Наталья Фатеева - Поэт и проза: книга о Пастернаке

• Название: Поэт и проза: книга о Пастернаке
• Автор: Наталья Фатеева
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2003
• ISBN: 5-86793-224-9

Исследование посвящено творчеству Б. Л. Пастернака. Акцент в книге делается на феномене сосуществования двух форм языкового выражения — стиха и прозы — в рамках единой творческой системы, которая у Пастернака отличается именно чередованием двух форм словесности, что позволяет описать явление литературного «билингвизма» в эволюционном аспекте. В результате параллельного анализа стихотворных и прозаических текстов определяются инварианты индивидуальной системы Пастернака и дается по возможности полное описание его художественной картины мира.

В заключительной части книги художественная система автора «Доктора Живаго» сопоставляется с некоторыми другими системами (Пушкин, Лермонтов, Набоков).

Книга предназначена для филологов — литературоведов и лингвистов, а также для всех тех, кто интересуется вопросами художественной коммуникации.

---

Таким образом, «наследственное содержанье» первого круга Пастернака, пережив «второе рождение» и вобрав в себя миров разноголосицу, вновь развивается поэтом в книге «На ранних поездах». Здесь «ранними поездами» соединяются Лес, Сад и Город, и происходит окончательный скачок «поверх барьеров». На этом круге вновь происходит экстраполяция внутреннего мира но внешний, и слона, ритмы и композиции стихотворении, наполняясь памятью предшествующих кругов, становятся «неслыханно просты», и оказывается, что у поэта «по распахнутым покоям» все «загадки в гласностях снуют» («Дрозды»). Сама же «Сестра мои жизнь» как alter ego возвращается в стихотворении «Все наклоненья и залоги…» (1936), которое не вошло в книгу «НРП». Здесь поэт в невиданно расширенном мире, стоя на пепле рухнувших планет, вновь возвращается Грозой… в обманы/ веток, дождем, обдающим до дна, и ищет в них свою душу. Со всем пастернаковским миром происходит то же, что с «Городом» (1940–1942): Он сам, как призраки, духовен Всей тьмой перебывавших душ. Он наполняется памятью и «духом» вещей, в которые поэт уже «вложил душу» на предшествующих кругах (ср. во «ВР»: Не сможет не сказаться поневоле Созревших лет перебродивший дух). Созрели плоды (ср. Яблоне — яблоки, елочке — шишки в «Вальсе со слезой» и конец «СМЖ»: Разлегшись, сгресть, в шипах, клочьми Событья лет, как шишки ели), «Неоглядность» замыкает круг с «ЛШ» блеском морского флота, и происходит возвращение «вглубь» к далеким пристаням, где Россия волшебною книгою, раскрытою на середине, «пишется заново Ближайшею первой метелью <…> белая, как рукоделье» («Зима приближается»). Так книга «НРП» и ей современные стихотворения вплотную подходят к циклу «СЮЖ» и всему корпусу романа, замыкая с ним третий круг. Хотя само художественное пространство «ДЖ» как раз расположится в первом, втором и «недожитом» Живаго третьем круге — т. е. до 1929 г., до «второго рождения» в исчислении времени «Исторического мира» и вплоть до «СЮЖ» в исчислении «Божьего мира». В центре романа окажется Москва, где Пастернак дома, у первоисточника, т. е. у строк, которыми заканчивается книга «На ранних поездах». При этом первая книга романа открывается как раз белой метелью.

Стихотворный цикл Юрия Живаго (1946–1953) можно рассматривать уже как «иконостас» Пастернака, ту «ограду, которая отделяет профана (в античном смысле) от запретного». Это точное замечание О. М. Фрейденберг в письме поэту 1954 г. [Переписка, 290], знатока мифологии и литературы, в том числе и античной, ведет к еще более важному представлению о мире Пастернака, которое зрительно совпадает с нашими схемами. Далее она связывает «СЮЖ» с его первой книгой «Близнец в тучах», как воздушный шар со своей ниточкой: «Мне показалось, что лексика у тебя другая, что весь язык новый какой-то, другой, тяготеющий к огромной простоте <…> в чеканке точной мысли. Но не знаю почему — мне показалось, что ни один цикл твоих стихов не приближал тебя к твоим молодым началам <…> словно ты шел по кругу и в наибольшем уходе от робкого вступленья оказался, в своей зрелости, в двух шагах от твоей юности <…>. Хорошо, когда творец, подобно детскому воздушному шару, всегда привязан ниткой к своей молодости и к своему детству, что он „говорит себя“ (как сказали бы греки) и держит единство своей основой» [Переписка, 290]. Так смыкаются «неслыханная вера» и «неслыханная простота», которая окончательно «говорит себя» в книге «КР». Тут вторая нитка «воздушного шара» поэта как бы привязывается к Вечности, когда «время стало». Здесь поэт как раз пытается дойти «до самой сути» и эта суть окончательно обнажает «Близнеца в тучах» Пастернака — «Сына Бога живаго».

Суть «обнажения» «основанья и корней» заложена в самом названии последней книги поэта «Когда разгуляется». И вся «книга жизни» Пастернака (три ее круга) становится как бы преддверьем этой книги, написанной в ожидании смерти и Вечной жизни. Показательным является и открывающее книгу стихотворение «Во всем мне хочется дойти…», и целостная композиция книги, вмещающая все основные сущности-темы Пастернака в форме, очищенной от случайных схождений. Рука художника-творца становится все «всесильней» и вместо первых пробных линий как бы уже описывает в последней книге стихов единую и уверенную «Апеллесову черту» идиостиля. У этой «последней черты» поэт определяет формулу творчества-отражения (Цель творчества — самоотдача) и жизни (Но быть живым <…> Живым и только до конца), раскрывает понятие «Души», которая «все виденное здесь», как мельница, перемалывает «в смесь», и обнажает образ женщины в облике «Евы», для которой собственно поэтом-Адамом «переименовывается» весь мир. В этом мире все связи устанавливаются ветром в споре с ночью («Ночной ветер»), в этом мире «потерян» человек, который отыскивается вновь в виде своего природного двойника в июльском сквозняке и воздухе («Июль») и в виде ручья, который «что-то хочет рассказать Почти словами человека» («Тишина»). Так вновь в материально-стихийной оболочке выделяются два связующих элемента бытия — вода и воздух, порождающие вечное движение жизни, и происходит обнажение основ природы, мира, тайника вселенной («Когда разгуляется»). Среди — этих стихий живет растительный мир, побегами жизни и зелени обращенный к солнцу и небу («Травы и камни»). В этом же небе в «Ночи» появляется художник, и Неведомым вселенным Повернут Млечный Путь — т. е. судьба или «Дорога» лирического субъекта (Как разве только метни впору Все время рваться вверх и вдаль). И эта «дорога» оказывается «путем» среди ночного пустынного неба к Богу.

Лермонтовский контур диалогической ситуации всплывает после «Гамлета» «СЮЖ» в стихотворении «В больнице», где художник сам оказывается «творением рук» Бога, который «прячет» его «Я», как перстень в футляр, в человеческое тело. Диалог с Творцом далее превращается в «Музыку», которая и направляет «путь» «все время вверх». Этот «путь» так отражен в последовательности стихотворений: «Ночь» → «Ветер (Четыре отрывка о Блоке)» → «Дорога» → «В больнице» → «Музыка», а далее следует опять «снежная парадигма» Пастернака, к которой мы приходим через Блока и «Музыку». Здесь мы снова оказываемся в «белой волне» музыки (ср.: «Здесь память волны святой…» Блока), которая определяет музыкальное начало мира. С точки зрения А. Блока, «есть как бы два времени, два пространства, одно — историческое, календарное, другое — нечислимое, музыкальное. Только первое время и первое пространство неизменно присутствует в цивилизованном сознании; во втором же мы живем тогда, когда чувствуем близость природе, когда отдаемся музыкальной волне…» (цит. по: [Эткинд Е. 1989, 192]). Пастернак живет именно во втором времени и пространстве своего «Божьего мира», и время у поэта отсчитывают зима и снег, идущие «в ногу» с лирическим субъектом и его творчеством, начиная с Рождества.

Поэтому после «зимы» «Я» Пастернака и начинает видеть всю свою будущую жизнь насквозь, а те «следы», которые «Я» оставил на снегу «После вьюги», теперь Отлились в безупречные формы Без неровностей и углов. Но оказывается, что жизнь и творчество хранят еще и «следы» «Вакханалии», игры, страсти, которые находятся «в метели» за «церковным приделом». В «Вакханалии» обнаруживается вновь «сестра» Пастернака, «Близнец» женского рода — Жизнь. Она «ароматом цветов» напоминает о том, что Состав земли не знает грязи.

После стихотворения «Все сбылось», где встречаются прошлое и будущее, и поэту, как птице, «отвечает эхо» (ср. «Эхо» «ПБ»), происходит возвращение вспять к детству. Туда мы попадаем благодаря «старому вокзалу», к которому подвозят «новоприбывших поезда» («Поездка»), и оказываемся в мире первоначального «рая» и «свежести» («После грозы»), В этом мире детства среди старого и нового, среди игры «всех страстей Во имя переделки мира» («Вакханалия»), вечными оказываются только женщины («Женщины в детстве») и зимние праздники. В стихотворении «Зимние праздники» обнажается женская суть рождественской ели, и она, подобно Еве, кажется «голым и полуодетым» деревом. Это дерево Рождества как Вечность вырастает посреди комнаты и мира точно так же, как «вырастают» «в дверях», «как деревья», женщины (Вырастали в дверях, как деревья По краям городских цветников) Вновь в единой символике и комбинаторике сливаются Женщина — Дерево — Дверь — Рождество — Детство (Цветы) — Бог, и женщина снова оказывается «веткой» дерева, соединяющей детство и божественное начало жизни.