Михаил Кожемякин - Красная Валькирия

• Название: Красная Валькирия
• Автор: Михаил Кожемякин
• Издательство: Вече
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2010

История трагической любви "женщины российской революции" поэтессы Ларисы Рейснер и Николая Гумилева, разворачивающаяся на фоне событий Первой мировой и Гражданской войн, экспедиции Красной армии в Персию, первой советской дипломатической миссии в Афганистан и жизни петроградской литературной богемы в эти роковые годы... Издано: М., "Вече", 2010.

---

  Лери отчаянно выбирала между поэзией и революцией, между ним и этим Ильиным, и, что очевидно, выбрала революцию и Ильина. Он сам подтолкнул ее к этому выбору. Поэтому за гибель ее души несет ответственность.

  Весь этот год, проведенный в странствиях по Европе, Гафиз писал своей Лери. Посылал письма со стихами, но обращался к ней подчеркнуто церемонно - Лариса Михайловна. Писал по пути на Салоникский фронт, куда так и не доехал, потом из Парижа. Лери не ответила ни разу, зато две Анны - и жена, и госпожа Энгельгардт - писали исправно: вторая даже чаще, чем первая. Письма Ани Энгельгардт были приторно-трогательными: она называла его "милым Колей" и умоляла не возвращаться в обезумевшую Россию. Он переписывался с Ахматовой, едва отвечал Ане Энгельгардт и - чтобы не думать о молчании Лери - позволил себе увлечься очаровательной девушкой, Еленой Дюбуше, которую назвал в стихах "Синей звездой". Но Елена вышла замуж за американца, и этот роман завершился, едва начавшись. Он, впрочем, не слишком огорчился - Лери - упрямая, злая, смертельно обиженная - по-прежнему занимала его мысли.

  "Так вот почему Лери не отвечала! - с тоской и иронией подумал Гумилев. - Революционный роман с этими Ильиным-Филиным был у нее тогда в самом разгаре!".

  - Значит матросы с "Авроры" стреляли по Временному правительству, - подытожил Гумилев. - Поговаривали, что этот злосчастный крейсер назвали в честь красавицы Авроры Шернваль-Карамзиной, фрейлины императорского двора. Аврора Карамзина прожила нелегкую жизнь и потому просила, чтобы крейсер не называли ее именем. Боялась накликать несчастье. И вот - накликала...

  - Аврора Карамзина и Лариса Рейснер, - грустно усмехнулся Рапп. - Да, в роковые моменты нашей истории без женщин явно не обошлось... А стреляли по Зимнему и пушки Петропавловки: шестидюймовые орудия Нарышкина бастиона. Один снаряд расколотил стекла в кабинете императора Александра III и разорвался на третьем этаже, около стены, другой - долетел до Сенной. Всем, кто был в Зимнем, пришлось несладко.

  - Что с господами министрами? - спросил писарь Евграфов.

  - Они в Петропавловке. Пока живы. Что будет дальше, одному Богу известно! -мрачно ответил Рапп.

  - Можем ли мы рассчитывать на помощь союзников? - спросил Гумилев.

  - Я уже телеграфировал военному агенту Временного правительства в Великобритании, генералу Ермолову, - сообщил Рапп. - Нам нужны части, где еще есть дисциплина.

  - Но где есть такие части, Евгений Иванович? - грустно усмехнулся Гумилев. - Разве что на Месопотамском фронте... В Британском экспедиционном корпусе у генерала Фредерика Мода. Разве что там...

  Это был конец миссии Гумилева во Франции. Словно в насмешку над нелепым завершением военной карьеры, в эти дни он получил производство в поручики. В поручики несуществующей армии... Затем Гумилев был командирован в Англию, к генералу Ермолову. Несколько месяцев проработал в Шифровальном отделе Русского комитета во Франции. Комитет еще работал, надеясь на то, что выборы в Учредительное собрание, назначенные на январь 1918-го, все-таки состоятся!

  В Лондоне Гумилев почти получил назначение на Месопотамский фронт, в Британский экспедиционный корпус, где требовались толковые русские офицеры, верные низложенному Временному правительству. Назначение сорвалось - генерал Ермолов предпочел отправить прапорщика Гумилева назад, в Россию. Наверное, генерал Занкевич вспомнил о миссии дерзкого стихотворца в Ля Куртин и не слишком лестно отрекомендовал его Ермолову.

  В Англии Гумилев пробыл несколько месяцев и в апреле 1918 года принял окончательное решение об отъезде в охваченную революционным безумием Россию. Вспоминалось решение, к которому он пришел год назад, в санитарном поезде, на пути в Петроград: "Пусть я не самый лучший, не самый верный солдат, но...".

  А родные? Что ожидает их? С ним рядом теперь находиться опасно. Быть может, сначала вызвать их сюда, в Европу, а потом уже уехать самому? Но вызвать родных ни во Францию, ни в Англию не представилось возможности.

  По пути на родину он узнал о страшной судьбе членов Временного правительства и депутатов Учредительного собрания юриста Федора Федоровича Кокошкина и ученого-экономиста Андрея Ивановича Шингарева. Революционные матросы из флотских экипажей "Ярославец" и "Чайка" убили их прямо в тюремном отделении Мариинской больницы, где заключенные поправляли свое здоровье после камер Петропавловки.

  "Сознательные братишки" не хотели, чтобы "контра" "жирела" на больничной койке. Скопом ворвались в тюремное отделение больницы, допросили насмерть перепуганного сторожа, и тот, с криком: "Только жизни не лишайте, братцы!" показал матросам палаты "буржуев".

  Андрея Ивановича Шингарева один из матросов, здоровенный детина, задушил прямо на его койке, потом - для верности - остальные потыкали в "жмурика" штыками. Кокошкина матросики разбудили - чтоб не досталась "министру-капиталисту" легкая смерть во сне - и выстрелили из револьвера в рот и сердце. Штыками колоть не стали - дел было невпроворот, хотели успеть в лечебницу Герзони, где "прохлаждались" на больничных койках другие "министры-капиталисты" из Временного правительства. О зверском убийстве членов Временного правительства и депутатов распущенного большевиками Учредительного собрания говорили и в Европе. Молва связывала соединяла со страшной смертью Шингарева и Кокошкина имя поклонника (или уже жениха?) Лери - Раскольникова. Значит, она связалась с человеком, который запятнал ее чужой кровью. Сначала не смогла простить своего Гафиза - скоро совсем разучится прощать!

  Все эти печальные и кровавые известия лишили Гафиза всякого желания писать Лери. Она стала чужой - превратилась в валькирию революции, и для этой "большевистской фанатички" Гумилев уже не находил слов и стихов. Оставалось только мучительное сожаление и чувство собственной вины. Этого сожаления хватило бы только на один разговор, последний, если бы Господь дал состояться их встрече! Гафиз прервал переписку в одну сторону, но иногда молился за потерянную душу Лери. Эти молитвы позволили случиться их последней земной встрече...

Петроград, Летний сад, май 1918 года

  Она действительно не знала, зачем пришла к решетке Летнего сада, к месту их с Гафизом давних счастливых встреч. Пришла сейчас - после недавней "гражданской" помолвки с Федором Ильиным, состоявшейся, как вошло в моду после революции, "без всяких попов", но в присутствии товарищей по партии. О чем могли говорить они после памятного выстрела по Зимнему, когда она, словно предводительница пиратов, отдала команду "Огонь!" с мостика "Авроры". Пожалуй, уместнее было бы сравнение с любовницей пиратского капитана, замещавшей на корабле своего недужного возлюбленного.

  Федор Ильин-Раскольников в последние месяцы сделал стремительную флотскую карьеру - из мичманов в заместители самого наркомвоенмора товарища Троцкого по морским делам, а Ларису теперь следовало именовать "когенмором" - комиссаром Морского генерального штаба. Они шли к вершинам революционной славы рука об руку, а иногда, казалось, она влекла его за собой. По пути Федор устранил некоторое количество контрреволюционных офицеров, "несознательных" офицеров, и просто офицеров: следовало освободить места для "своих". Известных флотских "спецов" Федор без сомнений выбрасывал с флота, а если кто сопротивлялся - всегда наготове был дежурный "букет" обвинений в саботаже и заговоре, а также расстрельная команда. Раскольников понимал: корабли могут гнить на приколе, артиллерия и механизмы - ржаветь без обслуживания, но на нужных местах должны быть нужные люди. Ненужным же полагалось умереть, пока они не стали вредными. Для Ларисы не было секретом, что на лютую расправу с арестованными министрами Временного правительства Шингаревым и Кокошкиным, о которой с ужасом шептался весь Петроград, революционных "братишек-клешников" подбил именно Федор. Порой ей казалось, что, находясь рядом с Раскольниковым, она вдохновляет его на кровавые подвиги во имя революции. Она хотела другой революции, похожей на восторженный полет души, на общее светлое ликование, на радугу после очистительного дождя... Но революция упрямо шаркала грязными клешами по мостовой и плевалась лузгой от семечек в кровавые лужи на расстрельном плацу. Другой, наверное, она быть не могла, и следовало выбирать: с ней или без... нет - против нее! Федор был воплощением этой истинной революции - необузданной, нахрапистой, жестокой, властной и манящей. Уйти от него - значило уйти и от нее. В последние дни, превозмогая отвращение, Лариса все чаще повторяла вслед за Федором: "Контру - в расход!". Но от его предложений "обкататься в деле" всегда отказывалась. Он не настаивал, говорил: "Ничего, привыкнешь, сама попросишь. Это интересно!".