Раиса Беньяш - Пелагея Стрепетова

• Название: Пелагея Стрепетова
• Автор: Раиса Беньяш
• Издательство: Искусство
• Жанр: Театр
• Год: 1967

Все в жизни Пелагеи Стрепетовой, словно нарочно, сочинено для романа. Великая трагическая актриса, она и сама шла навстречу трагическим испытаниям. Творческим, человеческим, общественным. Ее биография полна резких и неожиданных столкновений, внезапных конфликтов, таинственных совпадений. Кажется, действительность сама позаботилась о том, чтобы на каждом жизненном перекрестке, с первой минуты появления на свет, подстроить непредвиденные и глубоко драматичные повороты.

---

Конец, который попадал в мужика, бил сильно, с непоправимой жестокостью, иногда насмерть.

Накануне реформы помещики, даже те, кто слыли самыми либеральными, судорожно старались оберечь свое благополучие. Бедных крестьян, которым высказывалось столько сочувствия, они насильно переселяли на бесплодные тощие пески, а то и вовсе засылали в Сибирь. Целые семьи с беспомощными стариками и грудными детьми, раздетые и разутые, отправлялись в путь с насиженных мест. Половина так и не добиралась до цели.

В деревнях, где печальные некрасовские названия вполне соответствовали уровню жизни, радость освобождения соединялась с паническим страхом. Все эти извечные «Дырявино», «Заплатово», «Знобишино», «Разутово», «Неелово», «Горелово», «Голодухино», — привычные к голоду и безвыходной нищете, не ощущали реальных жизненных перемен. Самодержавие стремилось не к благоденствию народа, а к показному благополучию. Искало не пути улучшения жизни, а способы установить тишину. Те, кто эту благонамеренную тишину нарушал, объявлялись немедленно врагами государства.

Правительство Александра II, гуманиста и либерала, прославляло как высший акт милосердия данную народу волю. Но с каждым защитником воли расправлялись решительно и сурово.

Год реформы ознаменован арестами и ссылками. В кандалах совершают свой путь на каторгу представители демократической интеллигенции Обручев и Михайлов. Через год, вслед за ними, в самые гиблые места Сибири высылают и Чернышевского. Цензурный гнет, внезапные обыски, быстрые и неправые суды, тюремное заточение и каторга становятся неотъемлемой частью повседневного обихода.

И все-таки шаг сделан. Общественное движение вышло из берегов и ринулось наперерез тщательно охраняемому государственному порядку. Голос революционных демократов не умолкает, несмотря на прямую опасность. Даже министр внутренних дел Валуев говорит, что Россия «молчать по-прежнему… уже не способна». И закованные в кандалы народно-освободительные идеи продолжают борьбу. Борьба проникает и в искусство.

Шумный скандал вызван уходом группы молодых из цитадели охранительного искусства — императорской Академии художеств. Передвижная выставка, которую они готовили в деревянном флигеле дома на Васильевском острове, была прямым вызовом величавому и спокойному академизму. Под олимпийцем Брюлловым явно трещал пьедестал.

Дерзко ворвалась в музыку «Могучая кучка». Даже на императорскую санкт-петербургскую сцену проникли тулупы и сарафаны, и в отделанном золотом парадном зрительном зале, по выражению аристократического директора театра, «запахло мякиной».

Впрочем, театр оставался самым консервативным из всех искусств. Тенденция к официальной благонамеренности и умилительному благополучию сказывалась на театре особенно явно. Самое наглядное из искусств, самое произносимое и доступное, искусство театра не могло укрыться за вольно трактуемыми недомолвками живописи или за многозначностью содержания музыки. Театральное произведение «прочитывалось» каждым чиновником, и каждый был вправе обнаружить недопустимые вольности.

Идеал театральных попечителей наиболее точно сформулировал герой Салтыкова-Щедрина князь Лев Михайлович в предложенном им проекте «настоящей» комедии.

В ту самую минуту, говорил он, когда взяточник снимает с бедняка последний кафтан, «из задней декорации вдруг появляется рука, которая берет взяточника за волосы и поднимает наверх… В этом месте занавес опускается», и зритель, увидев законное торжество справедливости, «выходит из театра успокоенный и не застегивает даже своего пальто…»

При всем сарказме великого сатирика, проект, составленный его князем, был не так уж далек от реального содержания комедий, распространяемых и поощряемых театральным начальством. Кроткое умиление перед действительностью было самым желанным мотивом произведений, хоть сколько-нибудь перекликающихся с темами современной жизни. Один из реакционных критиков не стеснялся советовать художникам изображать Русь в «ясных картинах безмятежного счастья».

Искусству предлагалось не бередить совесть, а всячески ее успокаивать.

Никто не стоял дальше от благодушного, безоблачно-успокоительного искусства, чем Стрепетова.

Ее талант уже в ранние годы тревожил, укорял зрителей, разрушал благодетельные иллюзии спокойного существования. Ее искусство, вторгаясь в сознание почти насильно, кричало о неблагополучии, посягало на все удобные и привычные нормы, налагало тяжелую нравственную ответственность. И при этом находило трагическое не в фигурах титанов, не в мировых исторических коллизиях, а в простом житейском материале, в сермяжной правде судьбы обыкновеннейшей русской бабы.

Об этой забитой, униженной и поруганной бабе, сумевшей сохранить щедрость чувств и величие души, никто до Стрепетовой не сумел рассказать с такой невыносимой болью, с такой яростной силой, с таким могучим трагическим размахом.

Разве только Некрасов в поэзии. Но в том-то и состояло чудо таланта Стрепетовой, что одна, без поддержки и школы, среди театральной рутины русской провинции, в атмосфере борьбы и недоброжелательства, эта удивительная актриса интуитивно искала то самое, что искали в поэзии Некрасов, а на холсте — передвижники.

Масштабы театральных открытий Стрепетовой стали ясны позднее. Но предвестники ее будущей славы и ее незыблемой творческой программы обнаружились отчетливо уже во втором самарском сезоне, в зиму 1869/70 года.

Этот год по многим причинам Стрепетова считала для себя поворотным.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

К тому времени ей исполнилось восемнадцать.

У нее была порывистая, ранимая и повышенно восприимчивая натура. Ранняя осведомленность в житейских делах, бытовые неурядицы, выработанная обстановкой самостоятельность не убили в ней непосредственности и жадного интереса к жизни. Она со страстью относилась к искусству и с той же страстью стремилась навстречу новым для нее впечатлениям.

Она постигала жизнь эмоционально, принимая и отвергая явление сразу, без предварительной проверки и аналитических выводов. Промежуточные реакции для нее не существовали. Она знала только две категории отношения к окружающему: за или против.

В извечной борьбе между теми, кто имел слишком много, и теми, кто не имел ничего, Стрепетова не колебалась. Она всегда была с притесненными и ненавидела притеснителей. В Самаре хватало и тех, и других.

Вдоль берега Волги нескончаемо тянулись хмурые бурлацкие артели. Не глядя по сторонам, сосредоточенно и натужно, как в кандалах, шли в тяжелом ярме бурлаки. В их каменном безмолвии была суровая и страшная сила.

По ночам на баржи грузили тучные мешки с хлебом. А рядом, на нарядном поплавке с цветными фонариками, купцы с больших барышей устраивали кутежи для артистов.

Хозяевами города, как и раньше, считались богатые судовладельцы, миллионщики-хлеботорговцы, разбухшие от доходов подрядчики. Были среди них и помещики, сумевшие извлечь выгоду даже из манифеста о воле. Но жизнь театра определяли уже не они. Только несколько богатых семей из самого цивилизованного купечества держали ложи в театре и посещали премьеры. Зал заполнялся не ими.

Все больше становилось в Самаре интеллигенции. Настроение зрительного зала определяли не местные толстосумы, а служащие суда и земства. Общество прислушивалось к мнению административно ссыльных. Они неузнаваемо преобразили состав зрителей. Изменилась и атмосфера в театре.

Его антрепренером стал артист Московского Малого театра, отличный исполнитель характерных и комедийных ролей Александр Андреевич Рассказов. К счастью, его жена уже давно не претендовала на роли молодых героинь, и Стрепетовой не угрожало заранее проигранное соперничество.

Труппу Рассказов подобрал со знанием дела, а в репертуар, хотя и пестрый, рассчитанный на всякие вкусы, включал немало значительных произведений. Умница и достаточно ловкий делец, Рассказов умел прислушаться к спросу времени. Он понял и то, что Стрепетова больше других отвечала этому спросу.

В Самаре служили в тот год молодой Ленский, Модест Писарев, много играл сам Рассказов. Стрепетова сразу попала в интеллигентную среду, где об искусстве говорили серьезно и спорили не о количестве аплодисментов, а о сущности пьесы и роли.

Стрепетова играла запойно. Рассказов давал по три-четыре спектакля в неделю. Молодая актриса была занята, за редким исключением, во всех. На роль приходилось всего несколько дней. Но репетировали не щадя сил, порой до рассвета, споря и помогая друг другу. Редкие перерывы Стрепетова заполняла занятиями. Ее самолюбие страдало от недостаточности образования. Это было особенно заметно рядом с такими партнерами, как талантливый, просвещенный москвич Александр Ленский или два года назад окончивший университет Писарев. Актрисе хотелось сравняться с ними во всем.