Энтони Берджесс - Механический апельсин

• Название: Механический апельсин
• Автор: Энтони Берджесс
• Издательство: "OP-ПРЕСС" — ЛТД
• Жанр: Контркультура
• Год: 2007

«Заводной апельсин» — литературный парадокс XX столетия. Продолжая футуристические традиции в литературе, экспериментируя с языком, на котором говорит рубежное поколение малтшиков и дьевотшек «надсатых», Энтони Берджесс создает роман, признанный классикой современной литературы. Умный, жестокий, харизматичный антигерой Алекс, лидер уличной банды, проповедуя насилие как высокое искусство жизни, как род наслаждения, попадает в железные тиски новейшей государственной программы по перевоспитанию преступников и сам становится жертвой насилия. Можно ли спасти мир от зла, лишая человека воли совершать поступки и превращая его в «заводной апельсин»? Этот вопрос сегодня актуален так же, как и вчера, и вопрос этот автор задает читателю.

БИБЛИОТЕКА ДАНИЭЛЯ АМАРИЛИСА

ВЫПУСК 15

---

Дальше надо было проявить щедрость, чтобы немножко разгрузиться от нашей капусты и таким образом иметь мотив для крастинга в какой-нибудь лавчонке, а заодно заранее купить себе алиби

Итак, мы зашли в "Герцог Нью-Йоркский" на Амис-авеню и, конечно, там устроились три-четыре олд-баббусьи, распивавшие свои кофейные помои за счет ГП /Государственной помощи/. Теперь мы были вэри-гуд-малтшики. Улыбались как ангелочки каждой из них, хотя эти старые сморщенные кочерги все затряслись, держа стаканы в дрожащих жилистых рукерах, так что их помои выплескивались на стол. "Оставьте нас, ребятки, — сказала одна, с лицом в прожилиях /ей стукнуло, верно, тысячу лет/,— ведь мы только бедные старые женщины!" Но мы только скалили зуберы, ослепляя их улыбками, сели, позвонили и стали ждать официанта. Когда он явился нервничая и вытиря рукеры о грязный передник, мы заказали четыре "ветерана" — это смесь рома и шерри-брэнди. Это пользовалось популярностью в те дни, а некоторые любили добавить немножко лимона-канадский вариант. Потом я сказал официанту:

— Дай-ка этим бедным олд-баббусьям что-нибудь питательное. Всем по большому шотландского и что-нибудь взять с собой.

И я высыпал на стол мой дэнг из кармана, и трое других сделали то же, вот как, братцы. Итак, этим напуганным старым кочергам принесли по двойному " огоньку", и они не знали, что делать и что сказать. Одна из них выдавила: "Спасибо, ребятки", но было видно, что она ожидает какой-то пакости. Как бы то ни было, каждой дали по бутылке "Генерала Янки", то есть коньяка, и я заплатил, чтобы на следующее утро каждой выдали по дюжине этих кофейных помоев. Потом на оставшуюся капусту мы скупили, братцы, все мясные пирожки, претцели, сырники, пирожные и шоколадки в этом мьесте, и все это, тоже для старых вострух. Потом мы сказали: " Вернемся через минутку", а старые цыпы все твердили: "Спасибо, ребятки" и " Дай вам Бог, мальчики…"

Чувствуешь себя вэри-добрым, — сказал Пит. Было видно, что бедняга Дим не совсем "усек, что к чему, но не сказал ничего, чтобы не назвали тупицей и безголовым глупарем. Итак, мы свернули на Эттли-Авеню, где были еще открыты лавки сладостей и канцерогенок. После того как мы оставили их в покое месяца три назад, весь район стал очень тихим — так что вооруженных мильтонов или патрулирующих роззов тут было мало — теперь они ушли дальше на север.

Мы надели маски — это был новый товар, удивительно сделанный, вэри хор-рошо; изображали они великих исторических персонажей. У меня был Дизраэли, у Пита — Элвис Пресли, у Джорджи — Генри VIII, а у бедняги Дима — поэтмен по имени Пиби Шелли; они были как настоящие — волосы и все прочее, и сделаны из специального пластика, так что, когда дело кончено, их можно свернуть и спрятать в сапог. Потом трое из нас вошли. Пит стоял снаружи на шухере, хотя тут нечего было беспокоиться. Войдя в лавку, мы сразу наткнулись на Слуза, ее владельца, большого рыхлого вэка. Тот сразу смекнул в чем дело и бросился туда, где был телефон, а, может, его хорошо смазанная "пушка" со всеми шестью погаными патронами. Дим влетел за прилавок вэри-скоро, как птица, так что пакеты со всяким куревом с треском полетели через фанерную девицу, скалящую зуберы на покупателей и с груделями навыпуск — реклама новой марки канцерогенок. Был виден только большой шар, катавшийся за занавеской — это Дим и Слуз сцепились в смертельной схватке. Было слышно тяжелое дыхание, сопенье, удары ног за занавеской, звук падения разных вештшей, проклятья, а потом "дзинь" — звон разбитого стекла. Мамаша Слуз, его жена, как будто застыла за прилавком. Но была возможность, что она подкинет кричинг: "Убивают", так что я заскочил за прилавок вэри-скорро и схватил ее, эту хор-рошую тушу; от нее здорово пахло, а ее большие грудели болтались флип-флоп. Я закрыл ей пасть, чтобы она не заорала: "Грабят, убивают" на все стороны света, но эта сука здорово укусила меня, так что теперь уже мне пришлось кричать, и тут она подняла дикий вопль, зовя мильтонов. Ну, тут пришлось дать ей порядочный толтшок гирей от весов, а потом хорошенько стукнуть железкой, которой она открывала ящики, так что из нее здорово пошла краска. Мы бросили ее на пол, сорвали с нее шмотки и немножко дали ей сапогом, чтобы не стонала. Видя, как она лежит — грудели на виду, я подумал, надо было ли это делать, но это уже позже вечером. Потом мы очистили кассу, взяв в эту ночь вэри-хорошую сумму, а также несколько пачек самых классных канцерогенок, что продают поштучно, а потом вышли. Так-то, братцы.

— Тяжеленный он был ублюдок, — говорил Дим. Мне не понравился вид Дими; он был грязным и неопрятным, как вэк, который дрался. Конечно, так это и было, но надо иметь вид, будто этого не было. Его галстук, словно топтали, маска слетела, и на лице была грязь, так что мы отвели его в аллею и сделали ему маленький чистинг, плюя на платки, чтобы стереть грязь. Мы вернулись в "Герцог Нью-Йоркский" вэри-скорро, я взглянул на свои часы и увиддил, что нас не было тут минут десять. Те старрые баббусьи были все там же со своими кофейными помоями и скоти-виски, которые мы им купили, и мы сказали им: "Хэлло, девочки, как дела?" Они опять принялись за свое: " Очень хорошо, ребятки, даст вам Бог здоровья, мальчики". Мы позвонили в колл-околл; позвали официанта — теперь уже другого и заказали пива с ромо /нам ужасно хотелось пить, братцы/ и все, что пожелают эти старые цыпы. Потом я сказал этим олд-баббусьям:

— Мы ведь не выходили отсюда, правда? Были все время здесь?

Они все поняли вэри-скорро и сказали:

— Да, да, ребятки. Вы не уходили, конечно.

Впрочем это было не так уж важно. Добрых полчаса не было видно живого мильтона, а потом вошли два очень молодых розза, таких розовых под своими большими шляпами. Один сказал:

— Вы тут знаете что-нибудь о случае в лавке Слуза этой ночью?

— Мы? — спросил я с невинным видом. — А что случилось?

— Кража и насилие. Двое госпитализированы. Где вы были в этот вечер?

— Мне не нравится этот тон, — сказал я. — Мне нет дела до этих грязных инсинуаций. Ужасно подозрительны все эти со значками, не так ли, братишки?

— Они были здесь весь вечер, ребятки, — закричали старые вострухи. — Да благославит их Бог. Нет лучше этих мальчиков, такие добрые и щедрые. Они были здесь все время. Мы видели, что они не уходили,

— Мы только спросили, — сказал второй молодой мент. — Мы делаем наше дело, как и все другие.

Но они смотрели на нас паршиво, будто угрожая, когда уходили. Когда они выходили, мы сыграли им на губах: бррррззззрррр. Но что до меня, я чувствовал себя немного разочарованным. В сущности, не с чем бороться. Все так просто, как "поцелуй — меня — в — зад". Ну, эта ночь только начиналась.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Когда мы вышли из "Герцога Нью-Йоркского", то увидели у длинной освещенной витрины главного бара старого пьяницу, он был пьян вэри-вдрызг и орал паршивые старые песни, а внутри у него булькало "блерп-блерп", будто целый паршивый оркестр играл в его поганых кишках. Я терпеть не могу таких муд-жей, грязных, извалявшихся, бормочущих и пьяных. Он привалился к стене, и его шмотки были в позорном виде, мятые, нечистые, покрытые всяким дреком, грязью и прочей пакостью. Итак, мы подошли к нему и врезали несколько раз хор-рошо, но он продолжал петь. А песня была такая:

"И я вернусь к тебе обратно, дорогая,
 Когда тебя уже не будет здесь".

Но когда Дим стукнул его кулаком разок-другой по его поганому пьяному ротеру, он бросил петь и поднял кричинг: "Давайте, кончайте меня, трусливые ублюдки, я вовсе не хочу жить в этом вонючем мире". Я велел Диму немного подождать, так как мне иногда интересно послушать, что эти старые развалины могут сказать о жизни и о мире. Я сказал: "О! А, что же в нем такого вонючего?" Он закричал: "Это вонючий мир, потому что он позволяет молодым поступать со старыми, как вы, и нет больше ни закона, ни порядка". Он кричал громко, махая рукерами, и говорил вэри-хор-рошо, но это странное "Блурп-блурп" исходило из его кишок, будто что-то там вращалось, или будто там шумел какой-то вэри-груббый и невежливый мудж, а этот старый вэк грозил ему кулаками, крича: "Этот мир не для старого человека, и поэтому я вас нисколько не боюсь, мальчики. Я слишком пьян, чтобы чувствовать боль, когда вы меня бьете, а если вы меня убьете, я буду только рад". Мы сначала смеялись, потом только улыбались, ничего не говоря, и тогда он сказал: "Что это вообще за мир? Люди ходят по луне или крутятся вокруг земли, как мошки вокруг лампы, а на земной закон и порядок больше не обращают внимания. Так что можете делать самое худшее, грязные, трусливые хулиганы". Потом он сыграл нам на губах " бррррззззрррр", как мы сыграли тем молоденьким ментам, а потом снова принялся петь:

"Я за тебя, страна моя, страдал и воевал,
 Принес тебе победу я, и мир тебе я дал "

Тут мы стали его здорово колотить, улыбаясь во весь фас, но он все пел и пел. Тогда мы дали ему подножку, так что он шлепнулся наземь, и доброе ведро пива вылилось из него с большим шумом. Это было так противно, что мы дали ему сапогом, каждый по разу, и тут уж не песня и не пиво, а кровь пошла из его поганой старой пасти. Потом мы пошли своей дорогой.