Нил Гейман - Все новые сказки

• Название: Все новые сказки
• Автор: Нил Гейман
• Издательство: ACT
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-077659-7

Это не добрые рождественские сказки, которые так хорошо читать детям на ночь.

Это страшные истории о тьме, которая стоит за порогом и ждет, когда ты сделаешь один неверный шаг, о странных и жутких существах, которые бродят за окном и иногда заглядывают по твою душу.

Нил Гейман и Эл Саррантонио собрали лучшие рассказы в жанре хоррор и саспенс, написанные признанными мастерами американской прозы (Чак Паланик, Майкл Муркок, Уолтер Мосли, Майкл Суэнвик…). Перед вами — коллекция умных, тонких, изысканно интеллектуальных, захватывающих и по-настоящему страшных историй: дверь, через которую Бездна всматривается в человека.

---

Чика консультировали ведущие специалисты.

Он за это время начал писать рассказ под названием «На острие ножа» и показал его нам — очень мистический и сардонический рассказ.

Чик очень сокрушался о друзьях, которые не находят времени навестить его или хотя бы позвонить.

— Хоть бы послали открытку с изображением кровавого призрака и букет долбаных цветов, — повторил Рекс несколько раз.

Я старался сделать так, чтобы этот визит в больницу был по-настоящему дружеским.

Очень у немногих это получалось.

Думаю, люди просто боятся нарушить свой душевный покой.

Мы отпускали наши обычные шуточки, восхищались храбростью и стойкостью Чика. Он счел это забавным:

— Вы так говорите просто потому, что не хотите чувствовать себя неловко… Легко быть храбрым, когда общее внимание сосредоточено на тебе.

Улыбочку он мог бы сделать и поприятнее — усмехался потом, вспоминая этот момент, Рекс.

Чик попросил, чтобы ему больше не посылали цветов, — их запах слишком напоминал о похоронах. Я вспомнил, что то же самое говорила моя мать.

Рекс все не хотел верить в очевидное и находился в невероятном напряжении. Кто поставит ему это в вину? Его ответы стали односложными — может, потому, что он боялся закричать, может, потому, что не хотел лишних напоминаний о неизбежном. Партнер, с которым он прожил более сорока лет, говорил более свободно и спокойно. У него оставалось слишком мало времени. Ему была сделана операция по восстановлению функций кишечника, но после выписки из больницы Чик провел дома всего несколько дней и снова оказался на больничной койке. Ему предложили новую операцию — но он отказался: он хотел умереть, сохранив хотя бы какую-то видимость достоинства. В течение последних лет он обратился к Богу и теперь считал себя готовым уйти.

Я спросил его, боится ли он.

— В некотором смысле, — ответил Чик, — это похоже на то, будто меня ждет ответственное собеседование.

Все, что ему было сейчас нужно, — мое обещание, что я не оставлю Рекса, буду проверять, оплатил ли он счета, помогать ему с ремонтом и прочими бытовыми мелочами.

— Я знаю, это тяжело. Но ты его самый лучший друг.

Это был своего рода шантаж, но я спокойно отреагировал на него, тем более что скорее всего то же самое он сказал и остальным.

— Ему нельзя пить. Он совсем запустит дом, если его не заставлять им заниматься. Ипотека все еще не выплачена до конца. Следи за бассейном. Пусть он даст тебе запасной ключ. Да, в доме есть оружие — пожалуйста, вынь из него патроны, ты же знаешь, каким он может вообразить себя королем драмы…

В следующий раз, когда мы его навещали, он вручил мне исписанный аккуратным мелким почерком листок: где какие замки, что и когда нужно поливать, имена и телефонные номера водопроводчика, самого надежного электрика, поставщика газа и прочие важные мелочи. Вся их жизнь как на ладони — изнутри, как она есть.

Мы с Лу обещали сделать все, что в наших силах.

— Что бы ни говорил Рекс?

Мы обещали.

— Что бы он ни сказал вам. Или что бы я ни сказал.

Это слегка озадачило нас, но мы все же подтвердили обещание.

Получив его, Чик выдохнул — будто задерживал дыхание в ожидании ответа.

— Вы ведь знаете, что он сделал с Дженни, да?

— Мы не хотим этого знать, — Лу ответила быстрее, чем я успел кивнуть или задать вопрос, будто знала, что он хочет сказать, и не хотела, чтобы я это слышал.

— Ну что же, — Чик откинулся на подушки. — Может, так и лучше.

Домой мы с Лу возвращались в абсолютном молчании.

Чик умер через несколько дней.

Был конец августа, многие были в отпусках и не успевали на похороны. Рекс, конечно, был в бешенстве, он считал, что раз старенький отец Чика смог добраться и присутствовать на похоронах, то уж как-то можно было бы… Я поехал к нему, чтобы не оставлять его одного.

Рекс был растерян, подавлен, разрушен. Он нашел дневники Чика — к сожалению, раньше, чем смогли найти их мы.

— Я никогда не понимал его. Я никогда его не слушал. Я не думал о нем и не представлял себе, что он был так несчастен, — не мог успокоиться Рекс.

Я пытался поддержать его, говорил, что люди обычно ведут дневник в те моменты, когда тяжело на душе, а когда все в порядке и они счастливы, про дневник чаще всего просто забывают… Но он не хотел утешений.

Он подвел Чика.

Чик был несчастен.

Это все, что он мог сказать.

И снова пил.

Рекс следил за ходом похорон, он настаивал, чтобы мы соблюдали «полный траур» — это означало черные шляпки и вуали для женщин и черные повязки и галстуки для мужчин. На кладбище Гресмера, где Чик хотел быть похороненным, нас было всего семь человек. Рекс прятал свое горе под привычной и знакомой нам маской надменности. Лу организовала поминки — все очень просто, как хотел Рекс. И Чик тоже этого хотел. После того как все улеглись спать, Рекс обзвонил тех, кто не приехал на похороны. Если трубку не снимали — он наговаривал на автоответчик, сколько хватало пленки, а если не успевал договорить — звонил снова и снова говорил. Это не были его обычные смешные и причудливые истории. Нет, он сообщал тем, кто был на том конце провода, что он и Чик всегда говорили за их спинами: о недостатке таланта, об их уродливом ребенке, об их непомерном эгоизме, несъедобной еде, отсутствии вкуса… Когда Рекс страдал — он всем причинял боль. На следующий день он сам рассказал мне о том, что сделал, и я не видел в его глазах раскаяния.

Некоторые из наших общих знакомых потом мне позвонили. Многие плакали. Почти все пытались найти ему оправдание. Кое-кто хотел знать, правда ли то, что он говорил.

Моя дочь Кесс прослушала сообщение, которое он оставил для Хелен, и была возмущена тем, что услышала, — когда звонила мне, она не могла спокойно говорить. Но все же она была более готова простить его, чем я.

Примерно неделю спустя Лу уехала навестить свою мать, которая была ипохондриком, а я решил воспользоваться моментом и отправился посмотреть, что поделывает Рекс.

Рекс был в запое.

— Я рад, что ты приехал, — сказал он. — Мне нужно рассказать тебе об одной услуге, которую я оказал тебе несколько лет назад.

Я приготовил обед, и после обеда он рассказал, что он сделал.

Он говорил, что уверен — мне это понравится.

Не знаю, кого он теперь пытался дразнить.

Задыхаясь и вскрикивая от боли, которую причинял ему артрит, он разжег камин и налил коньяку.

Рассказывал он с той мягкой, тягучей интонацией, с которой обычно читал свои рассказы.

Это был рассказ о мести — со всеми подробностями и деталями, которыми он бы непременно восхищался в произведениях Бальзака.

Оказывается, вскоре после того как мы с Дженни развелись (он считал ее виноватой — в том, что она соблазнила его и склонила к сексу втроем, и в том, что он причинил боль Чику), он стал ее исповедником и ближайшим другом. Он подкидывал ей идеи для новых сексуальных приключений, часто сам знакомил ее с подходящими людьми, помогая ей составлять так называемый «список сорока самых известных извращенцев». Иногда он сопровождал ее на вечеринки и обеды, провоцируя на такие рискованные поступки, на которые она сама никогда бы не решилась.

— Я вел ее все дальше и дальше в пропасть. Ты должен это оценить! Всякий раз, как она колебалась или сомневалась, — я подталкивал ее в спину. Я сказал, что ей неплохо было бы попробовать героин.

К счастью, ему удалось убедить ее только нюхать.

— Я внушил ей, что она шлюха по натуре. Я стал ее лучшим другом — как Вотрен, который взял Эмму под свое крыло!

И рассмеялся своим ужасным самодовольным смехом. Он сидел в своем большом кожаном кресле, не замечая, что сгустились сумерки, устремив взгляд вверх и говоря своим хорошо знакомым мне насмешливым тоном, который обычно приготовлял для сатирических стихов.

— Я знал, ты хотел бы сделать это, но не мог. Я сделал это за тебя, Майк!

— Господи, Рекс… она не заслужила такого… я бы никогда…

— Ну же, Майк, заслужила! Ты прекрасно знаешь — она это заслужила! Ты бы не сделал — а Вотрен сделал бы именно так! Кое-чему я научился у Бальзака, так-то!

В этот момент, когда стало совсем темно и его лицо освещал лишь огонь из камина, он казался совершенным монстром. Безумцем из произведений Бальзака.

Я чувствовал себя физически больным, опасался за его душевное здоровье, жалел Дженни. Я спросил себя — догадывалась ли обо всем Люсинда, и ответил сам себе, что скорее всего да — поэтому она и не дала тогда Чику сказать это вслух.

Рекс смаковал подробности. Он рассказывал, как ему удавалось подбить Дженни на что-нибудь особенно отвратительное.

Я не был садистом.

В отличие от него — он, несомненно, был.

Он умел ненавидеть.

Он говорил и говорил, приводя все новые детали, называя имена, места и даты, когда это происходило, вновь возрождая к жизни горечь и страдание. Он раскрывал секреты, смеялся над глупыми ситуациями — это был целый каталог предательства. Чик, вероятно, и половины о нем не знал.