Дмитрий Белый - Басаврюк ХХ

• Название: Басаврюк ХХ
• Автор: Дмитрий Белый
• Жанр: Исторические приключения

Произведение, которое предлагается Вашему вниманию, возникло вследствие стечения довольно неожиданных обстоятельств, первым из которых стала находка рукописи неизвестного автора из среды украинских политических эмигрантов поколения УНР. Рукопись хранилась в архиве журнала «Вільне козацтво — Вольное казачество», и принадлежал к периоду 20-30-х гг Автор, работая над научным исследованием о национальной революции 1917–1921 гг, не обратил сначала внимание на этот беллетристический произведение, но несколько новых документов (обстоятельства, при которых автор смог с ними познакомиться, пока не могут быть разглашены) доказали, что он столкнулся с удивительной историей, которая вряд ли может быть охарактеризована как беллетристика. Единственной заслугой автора можно считать обработку документов в направлении осовременивания их языка и объединения в определенной логической последовательности. Еще немного информации о романе:

Правда ли, что история между двумя мировыми войнами была такой острой? Тайные организации, ритуалы в Храме Ужаса и жизнь обычных людей, обреченных на лютую гибель в горниле бессмысленных для них сражений. Среди них живут и ведут свою борьбу люди, которые знают немного больше.

Роман Д. Белого «Басаврюк XX» с его выразительной гоголевской аллюзией является одной из самых удачных попыток авантюрно-мистического характера в современной украинской литературе.

В нем могут быть, а кто-то наверняка и найдет, недостатки. Но самое главное то, что у нас появился еще один автор, который может рассказать историю; автор, который мыслит сюжетами, событиями; автор, которого могут читать все.

---

Когда Кожух вернулся, они все стояли. Живые мертвецы, которые восстали из своих могил, взывая к нему, атамана Кожуха, по последней справедливостью, которую не дождались от Бога.

Кожух вытащил свой «маузер» и положил на стол возле книги, потом снял кубанку и низко, первый раз в своем гордом жизни, поклонился повстанцам:

— Прощайте, братья, и простите.

В ответ разноголосо загудели слова прощения и надежды. Тогда Кожух взял книгу, наугад раскрыл ее и начал читать:

И спочинуть невольничьи
Уставшие руки,
И колени одпочинуть,
Кандалах углу!
Радуйтесь, вбогодухі,
Не бойтесь чуда,
Это Бог судит, избавляет
Долготерпеливих
Вас, убогих. И воздает
Ворам за злая!

Его голос, сначала западая, крепчал, становился громче и жгучим. Слова расходились по землянке, они наполняли сердца сильным и мягким покоем, были проводниками в счастливое прошлое, которое ждало их впереди:

Везде пути праведные
Простеляться; и не найдут
Путей тех владыки,
А рабы теми путями
Без шума и крика
Позіходяться вместе,
Раде и веселые.
И пустыню овладеют
Веселии села.

Кожух осторожно положил книгу и взял «Маузер». Он подошел к Лаврентия и обнял его, затем, ступив на шаг назад, взвел курок и выстрелил в сердце бывшему врагу…

Последним был дед Лемех. Кожух поцеловал его в жесткую и задубілу щеку, покрытую глубокими морщинами. Дед попытался обнять его, но не смог, и только глухо проговорил:

— Ничего, казак, давай…

…Потом Кожух взыскал легкие трупы на скамью к столу, и из лимана, который недаром называли Сладким, набрал в котелок воды. Когда вода закипела, он бросил туда семь твердых кусков хлеба. Последний раз он ужинал со своими собратьями. Кожух доил горячую уху и еще раз осмотрел мертвых повстанцев, которые гордо, с оружием, сидели край стола. Каганец моргал последними отблесками пламя. Лица мертвецов были торжественные и умиротворенные.

— Спасибо вам, товарищи! — прозвучало в тишине. Выходя, он оглянулся назад, фитиль дотлевал. Очертания растворялись в темноте.

Когда Тулуп вышел из землянки, над плавнями стелился утренний туман. Он старательно заложил камышом вход и сверху, в едва заметный холм, вонзил шашку Коляды. Пройдет зима, и уже весной, во осокой, исчезнут следы повстанческого хранилища, и только ржавая казацкая шашка останется единственным памятником в последнее непокоренным.

Весь день Кожух проспал, завернувшись в бурку. Тело было переполнено давно забытым ощущением теплой сытости. Он пытался сохранить это тепло и покой, и поэтому сновидения не трогали его.

Проснулся Кожух, когда уже смеркалось. Быстро перезарядил свой «Маузер», повесил на пояс гранату, привычно проверил, как легко выходит из ножен кинжал, закинул за спину короткий кавалерийский карабин. Последние лучи солнца мягко падали на воду, когда Кожух оттолкнулся от берега и направил каюк в зеленый лабиринт плавней…

Спрятался в камышах, сквозь сумерки Кожух внимательно разглядел берег. Часовые, приободренные, что придирчивый начальник не приехал, лениво скитались по берегу. Дождавшись полной темноты, Кожух разделся, завернул одежду и оружие в черкеску, и, держа сверток над головой, бесшумно поплыл к берегу. Прибрежный камыш красные давно уже вырубили, но он приметил небольшую балку, доплыв до которой смог бы оказаться вне сектором обзора стражей.

Теплая вода приятно освежила тело. Кожух плыл легко, загребая одной рукой по-пластунски. Ему повезло, — дождевые облака закрыли луну, и он смог доплыть незамеченным. Осторожно пробрался по балке дальше от стражей и оделся. Вместо кубанки вокруг головы завязал черный башлык, оставив открытыми только глаза, высоко закатал рукава черкески, а полы по-чеченские заправил за пояс. Вытащил «Маузер» из футляра, дослав пулю в патронника и сунул пистолет за пазуху. Держа в руках карабин, Кожух, согнувшись, бесшумно побежал к крайних домов станицы.

2

Все было, словно как всегда, — густые сады, среди которых виднелись камышовые крыши куреней, ароматные благовония отцветших садов, дружный хор цикад, пряное тепло неповторимой кубанской ночи. Но Кожуха сразу охватило острое ощущение ничего жуткого. Он остановился, прислонясь к высокого плетня, и почувствовал, как холодный пот стекает по его лицу. Он понял причину этого, — станица молчала. Не пели возле дворов старые казаки, вспоминая дедовские песни, не заливалась под скрипучие гармоники со свистом и гиканьем молодежь, похваляясь вояцкими тембрами перед девушками, а те, в свою очередь, не подсмеивались над кавалерами своими язвительными перепевами. Не было слышно ржание лошадей, лай собак, привычного шуршание обязательной живности в хозяйственных дворах.

Кожух быстро пошел дальше, где за несколько дворов стояла хата Баглаев, большой и искренней семьи, хороших хозяев и неутомимых певцов. Последний раз, еще зимой, десятилетний Омелько Баглай привлек к повстанцев мешочек с «бурсаками», табаком и четверть самогона. Теперь Кожух хотел расспросить у старого Петра Баглая о событиях в станице. Ворота в Баглаев были почему открыты, Кожух тихо загнал патрон в патронника и, держа карабин наготове, проскочил до большого двора. На дворе было тихо, большой шалаш Баглаев белел в темноте. Кожух осторожно пошел, прячась за стеной пустой конюшне, к нему. Вдруг он увидел темную фигуру, которая стояла на коленях, приложившись к высокой яблони посредине двора. «Засада», — промелькнуло в голове у Кожуха. Но, присмотревшись внимательно, он усомнился в этом. Человек был одет в белую рубашку, явно непригодная для маскировки и стояла лицом к дому. Кожух осмелился подойти к человеку, на всякий случай выхватив кинжал. Его рука схватила человека за плечо и повернул к себе. Кожух уронив кинжал и отшатнулся. Перед ним лежал скелет, обтянутый кожей. На Кожуха смотрели выпученные глаза, на голове торчали редкие пряди белых волос. Распахнутый рот был забит зелеными листьями с яблони. Он узнал мертвеца по длинных темных усах. Это был его сверстник, некогда крепкий и доброжелательный, веселый батареец Тарас Баглай. Кожух встал на ватных ногах и, сам не зная для чего, зашел в дом. Там сразу вместо свежей прохлады саманного куреня в нос ему ударил неприятный сладковатый запах разложенной человеческой плоти. Когда глаза его привыкли к темноте, он увидел на скамье под иконами мертвого старика Баглая, борода которого торчала на заброшенном назад лице, старая Баглаиха сидела возле него, руки ее по-крестьянски были сложены на коленях, голова, связана старой платком, опущена на грудь. Женщина Тараса, некогда моторная Татьяна, лучшая певица на этом краю станицы, лежала на глиняном полу. Одной рукой она обнимала летнего ребенка, маленького Петра, а второй сжимала высохшую грудь. В доме гула туча мух. Кожух отпрянул назад, наткнулся спиной на печь. С грохотом попадал, давно уже не нужен хозяевам, кухонный инвентарь. Вдруг Кожух застыл с перехваченным дыханием, — на подворье кто заходил. Послышались голоса:

— Ну вот, а ты говорил, что Татьяна к вечеру умрет.

— А что, видишь, — вот Тарас лежит.

— Давай его заберем, а Татьяну уже завтра, с дедом и старой, все единственно, на арбе места нет.

— Что и говорить, всю улицу в Пустую балку поперевозили.

— Слышишь, а Заброда не врет, пайке выдаст за ночную работу?

— Кто знает, как в хорошем настроении будет после банкета с Фельдманом, то, может, и выдаст.

На дворе послышалось шуршание, кто громко пыхтел, таща мертвое тело, потом заскрипела колеса арбы, и все замолкло.

Кожух вышел на улицу, ловя ртом свежий воздух, его колотила лихорадка. Он напряг все мышцы и задавил крик, который рвался из горла. Времени было мало. Ночь надо было беречь.

Кожух пробрался на огороды, поросшие бурьяном, и отправился дальше. Он хорошо знал, куда надо идти. Один раз он едва не натолкнулся на солдатский патруль. Солдаты шли под вишневыми деревьями мимо дома Даниила Бурленка. Кожух упал, втискиваясь в сухую землю. Солдаты прошли в метре от него, разговаривая на незнакомом языке.

Переждав минуту, Кожух пополз в сторону, пока не выбрался через двор учителя В. Кульбачного на центральную улицу. Окна дома напротив ярко светились, оттуда слышались звуки громкого смеха, возгласы и трескуча музыка, которая неслась с патефону. «Празднуют победу», — подумал он.

Где вдали глухо простыл гром, приближался дождь. Далее, по станичным майданом, светились окна бывшего педтехникума, занятого теперь под казармы, за ним, на фоне облачного неба, пусто темнело церковь. Необходимо было проскочить через дорогу к дому, откуда слышались звуки пьяной пирушки. Улица была пуста. Кожух быстро ход ее и застыл, прижавшись спиной к высокому забору. Теперь оставалось проникнуть незамеченным в ворота. Вдруг взгляд его удивленно скользнул по знакомой с детства тополя. К высокого дерева была прибита широкая черная доска. На ней белел надпись мелом, освещенное отблеском света из окон куреня. Кожух прокрался ближе и прочитал: