Карл Маркс - Собрание сочинений, том 26, ч.1

• Название: Собрание сочинений, том 26, ч.1
• Автор: Карл Маркс
• Жанр: Философия

Двадцать шестой том Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса содержит «Теории прибавочной стоимости» Маркса, образующие четвертый том «Капитала».

---

Что касается обращения капитала, процесса его воспроизводства, различных форм, которые капитал принимает в этом процессе воспроизводства, той связи, которая существует между обращением капитала и общим обращением, следовательно, что касается не только обмена капитала на капитал, но и обмена между капиталом и доходом, — то Смит на деле лишь воспринял наследие физиократов и дал более строгую классификацию и детальное описание отдельных статей инвентаря, но едва ли изобразил и истолковал процесс в целом так правильно, как он был — по общему замыслу — намечен в «Экономической таблице», несмотря на ошибочные предпосылки Кенэ.

И если, далее, Смит говорит о физиократах:

«Их труды, без сомнения, оказали известную услугу их стране» (там же, стр. 538) [Русский перевод, том II, стр. 224],

то это до нескромности скромная оценка значения такого, например, человека, как Тюрго, который — в смысле прямого влияния — является одним из отцов французской революции. [437]

[ Глава седьмая ] ЛЕНГЕ [Ранняя критика буржуазно-либерального взгляда на «свободу» рабочего]

[438] Linguet. Theorie dos Loix Civiles etc. Londres, 1767.

Согласно плану моего сочинения, социалистические и коммунистические писатели вообще не включаются в исторические обзоры. Эти обзоры должны лишь показать, с одной стороны, в какой форме политико-экономы критикуют самих себя, а с другой стороны, в каких формах, явившихся историческими вехами, были впервые высказаны и развиты далее законы политической экономии. Поэтому при рассмотрении прибавочной стоимости я оставляю в стороне таких писателей XVIII века, как Бриссо, Годвин и т. д., и точно так же социалистов и коммунистов XIX века. Те немногие социалистические писатели, о которых я, в дальнейшем, буду говорить в этом обзоре[119], либо сами становятся на точку зрения буржуазной политической экономии, либо исходят в своей борьбе против нее из ее же собственной точки зрения.

Ленге, однако, не социалист. Его полемика против буржуазно-либеральных идеалов современных ему просветителей, против начинающегося господства буржуазии облекается — наполовину всерьез, наполовину иронически — в реакционную оболочку. Он защищает азиатский деспотизм, выступая против цивилизованных европейских форм деспотизма, отстаивает рабство, выступая против наемного труда.

Том I. Уже одно его замечание против Монтескье:

«Собственность — вот дух законов»[120]—

показывает глубину его взгляда.

Единственные политико-экономы, с которыми Ленге приходилось иметь дело, были физиократы.

Богачи, доказывает Ленге, завладели всеми условиями производства; это — отчуждение условий производства, каковыми в их простейшей форме являются сами стихии природы. «В наших цивилизованных странах все стихии природы стали рабами» (стр. 188).

Для того чтобы получить часть этих присвоенных богачами сокровищ, их надо купить тяжелым трудом, увеличивающим богатство этих богачей.

«Таким образом, захваченная в плен природа перестала предоставлять своим детям легко доступные источники для поддержания их жизни. Ее благодеяния приходится оплачивать чрезвычайными усилиями, а ее дары — упорным трудом».

(Здесь — в «дарах природы» — проглядывает физиократическое воззрение.)

«Богач, захвативший их в свое исключительное владение, только за эту цену соглашается вернуть для общего пользования самую незначительную их часть. Чтобы получить доступ к его сокровищам, необходимо трудиться над их умножением» (стр. 189). «Приходится, таким образом, отказаться от химер свободы» (стр. 190). Законы существуют для «санкционирования первоначальной узурпации» (частной собственности) и для «предотвращения новых узурпаций» (стр. 192). «Они представляют собой своего рода заговор против наиболее многочисленной части рода человеческого» (а именно, против неимущих — цит. соч. [стр. 195]). «Общество создало законы, а не законы — общество» (стр. 230). «Собственность появилась раньше законов» (стр. 236).

Само «общество» — тот факт, что человек живет в обществе, а не как независимый самостоятельный индивидуум, — является корнем собственности, основанных на ней законов и неизбежно возникшего из нее рабства.

С одной стороны, жили мирно и разрозненно земледельцы и пастухи. С другой стороны, существовали «охотники, привыкшие добывать средства к жизни кровопролитием и соединяться в банды, для того чтобы иметь возможность легче совершать облавы на животных, мясом которых они питались, и сговариваться о дележе добычи» (стр. 279). «Именно у охотников должны были появиться первые признаки общества» (стр. 278). «Настоящее общество образовалось в ущерб интересам пастухов и хлебопашцев, и основой ему послужило их порабощение» бандой объединившихся охотников (стр. 289). Все обязанности в обществе сводятся к командованию и повиновению. «Эта деградация части рода человеческого сначала явилась причиной возникновения общества, а затем породила законы» (стр. 294).

Нужда заставляет рабочих, лишенных условий производства, — для того чтобы иметь возможность жить, — трудиться над увеличением чужого богатства.

«Только невозможность прожить иначе заставляет наших поденщиков пахать землю, плодами которой им не придется воспользоваться, а наших каменщиков — воздвигать дома, в которых им не придется жить. Нищета гонит их на рынок, где они поджидают господ, которые соблаговолили бы их купить. Нищета вынуждает их на коленях умолять богача, чтобы тот позволил им обогащать его» (стр. 274).

«Итак, порабощение было первой причиной возникновения общества, а насилие — его первым связующим началом» (стр. 302). «Их» (людей) «первой заботой было, без сомнения, добыть себе пищу… Вторая забота должна была заключаться в изыскании средств, позволяющих добывать себе пищу не трудясь» (стр. 307–308). «Этого они могли достичь только присвоением плодов чужого труда» (стр. 308). «Первые завоеватели только для того стали властвовать, чтобы безнаказанно вести праздную жизнь; они сделались королями, чтобы иметь в своем распоряжении средства существования. Этим весьма суживается и упрощается… идея господства» (стр. 309). «Общество порождено насилием, а собственность — узурпацией» (стр. 347). «Как только появились господа и рабы, образовалось общество» (стр. 343). «С самого начала двумя [439] устоями гражданского общества являлись, с одной стороны, рабство большей части мужчин, а с другой — рабство всех женщин… За счет трех четвертей общего числа своих членов общество обеспечило счастье, богатство, досуг небольшого числа собственников, о которых оно только и заботилось» (стр. 365).

Том II.

«Следовательно, дело идет не о выяснении того, противоречит ли рабство природе как таковой, а о том, противоречит ли оно природе общества… Рабство неразрывно связано с существованием общества» (стр. 256). «Общество и гражданское порабощение возникли вместе» (стр. 257). «Пожизненное рабство… такова необходимая основа обществ» (стр. 347).

«Люди, вынужденные получать свои — средства существования от щедрот какого-нибудь другого человека, появились только тогда, когда этот человек достаточно обогатился отнятым у них же добром, чтобы иметь возможность вернуть им небольшую часть его. Мнимое великодушие этого человека могло быть лишь возвращением некоторой части плодов их труда, которые он себе присвоил» (стр. 242). «Разве не в том именно, что человек принужден сеять без того, чтобы самому пользоваться жатвой, жертвовать своим благополучием ради благополучия другого, принужден работать, не имея надежды впереди, — разве не в этом и состоит рабство? И не берет ли свое начало действительная история рабства с того момента, когда появились люди, которых можно было принудить к работе под ударами бича, давая им, при их возвращении в конюшню, некоторое количество овса? Только в развитом обществе средства существования кажутся голодному бедняку достаточным эквивалентом за его свободу; в обществе же, находящемся в самом начале своего развития, свободным людям показался бы чем-то чудовищным такой неравный обмен. Его можно предлагать только пленникам. Лишь после того как у последних было отнято пользование каким бы то ни было имуществом, можно сделать необходимостью для них подобного рода обмен» (стр. 244–245).

«Сущность общества… состоит в том, чтобы избавлять богатого от труда; в том, чтобы предоставлять в его распоряжение новые органы, неутомимые члены, на долю которых приходятся все тяжелые работы, между тем как плоды работ присваивает себе богатый. Такова цель, которую рабство делало легко достижимой для богатого. Он покупал людей, которые должны были служить ему» (стр. 461). «Отменяя рабство, вовсе не имели в виду уничтожить ни богатство, ни его преимущества… А потому все, кроме названия, должно было остаться по-прежнему. Наибольшая часть людей всегда должна была жить на заработную плату, находясь в зависимости от ничтожного меньшинства, присвоившего себе все блага. Таким образом, рабство было увековечено на земле, но под более мягким названием. Оно фигурирует теперь среди нас, приукрашенное названием domesticite»{57} (стр. 462).