Вагаршак Мхитарян - Год - тринадцать месяцев

• Название: Год - тринадцать месяцев
• Автор: Вагаршак Мхитарян
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1966

Увлекательная повесть «Год — тринадцать месяцев» краснодарского учителя Вагаршака Мхитаряна поможет пионерскому вожатому обогатить его педагогические знания.

---

Юрка Вертела умеет ходить на голове только в переносном смысле.

Если поймать минуту, когда Юрка сидит спокойно и сфотографировать, то на карточке отпечатается круглая, курносая физиономия с невинными карими глазами. Если еще хорошенько заретушировать густую сетку легкомысленных веснушек и пару обязательных царапин, ссадин или чернильных пятен, то это будет вполне благообразная физиономия. Но такой минуты не бывает. Вот он уже соскочил с парты и, схватив оставленную Сашкой тряпку, набросился на потеки. И конечно, во все стороны летят брызги.

— Эй, потише! Чего расплевался, как верблюд! — оборачивается к нему Вовка Радченко.

Вовка увлечен своим художеством. Он где-то достал известь, щетку и забеливает пятна на стенах. От удовольствия даже язык высовывает. Это не идет к его строгому, всегда серьезному лицу с правильными крупными чертами.

Поражает своей сообразительностью Генка Воронов. Выстроив из парт пирамиду, он взбирается под потолок и протирает лампочки. Покончив с одним рядом, он усаживается отдохнуть, молча и угрюмо озираясь на класс. Улыбка на его широком скуластом лице редкая гостья. Ходит Генка, сутулясь и опустив голову. Разговаривая, не глядит на собеседника. Видно, оттого, что сильно косит, и парню хочется скрыть этот недостаток. Ему тоже пошел четырнадцатый год.

Выгодно кооперировался Ленька Горохов со своим дружком Митей Васневым. Отобрав у Борьки Малинина четвертинку, в которой тот, на потеху всему классу, носит в школу молоко, Ленька набрал в нее воды и теперь, отхлебывая, с силой выдувает на крышки парт. А Митя, зажав двумя руками тряпку, старательно стирает пятна. Маленькому безобидному Мите Васневу с его тоненькими руками, наверно, не сладко жилось бы в классе, не будь у него такой могучей опоры, как Ленька Горохов. Они годами и ростом одинаковые, есть даже что-то общее и в их курносых физиономиях, хотя Горохов черен и коренаст, а Васнев белес и хрупок. Командует в дружбе, разумеется, Горохов.

— Пожалуйста, не разбейте бутылочку, — просит Борька Малинин всякий раз, когда друзья возвращаются из очередного рейса с водой, — а то меня бабуся заругает.

«Бабуся», «папочка» и «мамочка», как он называет родных, молочная бутылочка, постоянная готовность зареветь — все это прочно определило место Малинина в классе. Вдобавок Борька таскает на себе килограммов десять лишнего веса. Это делает его небольшую фигуру совсем квадратной, а белокожее хорошенькое по природному рисунку лицо — щекастым и сытым. Ленька считает ниже своего достоинства отвечать Борьке.

Безучастен ко всей этой катавасии один только Витька Сомов, растянувшийся на скамейке последней парты. Сомову ничего не стоит заснуть даже среди урока. Я очень удивился, услышав об этом от учительницы английского языка. Он не был традиционным толстяком и флегматиком. Наоборот, Витька изящен и миловиден. У него живые, даже слишком живые, порой суетливые глаза. После того как у Сомова за одну неделю отобрали три книжки детективного содержания, обстановка прояснилась: парень зачитывается допоздна и недосыпает.

— Ты чего разлегся, как фон-барон? — тянет Сомова за ногу Леня Горохов. — Подъем!

Витька не торопится выполнить команду и лениво отталкивает ногой Горохова. А того только тронь! Черноглазый Ленька, как шведская спичка, обо что угодно зажигается.

— Ты еще брыкаться будешь! — Ленька наваливается ему на ноги. Витька вскакивает и набрасывается на Леньку с кулаками. Однако не трогает его. Горохов Сомову по плечо, но такой петух, какого хочешь гуся заставит уважать себя. Минуту спустя они вдвоем растаскивают парты по местам. А еще через четверть часа Сашка Кобзарь выстраивает всех вдоль доски и вытягивается передо мной:

— Григорий Иванович, ваше приказание выполнено!

В классе чисто, свежо, солнечно. Я смотрю на измазанные физиономии, застывшие в довольных ухмылках и едва удерживаю на лбу менторскую хмарь.

— Выполнено только приказание. Впереди еще наказание. Отправляйтесь умываться.

— За мной! — командует Сашка и, став направляющим, уводит громыхающую ведрами команду из класса.

Перемирие не состоялось

Я обещал: наказание впереди. Но я уже не чувствовал никакого зла. А наказывать с холодным сердцем — не жестоко ли это?

Мои сомнения разрешил вбежавший в слезах Борька Малинин:

— А чего Вертела обливается? Посмотрите, весь галстук замочил. Что мне теперь мамочка скажет? И еще оскорбляет, говорит, так свиней моют. И называет «Вася-Вася», я ведь ему не поросенок…

— Нет, конечно. Ну-ка, пойдем.

Ангелы снова обратились в чертей, превратив прихожую туалета в преисподнюю. Пол залит водой так, что не пройти. Стены забрызганы. Сами умывающиеся словно только что из-под ливня. Вертела, видно, спасаясь от струи, надел на голову ведро, по которому Горохов барабанил шваброй. Остальные возились у крана, стараясь облить друг друга. Даже мой приход не сразу был замечен.

— Вы что делаете? У вас что, ведра на плечах вместо голов? В классе натворили черт знает что, сюда пришли — то же самое. На цепь вас посадить?

Застыли кто где был. Молчат.

— Ну вот что: вытрите пол, а в наказание уберете и то отделение. Понятно?!

— А при чем то отделение? — осмеливается Красюк. — Мы только здесь…

— Я говорю: живо! И не рассуждать! — Я уже и сам не способен рассуждать.

— Не буду я мыть уборную!

— Нет, ты будешь!

— Не буду…

Ошалел парень! Оперся о стенку, насупился, набычил шею — вот-вот боднет. Решимость Красюка передается и остальным. Даже Вертела, усевшись верхом на ведро, независимо задрал вверх голову.

Что, если они все в одну душу скажут «нет» и продержатся до звонка? Тогда мне крышка. Останется забрать свой тощий портфель с планом и убираться навсегда из школы.

Я загородил собой дверь и прорычал:

— Ни один не выйдет отсюда, пока не будет выполнено мое приказание. Понятно?!

Но и этот сигнал не дошел до цели. Молчат. Хмуро переглядываются — и ни с места.

Я не знаю, что делать дальше. Пожалуй, на их месте я тоже не стал бы выполнять эту работу, как наказание. Черт меня дернул психануть! И это после стольких лет тренировки силы воли! На душе муторно, хоть волком вой. К счастью, вместо меня взвыл Малинин:

— Григорий Иванович, прошу вас, отпустите меня. Ну, пожалуйста. Я ведь ни в чем не виноват!

— А в чем моя вина? — возразил я. — Тоже, видишь, стою, наслаждаюсь ароматом.

— А я не хочу больше стоять здесь! — топает Борис и переходит на визг. — Вы не имеете права! Я расскажу все папочке!

Этот «папочка» и спасает положение.

— Ах, как страшно! — трясется всем телом Сашка. — Ты еще в милицию заяви!

Сашка презрительно сплевывает и, подойдя к Вертеле, ударом носка выбивает из-под него ведро.

— Расселся тут!

Поставив ведро в раковину, откручивает кран на всю мощь. Молодец все-таки этот Кобзарь! Не знаю, что им движет: жалость ко мне или чувство справедливости. Как бы то, ни было, лед тронулся. Вертела доволен, что может, наконец, выйти из несвойственного ему состояния покоя. Орудуя шваброй, он норовит задеть ноги стоящих. Все приходят в движение. Но это не то, что я наблюдал в классе. Нет того оживления, смеха, игры. Все делается нехотя, молча, из-под палки.

Отлично чувствую: палка — это я.

Красюк стоит в прежней позе. Его упорство перешло в упрямство, и он один против всех. Однако и теперь он мне дороже остальных. Жаль ломать Валерку, но такова уж дикая природа наказания.

— Красюк, имей в виду, — с нажимом говорю я, — нам всем придется задержаться здесь, пока ты не поработаешь свое.

— Прошу вас, мистер Твистер, приложите ручку, — Вертела приставляет к нему швабру и отбегает.

Валерка, превозмогая себя и глотая невидимые слезы, берет деревянными руками швабру и тупо водит ею у своих ног. Для моей пирровой победы и этого достаточно.

Окончательно придя в себя, я начинаю соображать, что нужно скорее убираться отсюда: у мальчишек мокрые рубашки, еще чихать начнут.

— Дай-ка мне швабру, — обращаюсь я к Валерке.

— Зачем?

— С вами тут три дня просидишь…

— Это будет несправедливо, — неожиданно великодушничает Валерка и с остервенением бросается на самый «ответственный» участок.

— Очень даже справедливо, — повышаю я голос. — Какой классрук, такой и класс. Если бы вы хоть немного думали…

Мою сентенцию прерывает торопливо вошедший Василий Степанович.

— Вот это я понимаю! Самообслуживание? Правильно! Молодцы! — мигом оценив обстановку, деланно восклицает завуч. — Я всегда говорил, что в пятом «В» самые сознательные хлопцы.

— Кого побаиваться-то! — бодрится Кобзарь. — Мы все можем!

— Только отчего это вы все мокрые? Вспотели?

— За дурной головой и спине мокро, — дипломатично объясняю я.