Хескет Пирсон - Бернард Шоу

• Название: Бернард Шоу
• Автор: Хескет Пирсон
• Издательство: Ростов н/Д: изд-во «Феникс», 1997. - 544 с.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-222-00176-8

Бернард Шоу — первый ум в английской драматургии нашего века, мудрый и остроумнейший собеседник, оставивший глубочайший след в мировой культуре. Вот почему интерес к этой незаурядной личности не ослабевает уже на протяжении полувека.

Книга Хескета Пирсона — уникальная попытка проникнуть в сложный духовный мир писателя, фактически предоставив ему самому писать о себе. Добрая половина книги написана от первого лица и представляет собой бесценный материал о жизни и творчестве Бернарда Шоу.

---

Мы лихо разбойничали в открытом море, словно дело происходило в XIX веке. Мы возбудили к себе отвращение и ярость всего мира, похваливая себя, восхищаясь собою. Свои поражения мы называли блестящими победами, ликовали, сидя в смертельной ловушке — в Брюсселе, в Антверпене, в Варшаве, — куда заманивали обреченного германца наши великие стратеги, Цезари наши, Наполеоны. Асквита мы ставили выше Кавура[156], Грея возносили над Марком Аврелием. Немцев ругали последними словами, словно крючников или проституток: трусы, идиоты… Наши люди погибали тысячами — не хватало вооружения: мы завалили фирмы военными заказами, а те рассовали их по крохотным мастерским.

Мы заврались окончательно. Ветер с Востока кружил наши головы. Теперь все переменилось, теперь даже «Таймс», «Морнинг Пост» и прочие злобно выкрикивают все то же самое, что говорил и я, но говорил осторожно и ровным голосом. Вы же имеете toupet[157] упрекать меня: не время! И Вы правы: я очень поздно спохватился, долго проканителил. Но винить меня за это тоже нельзя. Надо было остыть, прежде чем усесться за работу. Потом месяцами, по капле, добывать доказательства. Переделывать все наново, знакомить с материалами людей: не перегнул ли я палку? Не бью ли ниже пояса? Убеждают ли мои доказательства? Куча хлопот!

От имени Бельгии я взывал к Президенту Вильсону о помощи. Страшно вспомнить, сколько труда потребовала от меня эта работа. Хорошо уже то, что я разбил заговор трусливого молчания. Вместо смехотворного и лицемерного вранья я предъявил Германии серьезный счет. И немцы это поняли, они оказались умнее нас. В первом порыве негодования они честили меня Vaterlandslose Geselle[158] и черт знает кем еще, а потом принялись цитировать меня и положили начало моей славе прогерманца. И нет бы разоблачить этот трюк — наша пресса поддержала немцев, ибо думала только об одном: выставив напоказ идиотскую, кинематографическую галиматью ее заявлений, я больно задел тщеславие нашей прессы. Такого же отношения ко мне пресса держится поныне, хотя и трубит уже о вещах, которые впервые высказал именно я.

Вот как получилось, что многие мои ученики — а у меня их несколько тысяч — решили, что Германия права, и они устраняются от помощи, не идут в армию: им каждый день твердят, что так сказал пророк Шоу. Не далее как вчера я сочинил длинное письмо в восточном духе, которое Мэйзон должен показать марокканским шейхам: немцы подстрекали их к мятежу, с невероятной бестактностью утверждая, что я-де не принимаю всерьез договор 1839 года, — как будто я или Бельгия хоть чуточку интересуем мавров! Сами бельгийцы показали верх благоразумия. Я обещал свое участке в сборнике «Подарок короля Альберта», но в самый последний момент «Дейли Телеграф» постаралась удалить мое имя из книги. И вот тогда является ко мне бельгийское правительство и просит написать для них пространное воззвание к миру. Вежливо объясняют: к вашему голосу прислушиваются. А на самом деле они вот что имели в виду: я смогу четко оговорить наши обязанности перед ними, не буду азартно науськивать на немцев. Вы же все это время валяли дурака в правительственном учреждении, разговорами отрывали людей от дела, поедали отечественный хлеб — вместо того, чтобы приводить в отчизну корабли с провиантом, — и еще призывали народ расстрелять меня.

Ладно, я Вас прощу — при одном, правда, условии: займитесь тотчас своим делом, пойдите в этот дурацкий клуб и велите сделать то же его идиотским членам. Впрочем, они-то уж положительно ничего не делают, только нападают на меня и остаются в дураках. И все же душу-другую, быть может, Вы спасете. Спешу и покидаю Вас, но остаюсь всегда Вашим

Джи-Би-Эс».

Полную историю письма к марокканским шейхам Шоу изложил мне: «В самом начале войны, стремясь возмутить против Франции Марокко и Алжир, германское правительство состряпало на искуснейшем арабском языке документ, провозгласивший, что я великий пророк и что в беседе с неким американским сенатором я как-то признал нарушение нейтралитета Бельгии следствием войны, а отнюдь не причиной ее. Не могу представить себе, чем руководствовались немцы, решив, что любой марокканский шейх бросится тотчас к оружию, распаленный заявлением, которое какой-то собака-неверный сделал другому собаке-неверному. Однако немцы до этого додумались и не пожалели денег. Посему ко мне явился мой знаменитый коллега-литератор А.-Э. Мэйзон и заявил, что я должен «коротко и ясно» объявить: великий пророк Шоу не заражен прогерманскими настроениями. Сам Мэйзон тогда воевал по-настоящему: водил немцев за нос по Средиземному морю. Мавров я на своем веку перевидел достаточно, сам не раз беседовал с шейхами и марабутами[159], и поэтому без труда убедил Мэйзона, что «краткость» не в чести у варваров. Кроме того, не каждый день награждают званием великого пророка, и мне захотелось выговориться всласть. Мы были ребята не промах, я и Мэйзон, стиль нашего апостольского документа мы приправили выкрутасами из «Тысячи и одной ночи», и вышло совсем пророческое послание, которое, я полагаю, займет достойное место в арабской литературе, — скажем, как дополнительная сура[160] Корана. Думаю, наше сочинение хорошо перевели и недурно распространили: мавры не затеяли заварухи. И произведение наше было каким угодно, только не кратким».

В январе 1915 года Шоу писал Роберту Лорейну (тот служил в ту пору в военно-воздушных войсках): «Одно из двух: или мы не будем воевать в будущем, или придется нам научиться обходиться без солнышка — в бомбоубежищах с электрическим освещением». Сейчас человечество приучилось с опаской посматривать на небесную твердь, но когда над Лондоном повисли первые цеппелины и Шоу написал в «Таймс», призывая власти строить бомбоубежища для защиты гражданского населения и в первую очередь обеспечить убежищами школы, редактор газеты «с брезгливым выражением отказался печатать материал, который может породить святотатственное сомнение в неприкосновенности гражданского населения и в том еще, что британский солдат может поднять руку на штатского не только благословляющим жестом». Тогда Шоу отослал статью в центральной орган либералов, но и здесь редактор заявил, что, как ни противно ему соглашаться с «Таймс», статья Шоу не может быть опубликована в цивилизованной стране. (Ее все-таки опубликовал Мэссингем в «Нейшн».) Прошло совсем немного времени, и грохот бомбежки развеял цивилизаторские грезы наших редакторов. Вот тогда им, наверно, пришлось согласиться со словами Шоу: «В будущей войне в полной безопасности будут лишь солдаты: у них есть блиндажи».

Не жалея сил, Шоу работал на благо союзников, а тем временем британская пресса с чрезвычайным старанием мылила ему шею. Писали, что он сидит дома взаперти, боится показать нос на улицу, что карьера его кончена, репутация загублена, что его бросили приверженцы и оставили ученики, что песенка его спета, он уничтожен, обращен в прах — ну, пропал человек! В разукрашенном виде эти утки залетали в берлинские и венские газеты.

А на самом-то деле он каждую неделю с невиданным успехом выступал на лондонских уличных митингах. Явившись полюбоваться, как его погонят с трибуны, репортеры становились свидетелями необыкновенного воодушевления публики. Со всех концов страны лейбористские собрания посылали ему благодарственные слова за «Здравый смысл о войне», его переписка все росла и ему пришлось завести типографские уведомительные открытки, где рядом с признательностью заявлялось следующее: он вынужден отказаться отвечать на письма — некогда писать статьи.

Перед отъездом в Месопотамию в 1916 году я несколько раз навещал его. В свой первый приход я с изумлением увидел огромные шипы на верху калитки, ведущей к подъезду Шоу. Необходимость военного времени? В гостиной на каминной доске были начертаны слова: «Собака лает, ветер носит». Шоу пояснил, что до него здесь жил еще один философ, который и выразил свои чувства в этой записи. «Я бы только загубил эту мысль, взявшись развернуть ее в каком-нибудь предисловии, — объяснил Шоу. — Так что пусть она остается здесь как есть».

— Как относитесь к армии? — спрашивает меня Шоу.

— Плохо, хотя отказаться служить боюсь.

— Да-да, заставить они умеют, только ведь делу это не поможет. Они не понимают, что на войне надо драться. Пожара надо беречься, но когда дом охвачен огнем — поздно пенять что да почему. Гасить надо! Рассуждениями, кто начал эту войну да какая она плохая, — войны не кончить. Знаем, что плохая, и все же надо изо всех сил бороться с огнем, затоптать его. Я-то понимаю, как можно скорее всего окончить войну: пустить в расход нескольких политиканов — и делу конец.

— Что вы сейчас пишете? — спросил я.

— Когда выпадает время, работаю над пьесой в духе Чехова. Это моя лучшая вещь. Вы Чехова-то знаете? Какой драматург! У него совершенно безупречное чувство театра. Рядом с ним я будто новичок. Я задумал поднять большой религиозный вопрос. Читаю Библию, когда есть время читать.