Григорий Богослов - Собрание сочинений святителя Григория Богослова

• Название: Собрание сочинений святителя Григория Богослова
• Автор: Григорий Богослов
• Издательство: Сибирская Благозвонница
• Жанр: Религия
• Год: 2010

«Полное собрание творений святых отцов Церкви и церковных писателей» открывают два тома Творений святителя Григория Богослова. В первый том вошли знаменитые 45 Слов святителя, создавшие ему немеркнущую славу не только знаменитого подвижника Православной Церкви, но и великого богослова, прославленного церковного писателя и блестящего оратора. Эти произведения представляют лучшее, что создал Свт. Григорий на ниве церковного богословия. В них отразилась вся сила таланта святителя. Написанные по различным поводам и в разные периоды жизни Св. Григория, они открывают нашему духовному взору возвышенную красоту богословских умозрений, талант полемиста и защитника церковного учения от еретиков, наблюдательного бытописца, дающего важные исторические сведения о своей эпохе, событиях и лицах своего времени. На особом месте стоит ораторский талант Св. Григория, проявившийся в Словах. Уже вскоре после своей святой кончины святитель Григорий был назван «христианским Демосфеном» в честь знаменитого и непревзойденного античного оратора. Многие из представленных 45 Слов были произнесены Св. Григорием в качестве церковных проповедей и своей удивительной силой воздействовали на сердца и умы слушателей. Исключительную роль сыграли знаменитые 5 Слов о богословии, во многом переломившие судьбу противостояния между арианами и православными в Константинополе в 380 г. и послужившие благодатной почвой для созыва в 381 г. Второго Вселенского Собора. В приложении помещено одно из лучших отечественных исследований жизни и учения Св. Григория — книга свящ. Н. Виноградова «Догматическое учение Св. Григория Богослова», а также указатель цитат из Священного Писания. Настоящее издание положит прекрасное начало домашнему собиранию и изучению лучшего достояния из сокровищницы Священного Предания Церкви.

---

Так можешь утешать нас. Но чем утешить паству? Во–первых, обещай ей свое покровительство и руководство; ибо всем хорошо покоиться под твоими крылами, и мы гласа твоего жаждем больше, нежели томимые естественной жаждой — чистого источника. Во–вторых, уверь, что и теперь не оставил нас добрый пастырь, полагавший душу за овец, но до сих пор с нами и пасет, и путеводит нас, и знает своих, и свои его знают, хотя невидим телесно, но сопребываем духовно, воюет за паству с волками и никому не дозволяет — разбойнически или коварно перескакивать через двор овчий, чуждым глазом отвлекать и похищать души, право наставления в истине. А я уверен, что теперь молитвами произведет он больше, нежели прежде учением; поскольку стал ближе к Богу, сложив с себя телесные оковы, освободившись от бренного, омрачающего ум, непокровенным представ к непокровенному первому и чистейшему Уму, сподобившись (если могу так смело выразиться) ангельского чина и дерзновения.

Все это сам ты, по данной тебе силе слова и духа, и расположишь, и восполнишь любомудрием гораздо лучше, нежели как мог бы я предначертать. Но чтобы, по неведению доблестей пастыря, не слишком сократилось слово о достоинстве его, сделаю в малом виде некоторый очерк похвалы усопшему, воспользовавшись тем, что мне известно о нем, и передам это тебе, как превосходному описателю таких предметов, дабы ты вполне изобразил красоту его добродетели и сообщил во услышание и назидание всем.

По правилам похвального слова надлежало бы говорить о роде, отечестве, телесных совершенствах, внешней знаменитости и о чем еще высоко думают люди. Но я, оставляя это, начну с того, что для нас первоначальнее и всего ближе, и скажу (не стыдясь прежнего, ибо надеюсь на последнее), что он [97] был отростком корня не весьма похвального, не принесшего плодов благочестия, не в дому Божием насажденного, но весьма странного и чудовищного, который составился из двух противоположностей — из языческого заблуждения и подзаконного мудрования, допустив в себе некоторые части того и другого, а некоторые устранив. Последователи этого учения, отвергая идолов и жертвы, поклоняются огню и светильникам, а уважая субботу и до мелочи соблюдая постановления о животных, не принимают обрезания. Ипсистариями [98] называются эти невысокие по верованию люди и чтут единого Вседержителя. Но что же является из человека, который возрос как бы в сугубом нечестии? Не знаю, что более восхвалить, благодать ли, его призвавшую, или собственное его произведение? По крайней мере, так он очистил умное око от покрывавшей его нечистоты и с такой скоростью устремился к истине, что для небесного Отца и для истинного наследия решился — до времени быть оставленным от матери и лишенным имущества, и бесчестие это принял охотнее, нежели иной самые высокие почести. Но сколь это ни удивительно, я менее дивлюсь этому. И почему? Потому что и многие другие приносили подобные пожертвования, и всем надлежит взойти в великий невод Божий (Мф. 13:47), всех должно уловить слово рыбарей, хотя Евангелие берет в плен одних раньше, других позже.

Но считаю нужным сказать о том, что представляется мне в нем наиболее удивительным. Еще не одного с нами будучи двора, он был уже нашим; ибо к нам принадлежал по своим нравам. Как многие из наших бывают не от нас, потому что жизнь делает их чуждыми общему телу; так многие из не принадлежащих к нам бывают наши, поскольку добрыми нравами предваряют веру, и обладая самой вещью, не имеют только имени. Из числа последних был мой отец — ветвь еще чуждая, но по жизни преклоненная к нам. Он столько отличался целомудрием, что был вместе и весьма любезным и самым скромным, хотя трудно сойтись обоим этим качествам. А правдивость его имеет ли нужду в сильнейшем и очевиднейшем доказательстве, когда знаем, что он, проходя первые должности в государстве, не приумножил своего имения и одной драхмой [99], хотя видел, что другие на общественное достояние налагают Бриареевы руки [100] и пухнут от гнусных поборов; ибо так называю неправедное обогащение? Но то же самое служит немалым доказательством и благоразумия; впрочем оно еще более обнаружится последующим словом. Саму веру, как рассуждаю, получил он в награду за эти добродетели. И я объясню, каким именно образом получил ее; потому что неприлично умалчивать о деле столь важном.

Жену добродетельную кто найдет (Прит. 31:10)? — говорит, как слышу, Божественное Писание. Это дар Божий, и Господь устраивает доброе супружество. Так рассуждают даже язычники; их изречение, что для человека прекраснейшее приобретение — добрая жена, и всего хуже — злая [101]. И нельзя сказать, чтобы в этом отношении был кто–нибудь счастливее отца моего. Думаю, что если бы кто, ища для себя совершеннейшего супружества, обошел все концы земли и весь род человеческий, то не нашел бы лучшего и согласнейшего. В нем так соединились все превосходные, и мужские и женские, качества, что брак был не только плотским союзом, но не менее того и союзом добродетели. Супруги, превосходя других, не могли превзойти друг друга, потому что в обоих добродетель была одинаковой силы и цены. Жена, данная Адаму помощником ему (Быт. 2:18), потому что добро человеку быть не единому, из сотрудницы сделалась врагом, стала не супругой, но противницей, обольстив мужа сластолюбием и древом познания лишив древа жизни. Но жена, данная Богом моему родителю, была для него не только сотрудницей, что еще не очень удивительно, но предводительницей. Она сама, и словом и делом, направляла его ко всему превосходному. И хотя почитала для себя первым долгом, по закону супружества, покоряться мужу во всем другом; однако же не устыдилась быть его наставницей в благочестии. Конечно, достойна она в этом удивления; но еще достоудивительнее покорствующий ей добровольно. Если другие жены тщеславятся и превозносятся красотой, как естественной, так и поддельной, то она знала одну красоту, красоту душевную, и старалась сохранять или уяснять в себе, по мере сил, образ Божий, а поддельные и искусственные украшения отвергала, предоставляя их определившим себя на зрелища. Она знала одно истинное благородство — быть благочестивой и знать, откуда мы произошли и куда пойдем; одно надежное и неотъемлемое богатство — жертвовать свое имущество для Бога и для нищих, особенно же для обедневших родственников. Удовлетворить только их нуждам, по ее мнению, значило не прекратить бедствие, а напомнить о нем; благодетельствовать же со всей щедростью почитала она делом, которое могло доставить и ей прочную славу, и им совершенное утешение. Если одни из жен отличаются бережливостью, а другие благочестием, ибо трудно совмещать оба качества, то она превосходила всех тем и другим, и в каждом достигла верха совершенства, и оба умела соединить в одной себе. Попечительностью и неусыпностью, по предписаниям и правилам Соломоновым для жены добродетельной, так она умножила все в доме, как бы вовсе не знала благочестия. Но и столь была усердна к Богу и ко всему Божественному, как бы нимало не занималась домашними делами. Одно не терпело у нее ущерба от другого, но одно другим взаимно поддерживалось. Укрылось ли от нее какое время и место молитвы? Об этом у нее ежедневно была самая первая мысль. Лучше же сказать: кто, приступая к молитве, имел столько упования получить просимое? Кто оказывал такое уважение руке и лицу священников? Кто так высоко ценил всякий род любомудрой жизни? Кто больше, чем она, изнурял плоть постом и бдением? Кто благоговейнее ее стоял во время всенощных и дневных псалмопении? Кто чаще ее восхвалял девство, хотя сама несла брачные узы? Кто был лучшей заступницей вдов и сирот? Кто в такой мере облегчал бедственное состояние плачущих? Да и следующее, для иных может быть маловажное, даже не имеющее никакой цены, как не для многих доступное (ибо что не удобоисполнимо, тому по зависти с трудом и верим), для меня весьма достойно уважения, как изобретение веры и порыв духовного жара. В священных собраниях и местах, кроме необходимых и таинственных возглашений, никогда не слышно было ее голоса. В древности то, что на жертвенник не восходила секира, и при вооружении его не было видно и слышно орудий каменотесов, имело важность по тому высшему знаменованию, что все посвящаемое Богу должно быть естественно и безыскусственно. Почему же и в ней не признать важным того, что чествовала святыню молчанием, никогда не поворачивалась спиной к досточтимой трапезе, не плевала на пол в Божием храме; встретясь с язычницей, никогда не слагала руки с рукой, не прикасалась устами к устам, хотя бы встретившаяся отличалась скромностью и была из самых близких; со вкушавшими нечистой и скверной трапезы, не только добровольно, но и по принуждению, не разделяла соли, не могла, вопреки требованиям совести, пройти мимо, и даже видеть оскверненного дома; ни слуха, ни языка, которыми принимала и вещала Божественное, не оскверняла языческими повествованиями и зрелищными песнями, потому что освященному неприлично все неосвященное? Но и этого удивительнее то, что она, хотя и сильно поражалась горестями, даже чужими, однако же никогда не предавалась плотскому плачу до того, чтобы скорбный глас исторгся прежде благодарения, или слеза упала на вежди, таинственно запечатленные [102], или при наступлении светлого праздника оставалась на ней печальная одежда, хотя неоднократно и многие постигали ее скорби. Ибо душе боголюбивой свойственно подчинять Божественному все человеческое. Умолчу о делах еще более сокровенных, которым свидетель один Бог и о которых знали разве верные рабыни, бывшие в том ее поверенными. А о том, может быть, не должно и упоминать, что касалось меня; так как я не соответствую ее надеждам, хотя и великих ей стоило усилий, еще до рождения, не страшась будущего, обещать, а по рождении вскоре посвятить меня Богу. Впрочем, Богу так было угодно, что обет ее не вовсе не исполнен и приношение не отвергнуто. Таковые совершенства частью были уже в ней, а частью приумножались и возрастали постепенно. Как солнце и утренними лучами производит самое приятное действие, но полуденные лучи его теплее и светлее; так и она, показавши немалые успехи в благочестии с самого начала, воссияла напоследок обильнейшим светом.