Павел Буркин - Кровавый рассвет (=Ветер, несущий стрелы)

• Название: Кровавый рассвет (=Ветер, несущий стрелы)
• Автор: Павел Буркин
• Жанр: Фэнтези

В смертельной схватке схлестнулись два народа. Побежденные и победители, порабощенные и поработители, захватчики нынешние и захватчики вчерашние. Даже у вождей нет выбора - никто не властен убежать от судьбы, остановить древнюю вражду. Сметая границы государств, ломая судьбы и сжигая города, по миру Сэрхирга катится каток войны. Топливом для него служат старая ненависть и иномировые технологии. Кто прав, кто виноват - как разберешься, когда и те, и другие превзошли жестокостью зверей? Можно ли построить аналог СССР на средневековых технологиях? И выдержит ли испытание огнем и железом Любовь, зародившаяся на развалинах мира? Этого знать не дано никому. Потому что рушатся старые правила, а Ночь Мира сменяет Кровавый Рассвет. ВНИМАНИЕ! ПОД НАЗВАНИЕМ "ВЕТЕР, НЕСУЩИЙ СТРЕЛЫ" ЭТОТ РОМАН БЫЛ ОПУБЛИКОВАН ИЗДАТЕЛЬСТВОМ "YAM-PUBLISHING".

---

  А сколенцы, уже уловив замешательство врага, давили со всех сторон, разваливая строй на отдельные островки, а потом покрывая их сплошным ковром живых и мертвых... Сражение кончилось. Началась бойня, кровавая мясницкая работа, будь она проклята. Группа на втором холме пока держалась, но и ей оставалось, в сущности, совсем недолго...

  Эвинна стояла на крепостной стене - той самой, перевалить через которую так долго не удавалось. Летний ветер развевал ее волосы, и казалось, рядом со старинным имперским знаменем полощется еще одно - озорное и веселое, пшеничного цвета. А внизу, на поле, которое для многих стало смертным, волновалось бесконечное людское море. Над головами победителей чуть покачивался лес копий.

  - Победа досталась нелегко, - произнесла Эвинна. - Многие из наших друзей заплатили за нее жизнью: под Гверифом, здесь, у Макебал, при Вестэлле и в других местах. Они ушли от нас, но в нашей памяти навсегда останутся живыми. А нам повезло: остались в живых те герои, без которых не было бы сегодняшней победы. Пусть они северяне, кетадрины давно и прочно связали свои судьбы с судьбой Империи, и Империя их не забудет. Это Телгран ван Вастак, который многие годы сражался против алков вместе с Тородом. Он храбро дрался у Гверифа, потом трижды штурмовал Макебалы и, случалось, прорывался за стену, что больше не удавалось никому. Когда я вынуждена была идти с тремя полками навстречу войску Атраддина, он остался здесь, прикрывать нам спину. Когда алки пошли на прорыв, именно его воины уничтожили почти весь гарнизон. А потом именно его полк своим ударом решил исход битвы, и он лично зарубил алкского полководца. Когда нас примет под свою руку Император, я буду ходатайствовать о возведение его в звание дворянина Империи, а пока прошу принять вот этот скромный дар.

  "Ну ничего себе скромный!" - с легкой завистью подумал Моррест. В руках Эвинны появился роскошный, с украшенной бриллиантами рукоятью, меч, еще недавно принадлежавший Атраддину. Пропорции меча, благородный блеск отменной стали, едва заметная вязь старосколенских букв на лезвии - все говорило, что меч этот - такой же точно, какой был у ее отца. Где она его взяла? Наверное, отняла у какого-нибудь алка...

  Кетадрин принял оружие благоговейно, поклонился Эвинне и коснулся клинка губами, оставив на стали матовое пятно. Эвинна знала, что дарить: для северного воина нет дара ценнее оружия, принятого из рук вожда. Это признание воинской доблести одаряемого, его заслуг перед вождем и благословление на дальнейшее служение. А уж если в дар преподнесли оружие, да еще такое... Большим даром может быть лишь отданная в жены дочь или сестра вождя, но на такое стоит рассчитывать не всякому роду. Да и то спорно: дружинник северных князей проводит больше времени с мечом в руке, чем с женой в постели. И от меча зависит ничуть не меньше, чем от жены. Кутадрин выпрямился во весь свой немалый рост. В одной руке сверкал, разбрызгивая солнечный свет, дарственный меч. Запруженное сколенцами поле под стенами отозвалось приветственным ревом.

  В другой руке... Моррест уже попривык к здешнему панибратскому отношению и к жизни, и к смерти - но его все равно отчетливо замутило, когда в мускулистой руке кетадрина заметил окровавленную голову родича Амори. Теперь он держал голову не за волосы, как на поле боя, а за аккуратно продетые в уши ремешки: так ее удобно вешать на седло или на стену дома, совсем как в мире Морреста охотничьи трофеи. Вокруг посиневшей, но тщательно отмытой от крови головы вились мухи, от нее слегка пованивало, но кетадрина это нисколько не пугало: он был полон решимости высушить кожу и сделать аккуратное чучело - по крайней мере мозги алка, бесцеремонно выковырянные ножом на первом же привале, так там и остались, смешавшись с золой и конским навозом. Сияющий кетадрин поднял меч над головой, поймал лезвием ослепительный солнечный зайчик - и пошел к лестницам, провожаемый приветственными криками.

   Эвинна повернулась к Морресту, и новоиспеченный сотник зарделся, как мальчишка.

  - Но Телгран не смог бы разгромить гарнизон, а потом прийти нам на помощь, если б не другой человек - сотник, а тогда пятидесятник, Моррест ван Вейфель, - продолжала Эвинна. Было видно, что эта часть речи доставляет ей особое удовольствие, а в глазах пляшут смешливые огоньки - сейчас она напоминала не предводительницу войска, первую женщину-наместницу Верхнего Сколена, а девчонку, рассказывающую о проделках своего дружка - таковой, впрочем, она сейчас и была. - Вместе со своей сотней он спускался вниз по реке на лодках, но их перехватила галера, командир сотни Таггаст погиб. Однако Моррест не растерялся, принял командование и решил продолжать рейд. Уцелевшие смогли захватить галеру и освободить гребцов-сколенцев. Ему удалось овладеть долговой тюрьмой, а потом овладеть цитаделью, а заодно помочь тем из сколенцев, кто служил алкам, но не совершал преступлений, вернуться к своим. Захват цитадели поставил алков в безвыходное положение, они покинули город, угодили в засаду Телграна и погибли. Если бы не Моррест, они остались бы в городе, и Телгран не смог бы прийти нам на помощь. А тогда - кто знает, чем бы кончилась Вестэллская битва?

  Моррест слушал Эвинну вполуха: он вспоминал то, что она сама не упомянула, даже если и догадывалась. Четыре дня, которые ему и остальным пришлось просидеть в цитадели до подхода победителей, показались ему вечностью. Там, внизу, пылали пожары, кипели отчаянные схватки - впечатление было такое, будто те, внизу, разом сошли с ума и сцепились в бессмысленной резне.

  Попыток штурма не было, на второй день Моррест рискнул послать вниз нескольких мужиков посмышленнее. Мужики вернулись, и не одни: связанным, избитым и обезоруженным приволокли сотника Олберта ван Грейма. Тот и рассказал, что алки ушли, а сколенцы взбунтовались против Торстейна. Не мудрствуя лукаво, его привязали к седлу за руки, перебили ноги и таскали по улицам, пока командир роты не превратился в окровавленный кусок мяса с переломанными костями. Похоже, его-то вопли и слышал Моррест в первую же ночь в цитадели, обмирая от страха и маскируя ужас скабрезными остротами.

  На этом сотники, пятидесятники, десятники, а местами и просто ушлые солдаты не успокоились: предчувствуя расправу, все словно опьянели от крови. Оказывается, два русских национальных вопроса - "кто виноват" и "что делать" - не давали покоя и сколенцам. Одно хорошо, в городе не осталось мирного населения, то бы обезумевшие предатели оттоптались на нем.

  Резались все со всеми, те, кто поумнее, бежали из города в надежде затеряться. Когда на четвертый день Моррест, наконец, рискнул вывести своих из цитадели, чтобы открыть Эвинне ворота, в городе живых не осталось. А вот мертвых... Почти две сотни изуродованных в кровавом безумии трупов, да так, будто поработал обезумевший мясник. Тут уже блевал не только Моррест, Кестан - и тот не выдержал. Облепленных мухами, раздувшиеся мертвецы стали последним трофеем Морреста в Макебалах. Хоронили их уже при Эвинне: сколенцы не желали марать руки, пришлось дожидаться пленных алков.

  Через открытые ворота войско вливалось в город. Дивилось тихим, словно замершим в мареве зноя улицам, освобожденного города - еще не зная, только догадываясь, о чудовищном преступлении. Пахло трупами и пожарной гарью, мертвую - и правда мертвую - тишину нарушало лишь гудение стай трупных мух. И меркли улыбки, мерк сам свет яркого июльского полудня, и белели от напряжения стискивающие копья пальцы. Еще предстояло обнаружить заполненные полусгнившими трупами рвы, прорытые прямо по улицам: алки не собирались таскать трупы за город, и уж тем более выводить из кольца стен живых. Беженцы не должны были добраться до Эвинны.

  Моррест и сам чувствовал, как подкатывает к горлу тошнота, а по временам взор застилает кровавая ярость. Но он-то тут чужой, а что чувствуют родичи погибших из окрестных деревень, пришедшие освобождать родной город? И становилось страшно: ведь логика войны не допускает остановки, взялся бить - бей насмерть. Как-то поведет себя отец молоденькой девушки, почти совсем девчонки, которая оказалась вместе с Айалой в неволе и ублажала похотливых ублюдков, когда придет, скажем, в Валлермайер или Вассет? А как - мелкий купец, уехавший по делам, оставивший жену в городе и теперь откапывающий во дворе ее останки? А пятнадцатилетний мальчишка, нашедший свадебные украшения матери в мешке убитого алка из гарнизонных?

  И нет добрых и гуманных сталинских трибуналов, способных ввести возмездие в цивилизованное русло, избежать кровавой вакханалии. Остановить, пусть пулей в затылок, тех, у кого от увиденного поехала крыша... Когда эти, поседевшие от горя и гнева, люди придут на вражескую землю, будут не Кровавые топи, а нечто худшее.

  Почувствовав на плече чужую руку, Моррест вздрогнул. В этом городе-кладбище легко потерять связь с реальностью, и совсем нерадостно будет в нее вернуться. Как ужаленный, он развернулся - чтобы встретиться глазами с Эвинной.