. Мы с сестрами оставались под присмотром Мартечки, что видели все, поэтому отсутствие матери было не так заметно. Домбровский отправился в путь в санях, запряженных лошадьми, успешно избежал проверок на дорогах и доставил мать к воротам тюрьмы. Она отдала передачу с едой и медикаментами, и ей принесли квитанцию, подписанную отцом. Дата на корешке (он сейчас лежит передо мной) — 30 ноября 1939 года.

Мать начала кружить по периметру слонимской тюрьмы в надежде хоть мельком увидеть мужа. Внезапно в одном из тюремных окон она увидела его силуэт — один шанс на тысячу. У отца хватило времени только на то, чтобы перекрестить воздух в ее направлении. Ее тут же окружили, вооруженный патруль ввел ее внутрь. За этим последовал длинный допрос, перемежавшийся угрозами. Еще немного, и оба наших родителя оказались бы в лапах НКВД. Мать спасли ее прямые ответы. Она знала, что ее муж тоже скажет правду, что он и сделал, потому что в конце концов ее отпустили. К счастью, дети и Мартечка ничего не знали об этой опасности. Обратный путь в Деречин, довольно опасный, показался матери непримечательным. Позже до нас дошли слухи, что отец заплатил за этот шанс мельком увидеть жену пребыванием в карцере. Он видел ее в последний раз.

Наступило и прошло Рождество. Мы даже не пытались его отмечать. Я смутно помню тихую мессу рождественским утром. Мой одиннадцатый день рождения прошел в январе незамеченным. Зима была необычайно суровой, а в середине ее, 10 февраля 1940 года, прошла первая волна депортаций. Около четверти миллиона польских граждан посадили в вагоны для перевозки скота, так называемые телячьи, и отправили в Россию, на Север или за Урал. Забрали несколько семей из Деречина, в том числе наших друзей Зенчаков.

После этого события мать приняла свое второе решение: отвезти нас в Слоним. Наш побег — потому что фактически это был побег — приблизит нас к отцу и в то же время, возможно, обеспечит нам некоторую анонимность. И снова Юзеф Домбровский предложил свои услуги. В заговор вступили его двое сыновей, и в строжайшей тайне были снаряжены двое саней. Мы попрощались со своими покровителями Скибиньскими, попросив Антония Скибиньского об одной последней услуге: принять на хранение часть лобзовского серебра, возвращенного матери лобзовским комитетом, и планы ферм. Антоний пообещал спрятать у себя эти предметы и наверняка так и сделал. Сегодня никто не знает, где они; отец Янека никогда не говорил об этом с сыном. Возможно, когда-нибудь кто-нибудь из моих внуков загорится идеей разыскать это скромное сокровище, обладающее для нас сентиментальной ценностью.

Очень холодным утром в середине февраля, до зари, двое саней незаметно выехали из Деречина и окружным путем поехали в Слоним. Домбровские хорошо знали местность. И все равно это было рискованное предприятие. Как только наше отсутствие было замечено, Деречинский совет отправил телеграмму в Холынку, пункт на нашем пути, миновать который было невозможно: «Важная барыня убежала — задержать». Телеграмма опоздала, и мы благополучно достигли цели.

Янек Скибиньский вспоминает допросы и угрозы, последовавшие за нашим исчезновением. Полиция хотела знать, где мы прячемся. Антоний Скибиньский стоял на своем. Не знаю, допрашивали ли Юзефа Домбровского и его сыновей, надеюсь, им удалось избежать тисков советской тайной полиции. Антоний Скибиньский, его жена Виктория, Юзеф Домбровский и его доблестные сыновья навсегда останутся в памяти Гедройцев из Лобзова как благодетели.

* * *

В 1939 году в городе Слониме было порядка 17 тысяч жителей. С началом войны население должно было увеличиться за счет притока беженцев. Моя мать искала, где спрятаться в перенаселенном городе, и поиски привели ее к пожилой вдове по имени пани Галинайтис (имя звучало как литовское), которая жила в маленьком домике с яблочным садом, вдали от центра города и рядом со знаменитой слонимской синагогой XVII века. Пани Галинайтис отдала нам свою самую большую комнату (на самом деле довольно маленькую), куда тайком вселились мы вчетвером и Мартечка. Меня хозяйка удостаивала особого внимания: время от времени она приносила мне домашнего варенья на блюдечке. Я очень к ней привязался.

Мать беспокоило в первую очередь, как там муж, остававшийся в слонимской тюрьме и не в лучшем состоянии здоровья. Это она узнала у тюремной медсестры, которая лечила ноги отца. Я не знаю, как мать на нее вышла, но помню, что медсестра была вознаграждена одним из двух серебряных подсвечников, спасенных из Лобзова и вывезенных от Скибиньских; одним из моих подсвечников, потому что в них всегда ставили свечи в моей комнате, пока я не заснул. Мать стала часто ходить к воротам тюрьмы, умоляя передать мужу лекарства, еду и чистые рубашки. Один или два раза — я точно не знаю — их действительно передали. Не знаю, приходило ли матери в голову, что ее попытки анонимного существования не очень совместимы с постоянным стоянием у тюремных ворот. Но у нее, конечно, были приоритеты.

В Слониме мы обнаружили некоторых старых знакомых, которые тоже пытались раствориться в толпе большого города. Это были Лентовские и Битнер-Глиндзичи, семьи местных помещиков. Жены с детьми (мужья были в тюрьме) организовали коммуну в многоквартирном доме на главной улице Слонима и делали вид, что они просто приезжие. На окраине города мы обнаружили пани Рудлицкую с очаровательной дочкой Крысей; их маскировка была более надежной.

Коммуна решила отдать мне свою Морскую Свинку (с заглавной буквы, потому что другого имени у нее не было), скорее всего, из соображений пространства и гигиены. У пани Галинайтис пространство тоже было в дефиците, но мать видела, как сильно мне хочется получить это крохотное создание. Каким-то образом Морской Свинке нашлось место в нашей спальне, где она радовала своего нового владельца.

Даром небес стала для нас сестра Хелена из местной общины Непорочного зачатия. Она была вдовой, принявшей постриг, в миру ее имя было Вика Котвичова. Она была кузиной моей матери и одной из лучших наездниц своего поколения. В Вене, чтобы посмотреть на ее прогулку, выстраивались зрители, к которым иногда присоединялся сам император Франц-Иосиф. Заметив его, она импровизированно демонстрировала несколько элементов выездки, а он приветствовал ее, приподнимая шляпу. Мудрая и невозмутимая сестра Хелена была старше моей матери и теперь пришла нам на помощь со словами духовного ободрения и жизнерадостным смехом.

Она познакомила нас с монастырским капелланом, иезуитом отцом Адамом Штарком. Мать начала ежедневно ходить на его мессы. Она не стала посылать меня в школу, а просила вместо этого сопровождать ее в церковь. Вскоре я стал постоянным алтарником отца Штарка, и мы с ним и с матерью обходили все три католические церкви, которым еще разрешалось служить: монастырскую церковь, церковь бернардинок и приходскую церковь Святого Андрея. Я отчетливо помню, как меня — первый раз в моей жизни — поразила архитектура этих церквей. Они внушали мне трепет.

Конечно, у отца Штарка были и другие алтарники, и мы неплохо проводили время в монастырской ризнице — за спиной сестры-ризничей. Нашей любимой игрой были чудовищные исповеди, которые мы выслушивали друг у друга в особо пышно декорированной исповедальне, находившейся в ризнице для, полагаю, самых высокопоставленных грешников.

Я каким-то образом, по-видимому, находился на особом положении среди других служек, потому что однажды именно меня сестра-ризничая послала к алтарю Святого Антония молиться о том, чтобы нашлось облачение, которое она куда-то не туда положила. Облачение нашлось, и мои позиции еще упрочились. Но как же меня дразнили!

Сегодня мои воспоминания о слонимской передышке неотделимы от образа матери за молитвой. Она будто внутренне удалилась от мира — нелегкое дело среди опасностей и проблем. Она была спокойна, деловита — и готова к действию, когда из тюрьмы дошли известия, что отца перевели в ужасный Минский централ. Тогда она начала продавать за советские рубли то немногое, что у нас оставалось сверх самого необходимого, и зашивать в подол наших пальто немногочисленные остававшиеся у нас драгоценности. Но это не означало, что она сдалась. Она готовилась к следующей волне депортаций. Сейчас мне кажется, что подсознательно она почти желала быть высланной на восток вслед за мужем.