Эрнст Саломон - Вне закона

• Название: Вне закона
• Автор: Эрнст Саломон
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1930

О книге: Эрнст фон Саломон в своем вышедшем в 1930 году автобиографическом романе описывает опыт своей молодости, начиная с его членства в добровольческом корпусе в 1918 году. Сначала он боролся на стороне проправительственных войск в Берлине и Веймаре. Когда польские и межсоюзнические стремления аннексировали части Силезии вопреки результату плебисцита, Прибалтика и Верхняя Силезия стали районом боевых действий.

За свое соучастие в совершенных «Организацией Консул» (О.К.) убийствах по приговору тайного судилища (т. н. «суда Феме»), в том числе в убийстве министра иностранных дел Вальтера Ратенау, Саломон был осужден на многолетнее тюремное заключение.

Особенностью этого романа является безжалостное раскрытие образов мыслей исключительных людей в исключительные времена — и это на литературном уровне. Не менее интересна и личность самого автора ввиду того, что в будущем он отмежевался от последовавшего за революционными годами национал-социализма, в отличие от некоторых своих соратников.

Эта автобиография является «в то же время чем-то вроде автобиографии всего времени» (Пауль Фехтер), и она, как писал в обсуждении книги Эрнст Юнгер, заслуживает прочтения хотя бы потому, что она «охватывала судьбу самого ценного слоя той молодежи, который вырос в Германии во время войны».

«Вне закона» на полном основании считается одним из лучших романом для понимания смутного времени, последовавшего после Первой мировой войны, и мотивации основных приверженцев «крайне правых».

---

Изобилие впечатлений сбивало меня с толку. Но я сидел очень приятно в мягком кресле, пил кофе, у которого был странно полный вкус, и старался принимать в себя все, что представлялось вокруг. Господа в блестящих очках в роговой оправе говорили там о политике, машине и женщинах. Я слышал о вещах, которые были мне совсем чужды, которые озадачивали меня, и в которые я должен был верить, так как о них рассказывали с небрежностью и уверенностью. Я очень сильно чувствовал свою абсолютную непригодность. Мне так хотелось бы о многом спросить, но я не мог участвовать в разговоре обо всех этих вещах, и это стесняло меня. Я был до предела набит переживанием отсутствия переживаний и при каждом слове, которое я хотел сказать, боялся, что я не вышел из того ограниченного окружения, в котором я жил до сих пор, и что каждое из моих выражений тут же поймет, что за окружение это было. И это очень сильно заставляло меня говорить. Я хотел спрашивать, хотел из беспорядочной кучи слов и представлений выжать для себя самое важное, что-то важное, какое-то существенное ядро, хотел нанести удар, чтобы разорвать круг, но при каждой попытке атаки у меня получался только прыжок на резиновую ленту, снова отбрасывающую меня назад.

Но как, разве не было так, что и эти столь уверенные в себе люди, все же, тоже были закованы в какого-либо рода цепи? Могли ли они выйти за свои границы? Пережили ли они борьбу, опыт которой только и дает им право сорвать с себя оковы? Было ли это той свободой, о которой я грезил? Не было ли, в принципе, ложным все то, что говорили эти люди, ложным и односторонним в своем разнообразии? Кто из них осознавал момент? Кто из них построил себе жизнь так, как мог бы ее построить тот, кто был свободен, на самом деле свободен?

В принципе, все они были полны умилительного, сытого недовольства, тогда как мое недовольство было жгучим и пронзительным.

Когда я подвел итог этим пяти годам, то у меня в итоге остался плюс. Как мог бы я это перенести, будь это иначе! Но буржуазное не должно было одолеть меня; потому что оно неподвижное, пусть оно, возможно, и может шевелиться, но оно не живое. А я должен был жить, жить! Слишком долго был я неподвижным, чтобы теперь я мог бы еще дольше ждать, чтобы жить. Закон единообразия, который владел мною пять лет, и эти умные, интеллигентные, подвижные господа были ему точно так же подчинены. Но во мне действовали напряжения, которые не могли позволить мне перейти из одних оков в другие, но наверняка могли позволить мне скачок из неподвижности в безграничное, в радость, в твердость, в вещи, которые стоят выше слов.

Мы шли по старой части города. В то время как яркие огни мерцали на главных улицах, луна стояла над острыми, разделенными фронтонами. Кошки с поднятыми хвостами прокрадывались по крышам. То, что я видел, было нереальным в своей реальности, и поэтому я чувствовал себя хорошо. Я не мог больше выносить прямых линий, и этот беспорядок, залитый лунным светом, который все смягчал и, все же, бросал при этом тени, как раз и был тем многообразием, которое только и делало небо живым, и именно это делало меня спокойным и уверенным. Я был свободен, и пять лет утонули и забылись.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Журнал «Здесь&Сейчас» (4) 2006

На обложке изображена башня замка Заалек

Статья Бертольда Лаутербаха «Замок Заалек, Вальтер Ратенау и покушение 24 июня 1922 года», глубокая и интересная благодаря увлекательному описанию процесса, планирования, проведения, бегства и смерти террористов, тщательно разбирает убийство Вальтера Ратенау (род. 1867) и освещает подоплеку этого теракта без лицемерных политкорректных шор. Автору удалось непредвзято показать политическую позицию, мир идей и образ действия преступников, а также подвергнуть тщательно оберегаемый и лелеемый в ФРГ образ Вальтера Ратенау («бескорыстный адвокат и мученик за мир во всем мире») новой критической оценке. То, что Эриху Керну (1898–1922), Эрнсту Вернеру Техову (род. 1902) и Герману Фишеру (1896–1922), которым национально сознательные немцы снова и снова воздают почести на месте их смерти, в замке

Заалек, теперь впервые за много лет посвящена работа со спокойным, сбалансированным изображением виновников покушения, следует оценивать абсолютно положительно.

Цитата: «Но как оценивает националист теперь в 2006 году эти события, и как подобает обходиться с феноменом Заалека? Нет никакого сомнения, что покушение в июне 1922 года произошло, исходя из духа национализма. Конечно, не из того уютного патриотизма столов постоянных клиентов в пивнушках и стрелковых союзов, а из радикального, мужского национализма действия, который давно сжег мосты за буржуазным миром. В этом отношении Фишер и Керн также не подходят на место икон «клубного» культа героев. Толстые брюхи в нестиранных рубашках, размахивание флажками в промежутке между горячей сарделькой и крепким мартовским пивом — не в Заалеке, не в этом месте! Совершившие покушение принадлежали к элитарному мужскому союзу, который придавал очень мало значения теплому запаху конюшни народной общности. Холодный прозрачный воздух революционного национализма овевает — тогда, как и сегодня — одиночек, а не стада. Заалек, замок и кладбище, дышат достаточной атмосферой, патриотический пафос сам по себе хорош, но, пожалуйста, только с исторической тактичностью! Как сформулировал это Герман Эрхардт, капитан, после того, как он распорядился похоронить обоих своих бойцов? Будь они правы или нет, будь это успех или неудача, но это были герои, которые пожертвовали своими жизнями, движимые одной лишь мыслью: Помочь своему народу! Помочь своему отечеству! Благородного человека отличает то, что он умеет умирать. Неблагородный клеймит себя тем, что он не хочет умирать».

Эрих Керн Герман Фишер

Два человека, совершившие покушение 24 июня 1922 года: Эрих Керн (18981922; восточный пруссак, участник войны, старший лейтенант военно-морского флота, член морской бригады Эрхардта, студент в Киле); Герман Фишер по прозвищу «Рыбак» (1896–1922; родился во Флоренции, саксонец, участник войны, лейтенант и командир роты, член морской бригады Эрхардта, студент в Хемнице)

Из статьи: В. Вольф. Альтернативный медийный ландшафт II: «Читать радикально-право — Журнал «Здесь&Сейчас» (Немецкая рубрика Велесовой Слободы, 2008 г.)