Костас Кодзяс - Забой номер семь

• Название: Забой номер семь
• Автор: Костас Кодзяс
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978

Костас Кодвяс – известный греческий прогрессивный писатель. Во время режима «черных полковников» эмигрировал в Советский Союз. Его роман «Забой номер семь» переведен на многие языки мира. На русском языке впервые опубликован в СССР в издательстве «Прогресс». Настоящее издание переработано и дополнено автором. Это художественное описание одного из самых критических моментов современной истории рабочего и социального движения в Греции.

Роман повествует о жизни греческого народа в 50-е годы, после гражданской войны 1946–1949 гг., когда рабочее движение Греции вновь пошло на подъем. Писатель дает как бы разрез греческого общества, обнажая всю его социальную структуру, все его тайные пружины и рычаги. В романе показана группа плутократов я политиканов во главе с Фармакисом, владельцем шахты, связанным с иностранными монополиями; рабочие шахты Фармакиса, отстаивающие свои права; и те, кто, не выдержав испытаний, отошел от борьбы, заплатив за это кошмаром духовного опустошения. Лучшие представители рабочего класса коммунисты Илиас Папакостис и Стефанос Петридис, возглавив борьбу трудового народа Греции, остались верными своим идеям до конца.

---

Проснулся он потрясенный и долго лежал без сна, борясь с приступом удушья. Он старался прогнать от себя видение, но мальчик, вцепившись ему в ногу, испуганно смотрел на него. Всякий сон таит в себе скрытый смысл, он или приносит облегчение, или преследует, как кошмар, даже когда не вспоминаешь, что тебе снилось.

Алекос слышал рядом с собой прерывистое дыхание жены.

«Я страдаю, как и она, – думал он. – Но в чем я виноват? Она, потеряв голову, позвала знахарку. Врач сказал, что мальчика спасли бы, если бы сразу обратились в больницу. Она виновата во всем».

Но как ни пытался он убедить себя, что ни в чем пе виновен, тоненькая цепочка, которой он во сне бил сына по лицу, не давала ему покоя.

Вдруг неровное дыхание Анны затихло.

«Проснулась», – подумал Алекос.

Жена догадалась, что и он не спит. Из другой комнаты доносилось равномерное тиканье часов. Они лежали, не касаясь друг друга, на широкой супружеской постели, и оба молча, не шевелясь, прислушивались среди ночной тишины к тиканью часов.

Так они дождались рассвета.

Фармакис рассказал Алекосу об утренних событиях па шахте. Он казался уже почти спокойным. Алекос спросил с интересом, что он предпримет, если забастовка продлится. Пожалуй, наиболее разумным было бы договориться с рабочей комиссией, найти какое-нибудь компромиссное решение. Алекос был доволен своим предложением, оно успокаивало его совесть. Поэтому он был несколько удивлен, заметив на лице Фармакиса хитрую усмешку.

– Бог любит вора, но любит и хозяина, – сказал Фармакис.

– Не понимаю…

– Я уже связался по телефону с министром. Увидишь что будет завтра…

Фармакис в упор смотрел на Алекоса, словно колеблясь, открыть ему свои планы или нет. Но, возможно, в это мгновение он думал о Никосе, покоящемся в земле, и о своем старшем сыне. Хотя Георгос вернулся к Зинье, он уже никогда не появится ни в конторе, ни у него дома – Фармакис был уверен в этом. Он старался заглушить чувство растерянности и одиночества, которое мучило его последние дни. Все эти невеселые мысли отразились в его странном испытующем взгляде.

Несколько минут он не произносил ни слова. Вдруг губы его снова сложились в улыбку. Пройдясь по комнате, он остановился за спиной Алекоса и с нежностью коснулся пухлой рукой его плеча.

– Теперь уже, сынок, ты не чужой в моей семье. Ты и Элли станете, в конце концов, моими наследниками.

Затем, сразу оживившись, он стал перечислять ему все меры, которые решил принять, чтобы застигнуть врасплох шахтеров и заставить их прекратить забастовку.

– Мы их доконаем, должны доконать, ведь американская фирма, с которой мы будем сотрудничать, слышать не хочет о забастовках.

Глава пятая

Уходя от сестры, Кирьякос распорядился, чтобы она прислала к нему пораньше утром своего сына Бабиса – они вместе займутся подготовкой к похоронам. На другой день к девяти часам парень еще не явился. В нетерпении сапожник слонялся по дому, ворчал:

– Ну и осел! Как будто ему поручили сбегать к соседям!

Его супруга ковыляла из комнаты в кухню и обратно, обмениваясь с ним такими замечаниями:

– Тебе, дураку, больше всех надо!

– Я выполняю свой долг, Евлампия, и перестань молоть чепуху.

– Чепуху? Скажешь, я не права? Говорю тебе, ступай, открой мастерскую и плюнь на них.

Но сапожник продолжал ходить взад и вперед, поджидая племянника. Он отнесся со всей серьезностью к своим обязанностям. И не только потому, что решил взять на себя все издержки по похоронам. Он не мог отказать себе в удовольствии, оплатив расходы, присутствовать – тем более в роди распорядителя – при этом печальном обряде.

Отчаявшись дождаться племянника, он повязал на рукав широкую траурную повязку и отправился к хозяину похоронного бюро, которому чинил ботинки. Кирьякос торговался около часа, сокращая излишние расходы (отказался даже от подушечки под голову покойника).

– Эх, брат, зачем ему в гробу подушка? Все равно в землю закопают. Ты что-то дорого просишь, плут, – говорил он хозяину.

Экономии ради он выбрал для отпевания церквушку на маленьком кладбище позади поселка, где проходило шоссе, ведущее в пригород. Возложив все дела на хозяина похоронного бюро, он пошел к сестре. Туда уже успела явиться его жена.

Тасия, с измученным лицом, сидела, закрыв глаза и запрокинув голову. Она чувствовала такую слабость, что не в силах была даже взглянуть на брата.

– И здесь нет этого бродяги! – удивился Кирьякос.

– Он очень занят сегодня. У них забастовка, – произнесла Тасия таким усталым голосом, словно хотела сказать: «Не спрашивай ни о чем, меня ничего не интересует, не могу я сейчас говорить с тобой».

Такой прием пришелся не по душе Кирьякосу. Он ожидал, конечно, что сестра с тревогой станет расспрашивать его о подготовке к похоронам. Тогда он, поджав губы, ответит ей: «Все улажено, Тасия».

Безразличие сестры возмутило его. Он бегал, хлопотал, принял на себя все расходы, а жене покойного и сыну – креста на них нет – все нипочем.

– Гм… Занят! Забастовка! – проворчал он и сел, надувшись. – И вам не совестно? Хорошо, Тасия, предположим, я заболел бы. Кто бы тогда позаботился обо всем?

– Да, но люди знают, что ты на ногах, можешь похлопотать, потратиться, – ядовито вставила его жена.

Тасия не промолвила ни слова, только выпрямилась и посмотрела на них.

– Во всяком случае, я все устроил. Гм! Ну и жулик этот хозяин похоронного бюро… Трешку за то, трешку за это… Готов раздеть тебя. – Он долго перечислял расходы, которые разорили бы его вконец, если бы он не сократил их елико возможно. При упоминании каждой новой суммы лицо Евлампии становилось все более свирепым. – Отпевание будет в час дня в кладбищенской церкви… – продолжал он.

Теперь Тасия растерянно повернулась в его сторону.

– Но, Кирьякос, – перебила она брата, – недавно забегал Бабис и сказал мне, что его перенесли к святому Лефтерису.

– Что ты говоришь! Кто его перенес? Кто распорядился?

– Сами рабочие…

– А кто будет платить?! Да ты знаешь, сколько стоят похороны у святого Лефтериса?

– Не спрашивай меня, Кирьякос, я ничего не знаю, – прошептала Тасия, бессильно уронив голову на грудь.

Евлампия метала громы и молнии, а Кирьякос так поджал губы, что кончик его носа спрятался в пышных усах.

– Пойди скорей и скажи им, чтобы немедленно забрали его оттуда! – накинулась Евлампия на мужа. – Это твой сын виноват, Тасия. Он должен был прийти к нам с утра и договориться обо всем со своим дядей.

– Ах, прошу вас, я не могу больше слышать этих разговоры.

– Нет, уж ты послушай, Тасия. Раз хочешь пускать пыль в глаза, выкладывай вперед денежки, а потом хорони своего муженька с музыкой, как короля какого, – не унималась Евлампия. – Кирьякос не обязан…

– Не виноват Бабис. Это устроил профсоюз, – прошептала растерянно. Тасия.

Еще некоторое время продолжались бесполезные пререкания. Хмурый сапожник ходил взад-вперед по комнате. Конечно, он понял, что, раз профсоюз организовал похороны, ему теперь незачем идти в церковь. Он не высказал вслух своих соображений, ему не нравилась эта история.

Прежде всего он лишался удовольствия присутствовать при печальном обряде в роли главного лица. А кроме того, его мучило и кое-что другое. Людей, которых общественные организации хоронят за свой счет, он признавал «выдающимися», а разве мог он подозревать в своем зяте нечто подобное? Человек темный, эгоистичный, злобный и алчный, Кирьякос, захватив долю наследства Тасии, жил все равно впроголодь, припрятывая каждый грош; чтобы не слышать ворчания жены, он проводил время или в кабаке, или в сапожной мастерской; купил земельный участок, голосовал всегда за самые консервативные партии и вот теперь, в трудную минуту, явился похвастать – перед кем? Перед слабым существом, перед своей сестрой: ведь прежде она жила в его доме на положении служанки и всю жизнь считала себя неудачницей, его же – образцом ума, добродетели и здравомыслия, а своего покойного мужа – пропащим человеком. Кирьякос требовал уважения к себе, в особенности после того, как он принял на себя все расходы по похоронам зятя, а у его родственников гроша за душой не оказалось.

Евлампия опять набросилась на мужа, чтобы он пошел и уладил недоразумение, но он продолжал шагать из угла в угол.

– Отстань. Придет Бабис, и мы узнаем, в чем дело, – пробурчал он.

Как только в комнату вошел племянник, Евлампия вскочила.

– Кто будет расплачиваться в церкви? – был ее первый вопрос.

– Ну ладно, ладно, Евлампия, я переговорю с ним сам, не торопись, – пробурчал Кирьякос, выведенный из терпения вмешательством жены в чисто «мужские» дела.

Бабис был болезненный подросток с живыми черными глазами; по улице он ходил всегда быстрым шагом, наклонив немного голову и размахивая руками, как веслами. Чтобы отдышаться, он остановился на пороге и тут был, застигнут врасплох вопросом тетки. Но тотчас по лицу матери Бабис понял, что она расстроена разыгравшейся здесь сценой.