Михаил Кожемякин - Красная Валькирия

• Название: Красная Валькирия
• Автор: Михаил Кожемякин
• Издательство: Вече
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2010

История трагической любви "женщины российской революции" поэтессы Ларисы Рейснер и Николая Гумилева, разворачивающаяся на фоне событий Первой мировой и Гражданской войн, экспедиции Красной армии в Персию, первой советской дипломатической миссии в Афганистан и жизни петроградской литературной богемы в эти роковые годы... Издано: М., "Вече", 2010.

---

  Однако "сигналы о классово несознательном поведении" все-таки долетели из Кабула до недреманного ока и всеслышащего уха пролетарской революции. "Советская аристократка" шокировала Москву своим неслыханным апломбом - манерами бывшей первой дамы большевистского Адмиралтейства и тайной любовью к стихам "подозрительных" поэтов - Николая Гумилева, который давно был "на карандаше" в ЧК, Осипа Мандельштама, Георгия Иванова и "внутренней эмигрантки" Анны Ахматовой. Лариса не только хранила книги "подозрительных" поэтов, но и из непонятной ей самой страсти к страданию, заставляла своего мужа, Федора Раскольникова, заучивать наизусть стихи Гумилева, шантажируя "отлучением от постели". После таких поэтических упражнений Раскольников, неравнодушный к литературе настолько, что некогда заменил свою простую русскую фамилию Ильин на имя героя знаменитого романа Достоевского, впадал в настоящее бешенство и бросался с револьвером на ручную обезьянку Ларисы, свернувшую головы ее же попугаям. Лариса заступалась за обезьянку, Раскольников прятал револьвер в ящик стола в обмен на разрешение в ближайшее время не прикасаться к "подозрительным" стихам. Словом, жизнь в полпредстве Советской России текла "по накатанному руслу", как выражались не в меру наблюдательные клешники-балтийцы из охраны. Впрочем, морячки давно сменили клёши на дорогие халаты с пятнами бараньего жира, а "революцьённую бдительность" заметно снизили под влиянием пагубного пристрастия к гашишу и обжорству.

  Федор Федорович ненавидел Гумилева так же сильно, как Лариса до сих пор любила. Для Раскольникова не составляло тайны, что его обожаемая жена - Ларисонька, Лебеденочек, как в минуты супружеской нежности величал ее не чуждый сентиментальности полпред, считала мужа чем-то вроде своей тени - неизбежной, до безразличия знакомой, иногда - важной и само собою разумеющейся, иногда - до отвращения скучной. А сам он, не раз сгибавший в дугу вооруженную до зубов и занюханную кокаином по самые глаза краснофлотскую братву, безумно страдал, осознавая, что в своих отношениях с этой непонятной, обожаемой, ненавидимой и необходимой до безумия женщиной он - в положении слабейшего. Ретивый и неизбирательный в средствах, как подлинный "солдат революции", Раскольников, когда бывал пьян от гнева, ревности или водки, мог смять, подавить Ларису грубостью, силой, "нахрапом", как говорили на Гражданке. Угрожать ей оружием, расправой, на несколько мгновений почувствовать себя властелином ее жизни и победителем ее гордости - это было ему по силам. Но потом, когда хмель или безумие развеивались, неизбежно приходило страшное и отвратительное для него ощущение виноватой собаки, прокусившей дающую руку, и теперь униженно ползущей на брюхе вымаливать прощение. "Бросить надо эту декадентскую лахудру, а то и шлепнуть к кронштадтской богоматери! Уйти, освободиться, спастись!" - порой думал он в приступах презрения к самому себе. И тут же отчетливо до рвоты понимал: "Не смогу без нее. Занюхаюсь насмерть, или с ума спрыгну".

  Так они и жили - втроем, с постоянным присутствием рядом драгоценной для Ларисы тени Гафиза. Иногда Раскольникову казалось, что он натыкается на эту тень - по вечерам, в темных и узких галереях дворца, в саду резиденции советского полпреда, на любимой скамейке Ларисы, где она часто забывала книги с загнутыми на память страницами. Порой воображение причудливо мешало явь с реальностью, особенно когда слоистый дым гашиша наполнял разум потусторонними видениями. Тогда полпреду Советской России казалось, что это Гумилев-Гафиз, вечный предмет ревности, злобы и зависти, с язвительной полуулыбкой на тонких губах заглядывает через широкое плечо чубатого есаула на службе у эмира, читающего ленту входящей телеграммы Наркоминдела. И разгадывает, разоблачает со своей проклятой логической прозорливостью все тайные ходы дипломатии молодой Страны Советов, а потом, вальяжно полу-лежа на коврах, пьет чай со здешним министром полиции, обманчиво-добродушным на вид бородачом, объясняя ему, как и что докладывать этому проклятому ворону-эмиру. И совершенно понятно, почему эмир улыбается и льстит в глаза, клянчит "в качестве жеста доброй воли великого северного соседа" эскадрилью боевых аэропланов, горную артиллерию и пулеметы "максим" для своих безграмотных (и просто, и в классовом отношении) войск, а сам отнюдь не жаждет новой войны с британцами. Одну руку, двуличный сатрап, протягивает полномочному представителю диктатуры пролетариата, а другой - ласкает сбежавшую сюда от Красной армии недобитую контру. Конечно, контра этой руке служит теперь за харчи верой и правдой - ну не собачья ли у господ офицеров честь?!

  Понятно, что красных военспецов к аэропланам и пулеметам, которые заодно подтянули бы несознательным местным солдатским массам политическую грамотность, эмиру не нужно... Москва все настойчивее требует результатов, шлет угрожающие директивы, а его, полпреда Раскольникова, депеши, в которых объясняется непростая классовая и политическая подоплека местной ситуации, набриолиненные товарищи в хороших френчах просто кладут под сукно... Все могло бы быть совершенно иначе, если бы Лариса, его талисман удачи, снова была с ним - хотя бы своей пылкой душой революционерки, если не сердцем, как тогда, на Волге. Она приносила ему удачу. Гафиз, едкий, враждебный, неотразимый, холодный, как ледяной пламень контрреволюции, - отнимал у полпреда Раскольникова его удачу! Гумилев, Гумилев, ваше благородие господин стихотворец, да еще, как назло, мастер находить общий язык с разными аборигенными народностями - будь ты трижды проклят!

  Поход в Индию мог бы все спасти, Лариса жаждала действия, ее воинственная душа требовала власти и славы, но этого Раскольников уже не мог ей дать. Они были заключенными, надолго замурованными здесь, вдали от жизни и действия, среди апельсинов и пальм.

  Ларису развлекал только флирт с эмиром, к которому она прибегла, как к последнему средству от скуки - и довольно опасному. Флиртовать с эмиром было все равно что гладить против шерсти дикого зверя, особенно если учесть, что Лариса не собиралась идти дальше двусмысленных разговоров и кокетливых взглядов. "Chère madame Laure", как называл ее Амманула, любивший при случае прибегать к французскому, вела опасную игру с восточным хищником, а тот забавлялся этой игрой, как довольный и сытый кот, которому ничего не стоит прихлопнуть зарвавшегося мышонка. Впрочем, игра в кокетство имела и другую цель: Лариса хотела позлить Раскольникова, которого утренние верховые прогулки жены и эмира доводили до бешенства.

  Их кони шли рядом, так близко, что нога Ларисы почти касалась отполированных до зеркального блеска кавалерийских сапог Амманулы-хана, цеплявшей элегантными медными застежками легкую ткань ее амазонки. Он всегда появлялся на этих прогулках в демонстративном одиночестве, но Ларисе почему-то казалось, что каждым ее движенияем следят еще чьи-то внимательные и недобрые глаза.

  - Скажите, Laure, как вашим друзьям удалось убить царя и его семью? - спрашивал эмир, играя хлыстом. - Говорят, вы носили царские бриллианты? И одним из них даже начертили на стекле свой вензель - поверх вензеля царицы? Мне рассказывали, что это было на царской яхте, на вашей великой реке...

  - На Волге, - с любезной светской улыбкой подсказывала ему Лариса, которую как будто совершенно не коробила дипломатическая неуместность подобного разговора. Восточный тиран участливо расспрашивал, как именно ее товарищи по партии убили тирана северного. Но если Амманула действительно хочет знать подробности, почему бы не утолить его любопытство?! - Это было на Волге. Но царские бриллианты - колье императрицы Александры Федоровны - я надела лишь однажды - так, для пробы. Как в маскараде.

  - Ваш царь, дорогая Laure, был слаб, потому и позволил вам такой маскарад, - так же любезно отвечал ей эмир и сквозь сахарную "французскую" улыбку проглядывал звериный оскал, - Я бы велел перебить всех потенциальных заговорщиков - и вас, мадам, - задолго до того, как они посягнут на мой трон. Из любой тюрьмы можно убежать, но мертвые спокойно лежат в земле. Нет, вас бы я, пожалуй, оставил в живых и сделал своей второй женой... Зачем губить своими руками такую редкостную красоту? И моя первая жена, возможно, скоро бы исправила мое недопустимое мягкосердечие...

  - Совершенно с вами согласна, ваше сиятельство, - говорила Лариса, и ее ручка на мгновение игриво касалась пальцев эмира, сжимавших хлыст. - Именно поэтому товарищ Ленин и товарищ Свердлов отдали приказ расстрелять царскую семью в Екатеринбурге. Мертвых нельзя освободить, и мертвым не сбежать из тюрьмы. Но, заметьте, если бы я была вашей супругой, то уговорила бы вас вышвырнуть британцев из Индии еще прежде, чем моя соперница угостила бы меня чашечкой кофе с толченным бриллиантом!

  - А если это вам не удалось, вновь составили бы против меня заговор, не правда ли, Laure? Кстати, почему бы не предположить, что ваше обворожительное кокетство со мной - часть реально существующего заговора, паучьи нити которого тянутся отсюда прямо в вашу красную Москву?! - любезный взгляд эмира вдруг стал пристальным и жестким. Легким шенкелем прирожденного наездника он направил своего арабского жеребца так, что он прижался к боку лошади Ларисы. Амманула властно и крепко обхватил ее за талию и, бросив поводья, другой рукой неожиданно грубо взял за подбородок и повернул ей голову так, что их взгляды сплелись, как борющиеся змеи.