Анна Смолякова - Замок из песка

• Название: Замок из песка
• Автор: Анна Смолякова
• Издательство: ЭКСМО-пресс
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1998
• ISBN: 5-04-001581-X

Красота, талант, трудолюбие — всем этим обладает юная балерина Настя Суслова. Вот-вот осуществится ее мечта — она будет танцевать с самим Алексеем Иволгиным, уже давно покорившим ее сердце. Но репетиции неожиданно прерваны, рухнули надежды на счастье — Алексей уезжает в Москву. Бросив все, Настя отправляется в столицу на поиски любимого и находит его, увы, только для того, чтобы убедиться, что Иволгин недостоин ее чувства. В самые трудные минуты жизни Настя встречает Антона — мужчину, с которым наконец находит настоящую любовь и счастье…

---

Девочка из кордебалета, стоящая неподалеку, проводила его меланхоличным, ничего не выражающим взглядом.

— Пить надо меньше, — заметила она, когда я посмотрела на нее, ища успокоения и поддержки. — Нажрался поди вчера опять, вот теперь и загибается…

— Он что, выпивает?

— Все выпивают. — Девочка стянула с ног полосатые гетры и, свернув в клубочек, закатила их под железную тумбу. — Только надо меру знать и голову иметь. Возраст-то уже не пионерский, и дыхалка не та, и сердце, конечно, посажено… Ну, хочется, наверное, человеку на пенсию. Раз хочется, пожалуйста! И без него есть кому танцевать.

Может, во всем был виноват синеватый свет софитов, а может, Иволгин и в самом деле выглядел немного бледным. Но прыжки с заносками выполнял технично и с вращений больше не срывался, не докрутив по полтора-два оборота. Я смотрела на его темные, отливающие сталью волосы, на его полуоткрытые губы, на напряженно сведенные брови и думала о том, что ему и в самом деле уже тридцать четыре. А значит, до официальной балетной пенсии осталось совсем немного. И что танцевать нам вместе всего лишь год или два. А потом?..

Репетиция закончилась примерно через час. Можно было спокойно ехать домой. Но я все же решилась и подошла к Алексею. Он посмотрел на меня беззлобно, но с оттенком легкого недоумения:

— Что-нибудь нужно, Настя?

— Нет, — я машинально поправила ворот своего роскошного кашемирового джемпера, — просто хотела сказать, что посмотрела на вас с Ушаковой и вроде бы что-то поняла. К следующей репетиции постараюсь…

— Ох, до чего же все у тебя серьезно! Прямо как в первом классе! Не переживай, все получится…

Посчитав разговор законченным, он повернулся, чтобы уйти. И тогда я, совсем как «театральный придурок» Славик четыре года назад, спросила:

— А вам в какую сторону? — И тут же, заторопившись, добавила: — Мне сейчас на пятый автобус. Может быть, нам по дороге?

Честно говоря, в моих словах имелся совершенно четкий расчет. Мне действительно нужно было на пятый автобус, но и Алексей мог с одной пересадкой доехать до своего дома только на нем. Другой транспорт в ту сторону просто не ходил.

Затаив дыхание, я подняла на него полные надежды глаза.

— Вообще-то по дороге, — Иволгин улыбнулся, — но я, к сожалению, до Лесной хожу пешком. Так что всего доброго, Настя…

А ночью мне долго снились его короткая темная дубленка и лохматая шапка, прощальный быстрый взмах руки и чуть близорукий прищур карих глаз. И мое бедное тело — впервые после расставания с Сашей — отчаянно просило мужчину. Но не абы какого, а единственного Мужчину в мире. Моего хорошего, любимого Лешеньку.

* * *

Великие балерины обычно охотно и подробно вспоминают в мемуарах свой первый выход на сцену. Наверное, мне не суждено стать великой, потому что впечатления от дебютной «Жизели» до сих пор хранятся в моей голове в виде яркого и сумбурного калейдоскопа.

Вспоминается высокое зеркало в уборной и отраженные в нем незнакомые, испуганные глаза. Не мои глаза, нет! Потому что чужими кажутся и эти широкие черные полосы «подводки», тянущиеся до самых висков, и эти накладные, неестественные ресницы, и румянец, болезненно-яркий, словно у чахоточной. Фарфоровая кожа под слоем театральной пудры, волосы, заплетенные в тугие косички и сколотые на затылке.

В дальнем полутемном углу стоит тетя Надя из костюмерного цеха с нарядом Жизели, перекинутым через руку. Скоро она закрепит на моей спине голубой лиф, расправит складки воздушной юбки, одернет фартук и, наверное, скажет: «Ни пуха!» А пока парикмахерша заканчивает поправлять ленты в косичках и успокаивающе, как профессиональный психотерапевт, приговаривает:

— Ничего не бойся, все будет хорошо. Только не забудь про меня перед сценой сумасшествия. Ленты распустим, волосы шпилечкой сколем. Мотнешь один раз головкой, они и рассыплются… Нет, вы только посмотрите, Надежда Петровна, не Жизелька у нас, а чудо! А косы-то, прямо в три пальца толщиной! Такие волосы и распускать приятно. Не то что у некоторых! Разлохматит иная свои патлы, а там два пера в три ряда, будто она уже в первом акте полгода в могиле пролежала и вся пооблезла…

Потом стук моих пуантов о мраморный пол коридора. Еще одно зеркало, и еще одно… Господи, как же их много! И во всех отражаюсь я — испуганная, беспомощная, одинокая… Настя Серебровская в роскошном, оливкового цвета кардигане, похлопывающая меня по плечу и говорящая:

— Все хорошо, все нормально. Ничего не бойся!

От нее пахнет яблоками и «Паломой Пикассо»…

И снова: «Все хорошо, все будет нормально». Но это уже Надежда Ивановна. Я стискиваю руки на груди, потом сжимаю кулачки и отчаянно трясу головой:

— Нет, нет, ничего не получится!

Жду, что сейчас Третьякова прикрикнет, но она только гладит меня по голове, перебирая пальцами туго затянутые косички…

Прямо передо мной картонная стенка декорации. Со стороны зрительного зала это сельский домик с развеселыми окошками и пышным кустом у двери. Через эту дверь уже десятки раз выбегали на сцену и Лазорева, и Серебровская, а сегодня предстоит выбежать мне. В эту дверь будет стучаться влюбленный граф Альберт, и возле нее оставит свои цветы несчастный Ганс — Алеша Иволгин…

Вот, кстати, и он — в высоких коричневых сапогах и кожаном жилете Лесничего. Немного торопится, потому что ему еще бежать за задником сцены в противоположную кулису: выход Ганса оттуда.

— Настя, — его голос доносится словно издалека, — в сцене сумасшествия в шпагу не вцепляйся, как на генеральной. Я ее у тебя еле вырвал! Ну, все пока, мне пора…

Оркестр, проснувшийся под взмахом легкой дирижерской палочки, начинает играть увертюру. Алексей поворачивается.

— Настя! — громко шепчет он мне на прощание. — Ни пуха, Настя!

«Почему Настя? Жизель!» — как-то отстраненно думаю я и делаю шаг к картонной двери домика…

Потом невозможно огромная сцена, почему-то на репетициях не казавшаяся такой большой. Яркий свет и силуэт дирижера где-то бесконечно далеко. Огромная черная яма зрительного зала. Надежда Ивановна, стоящая в кулисах и следящая за мной то ли взволнованным, то ли просто внимательным взглядом. Граф Альберт — Андрей Вихрев, легко касающийся моих плеч и тихонько командующий: «И-и, раз»… Его глаза и губы тоже ярко подведены, а грудь в вырезе серого колета блестит мелкими бисеринками пота…

Моя юбка, вдруг зацепившаяся за скамейку, руки, мгновенно похолодевшие от ужаса. И снова Андрей, отцепляющий мой подол так легко и непринужденно, словно это предусмотрено пантомимой.

Пока на сцене танцуют девушки-подружки со своими фруктово-цветочными корзинами, я выбегаю за кулисы.

— Ну как? — хотят спросить мои онемевшие губы, но вместо этого начинают жалко дрожать.

— Все отлично, все чудно, девочка моя, — говорит Третьякова. — Только немного успокойся, не отключай голову! Ты все время должна понимать, что делаешь.

Но я, наверное, понимаю плохо, меня несет. И поэтому в сцене сумасшествия окостеневшие пальцы снова вцепляются в клинок шпаги мертвой хваткой. И все же Алексею удается вырвать его, отведя острие от моего горла. Я бегу к маме, потом к Альберту. А потом умираю…

И мне дико и странно, что кто-то громко шипит над моим ухом:

— Эй, вставай! Вставай давай! Занавес-то уже закрыли…

Второй акт, хореографически более сложный, почему-то прошел легче. То ли я успела очухаться, то ли просто чувствовала себя увереннее и в па-де-де и в адажио. Во всяком случае, технических ляпов почти не наделала и мимо люка в надгробии тоже не ступила.

А когда выбежала на поклон, то вдруг со счастливой ясностью поняла: это случилось! Я действительно стала балериной! И это я в воздушной «шопеновке», с белым венчиком на голове приседаю в реверансе перед зрительным залом. И это мне подносят букеты роз в шуршащем и мерцающем целлофане.

Моя милая, добрая мама целует меня и прижимается мокрой от слез щекой: «Доченька, любимая моя! Все получилось! Все у тебя получилось!»

Никитина, специально приехавшая на мою премьеру из Лениногорска, протягивает цветы, смешно сводит глаза к носу и, пародируя придурка Славика, мяукает: «Я в восторге! В восторге! Примите от меня этот скромный букет!.. К сожалению, дорогого одеколона и набора носовых платков взять не догадалась!»

— Спасибо! — говорят мне чудесные бабушки-театралки с седыми буклями.

— Спасибо вам! — отвечаю я, уже зная, как надо отвечать.

А всего в нескольких шагах, за моим левым плечом стоит лесничий Ганс и, наверное, улыбается мне в затылок самой прекрасной в мире улыбкой Алексея Иволгина…

К четвертому спектаклю я уже совсем успокоилась и шла танцевать «Жизель», как на праздник. Тем более в тот день и в самом деле был праздник — моему Алеше исполнялось тридцать пять.