Костас Кодзяс - Забой номер семь

• Название: Забой номер семь
• Автор: Костас Кодзяс
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978

Костас Кодвяс – известный греческий прогрессивный писатель. Во время режима «черных полковников» эмигрировал в Советский Союз. Его роман «Забой номер семь» переведен на многие языки мира. На русском языке впервые опубликован в СССР в издательстве «Прогресс». Настоящее издание переработано и дополнено автором. Это художественное описание одного из самых критических моментов современной истории рабочего и социального движения в Греции.

Роман повествует о жизни греческого народа в 50-е годы, после гражданской войны 1946–1949 гг., когда рабочее движение Греции вновь пошло на подъем. Писатель дает как бы разрез греческого общества, обнажая всю его социальную структуру, все его тайные пружины и рычаги. В романе показана группа плутократов я политиканов во главе с Фармакисом, владельцем шахты, связанным с иностранными монополиями; рабочие шахты Фармакиса, отстаивающие свои права; и те, кто, не выдержав испытаний, отошел от борьбы, заплатив за это кошмаром духовного опустошения. Лучшие представители рабочего класса коммунисты Илиас Папакостис и Стефанос Петридис, возглавив борьбу трудового народа Греции, остались верными своим идеям до конца.

---

– Нет, почему, бывает.

– В чем же тогда дело?

– Не лезь туда, где тебя не спрашивают.

Дверца шкафа с шумом захлопнулась. Стоявшая наверху шляпная картонка с игрушками упала на пол. Анна вышла из себя и злобно бросила:

– Иди к черту!

Затем она нагнулась, чтобы поднять деревянную лошадку, закатившуюся под стул. Он молча наблюдал за женой. Дрожа от негодования, она схватила его рубашку.

– Опять будешь менять рубашку?

– Нет, а что?

– Ничего, – ответила она резко.

Ее тон задел Алекоса.

– Ты спросила меня совсем неспроста, и не прикидывайся, пожалуйста. Ты сказала «опять» и вся перекосилась.

– Я? Ты ошибаешься. Я спросила только, будешь ли ты опять менять рубашку, потому что последнее время ты слишком тщательно следишь за своим туалетом.

– Откуда ты это взяла? – закричал он, едва сдерживая бешенство.

– Разве ты не сшил себе костюм? Не купил пальто, галстуки, носки, ботинки? И все для того, чтобы ходить на приемы к господину Фармакису?

– Какие приемы? Всего один раз он пригласил меня к себе на свадьбу своего сына.

– А ты только и ждешь нового приглашения. Лишь это у тебя на уме. В то время как я хожу в тряпье.

– Замолчи ты, черт побери! – огрызнулся он.

– Что я такого сказала? Почему ты бесишься?

– Заткнись, я тебе говорю.

Анна словно наслаждалась его яростью. Она повернулась к нему спиной и принялась аккуратно складывать свою ночную рубашку.

– Если думаешь, меня интересует, куда ты идешь и что собираешься делать, то жестоко ошибаешься.

– Ты сумасшедшая, на тебя смирительную рубашку надо надеть.

– Спасибо.

Голос Анны дрогнул. Внезапно она разрыдалась опустилась на стул прежде чем сесть, отложила в сторону его брюки, чтобы не смять их, и закрыла лицо руками.

– Скорей бы умереть, умереть! – Всегда их ссоры кончались тем, что она грозилась умереть. – Но как подумаю, что станется без меня с ребенком… Если бы ты хоть чуточку любил меня, то пожалел бы. Посмотри, какая я стала!

– Да я-то чем виноват? – заорал он во всю силу своих легких.

Анна похолодела.

– Ты еще раскаешься, раскаешься! – прокричала она сквозь душившие ее слезы и выбежала из комнаты.

Гнев Алекоса сразу остыл, сменившись глубоким состраданием к жене. Как ни выводили его из себя слова Анны, истерики и даже просто ее присутствие, за раздражением следовала всегда глубокая жалость к ней. Жалость более страшная и мучительная, чем взрыв ненависти. Вся эта неразбериха чувств приводила его в смятение, и ему казалось, что он попал в тупик.

«Так дальше не может продолжаться. Надо разойтись. Да, только такой выход и остался. В конце концов, что в этом страшного? Наоборот, очень просто и, безусловно, более честно, чем притворяться и лгать», – подумал он.

Мысль о разводе часто занимала Алекоса, особенно последнее время. Подчас он считал даже, что уже принял твердое решение, но лишь обманывал себя, потому что в душе сознавал, что не способен на такой шаг. Решение этого вопроса он все время откладывал, так же как свое исследование творчества Паламаса,[9] которое давно забросил.

Алекос был женат уже более десяти лет. Тяжелые, тревожные годы, годы лишений, преследований, ссылки. С Анной он познакомился в конце оккупации, когда она заменяла в их районе пропагандиста, ушедшего партизанить в горы. Он помнил, как на первое собрание пришла девочка с косами. Она с улыбкой пожала ему руку, вытащила из подкладки пальто свернутую в трубочку записку и начала тараторить. Он смотрел ей в глаза проникновенно, совсем не так, как привык глядеть на других девушек из молодежной организации. По-видимому, и она что-то почувствовала, потому что вдруг смутилась и щеки ее вспыхнули. Она твердила: «Ну, так вот», – π не знала, что еще прибавить. Как только кончилось собрание, она исчезла…

Убеждать себя, что он никогда не любил Анну и что они не подходили друг другу, было бы, конечно, глупо Алекос считал, что, если бы не напряженная политическая обстановка и не их стесненное материальное положение – он любил пускаться в рассуждения, – они не очутились бы в этом печальном тупике, куда попадает столько супругов-мещан. Мещанский душок последнее время все больше проникал в их жизнь, и при мысли об этом Алекос презрительно поморщился. Конечно, он знал, что его теща отвратительная старуха, ко многому приложила руку. Можно ли спокойно смотреть, как Анна чадит по всему дому или варит кутью? Чуть только заболеет ребенок, теща посылает Анну за знахаркой, теткой Стаматулой. И это еще не все… Старухе, черт возьми, удалось так повлиять на свою дочь, что у нее совершенно изменился характер!

Алекосу не хватало твердости, чтобы положить всему этому конец, и скоро он оказался в тупике. По малейшему поводу он набрасывался на жену, бранил, унижал ее. А когда она разражалась рыданиями, его ярость мигом утихала и он чувствовал только жалость к ней, от которой страдал еще больше.

Алекос откинул одеяло и вскочил, чтобы броситься за Анной, но тотчас раздумал.

«Что бы я ни сказал, все будет не по ней. Лучше оставить ее в покое, пусть выплачется, и ей станет легче. Одно только я знаю твердо: наш брак – самая большая ошибка в моей жизни. Если бы я не женился, все было бы иначе. Да, годы идут, а я… скоро мне тридцать пять, а я еще ничего не добился». Когда Алекос касался больного вопроса – карьеры, он чувствовал себя опустошенным.

На мгновение в нем вновь вспыхнуло раздражение против жены. Он закурил вторую сигарету, но промозглая сырость в комнате мешала ему сосредоточиться. Чтобы освежиться, он открыл окно, бросил окурок во двор и глубоко вдохнул утренний зимний воздух. Потом начал одеваться.

Умывание, бритье, свежий ветерок, утренние запахи успокоили его. Он почувствовал даже приятную легкость и необыкновенную бодрость. Алекос посмотрел на себя в зеркало. Конечно, он еще молод, привлекателен и здоров как бык. Ему предстоит долгая жизнь. Самое главное, что он избавился наконец от нудной бухгалтерской работы.

«Сколько лучших лет я нелепо растратил! Да, нелепо, бессмысленно, глупо», – подумал он.

– Глупо, – повторил он вслух, чтобы и в ушах прозвучало это слово.

Алекос Фомопулос, как почти вся послевоенная молодежь, жил сознанием, что все в его жизни преходяще. Едва он вернулся из ссылки, как его теща, считая, что он слоняется без дела, принялась пилить его. Много раз на день припоминала она ему бессонные ночи, которые ее несчастная Анна провела за шитьем, чтобы посылать ему «роскошные» посылки на остров.

Алекос вынужден был взяться за первую подвернувшуюся ему работу, не раздумывая долго над тем, что бухгалтерия не его призвание и что не ей мечтал он посвятить свою жизнь.

Итак, он сидел ежедневно с восьми до двух и с четырех до семи вечера на темных антресолях треста автомобильных шин. Ничтожное жалованье и никакого будущего. Шесть лет он был привязан к одному и тому же стулу с серой подушкой, к одним и тем же ненавистным ему бухгалтерским книгам. Каждый день то же самое: вежливое обхождение хозяина (холодная вежливость вышестоящего, несомненно, более унизительна, чем дурное обращение), те же глупые сплетни владельца кофейни о продавщицах соседних магазинов. А самое страшное – в конце концов он и сам уже не мог обойтись без сплетен, так же как без сигарет.

Алекос был младшим сыном Ставроса Фомопулоса, десятника на шахте. Вскоре после рождения Алекоса его отца вызвал к себе Фармакис и сказал:

– Моя жена говорит, у тебя родился еще один сын, а она хочет быть его крестной матерью.

И действительно, госпожа Фармаки стала крестной матерью Алекоса.

Жена хозяина, полная приятная женщина, происходила из хорошей семьи и училась когда-то в католическом пансионе. У дам из высшего общества, начинающих стареть, появляются обычно, кроме страсти к сплетням, еще две страсти: карты и благотворительность. Но карты всегда вызывали у Эмилии Фармаки сильную мигрень, и поэтому она всецело ушла в благотворительность. Она проявляла трогательную заботу о своем крестнике, весной и осенью посылала ему старые костюмчики и ботинки своего старшего сына. Давала десятнику деньги, чтобы тот откладывал их в копилку, и спрашивала, аккуратно ли малыш ходит в церковь. Однажды до нее дошел слух, что мальчик не лишен способностей. Тогда она пообещала Фомопулосу, что поможет крестнику получить образование, и сдержала слово.

Таким образом, судьба Алекоса отличалась от судьбы остальных детей десятника, а у него их было еще шестеро: четыре сына и две дочери. В обносках, которыми снабжала его крестная, чистенький мальчик разгуливал по поселку. Иногда мать брала его с собой на виллу Фармакиса, и он подолгу играл с хозяйскими детьми. Каждый день, проведенный в атмосфере, столь отличной от жизни его семьи и поселка, производил на мальчика впечатление волшебной сказки и надолго врезался в память. Даже и теперь, вспоминая те далекие дни, Алекос испытывал странное волнение. Практичная госпожа Эмилия решила, что будет лучше всего, если ее крестник обучится торговому делу. И Алекос окончил высшее экономическое училище, хотя не чувствовал ни малейшей склонности к коммерции. Его увлекали литература и гуманитарные науки. Поэтому, получив диплом, он вместо того, чтобы занять в конторе Фармакиса ожидавшее его место помощника бухгалтера, предпочел поступить в редакцию небольшой газеты. Это произошло за год до начала войны.