Михаил Кожемякин - Красная Валькирия

• Название: Красная Валькирия
• Автор: Михаил Кожемякин
• Издательство: Вече
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2010

История трагической любви "женщины российской революции" поэтессы Ларисы Рейснер и Николая Гумилева, разворачивающаяся на фоне событий Первой мировой и Гражданской войн, экспедиции Красной армии в Персию, первой советской дипломатической миссии в Афганистан и жизни петроградской литературной богемы в эти роковые годы... Издано: М., "Вече", 2010.

---

   Опомнился только от дробного перестука сотен копыт. Охватывая полумесяцем путь отступления остатков красного отряда, по следам на рысях шла сотня чубатых донцов. Ножны шашек недобро стучали о стремена, на винтовках тускло сверкало мутное от жары солнце, с лошадиных губ падала кровавая пена, люди выглядели злыми и измученными - они тоже держались из последних сил. При виде странной фигуры, склонившейся над зловеще растопырившей крылья птицей, так и не взлетевшей при их приближении, ближайшие невольно сдержали коней. На вопрос, заданный по-персидски, Виктор Владимирович только заулыбался растерянно и сказал на чистом русском:

  - Глядите, братцы, птица какая интересная! Сама черная, как смерть, а крыло белое. И людей не боится...

  - О, да это никак краснюк в местного вырядился! - весело оскалился казачок, с едва пробивавшимися усиками, и недвусмысленно потянул шашку из ножен.

  - Погодь рубать, всегда успеешь, - остановил его седой урядник со шрамом в пол-лица и массивной серьгой в ухе. Навис, тесня конской грудью:

  - А ну-кась, раб божий, обшит кожей, отвечай, кто таков будешь, если по ангелам не соскучился?

  "Ну вот, опять объясняться надо", - уныло подумал Хлебников, а вслух продолжил:

  - Я, господа, поэт и в некотором роде ученый. Птичек изучаю разных! Вот, на ворону загляделся, да и отстал от своих.

  - Я ж говорил, краснопузый!!! - азартно заверещал казачок, не совсем ловко выхватив шашку, - Подвинь-кось, Нил Захарыч, я его зараз как пластану...

  - Вложи на место, шашкой без смысла не сверкай, - с тихой, но внятной угрозой заметил урядник, - Щас я тебе подвинусь, щенок! Лети наметом за есаулом, скажи, поймали...

  - Краснюка?!!

  - Да не пойми кого поймали, так и скажи!

  Казачок спрятал шашку и обиженно поскакал догонять остальных. Несколько задержавшихся казаков, радуясь передышке, спешились и принялись кто проверять подковы, кто подкладывать тряпицу на сбитую забившимся под седло песком в кровь лошадиную спину.

  - Потерпи, Зорюшка, малость, совсем чуток осталось, зараз краснозадых порубаем, у них, может, водицы отобьем! - ласково уговаривал лошадь один из станичников.

  Виктор Владимирович устало опустился на камень и заговорил все с той же вороной на "языке ангелов", который, как ему казалось, понимают птицы: "Эу, ао, уо, аи...". Ворона отвечать Гуль-мулле не стала, но из ее красноречивого молчания следовало, что понимает. "Птицы куда понятливее людей, - грустно подумал Хлебников. - И добрее". Казаки заметно оживились, и даже подошли поближе.

  - Кажись он вправду того... Юродивый! Птицу вона как уговаривает! - заметил один. - Не по-божески таких обижать. Может, ну его... Пущай идет себе.

  - Ты погоди, - остановил его урядник. - И не такие чудеса в мире бывают. Скажи-кось, а птица што, вправду тебя понимает?

  - Ну, не каждая, предположим, - улыбнулся Хлебников. - Но эта понимает всенепременно! Она такая же, как я. С белым крылом.

  - Так это што, как в песне, можно ее к нам на станицу с весточкой отправить? - то ли шутя, то ли серьезно спросил светлоусый казак с ладанкой на распахнутой груди.

  - Язык птиц, господа, требует кропотливого изучения. Пока я постигаю только его азы, долог путь от альфы до омеги, и сейчас я нахожусь где-то не далее дельты...

  - Чего? - не понял урядник. - Мишка, а мы ж с сотником по карте сверялись... Плутанули што-ль?

  - Дельта, господа, это буква древнегреческого алфавита, вот она, - поспешил объяснить Хлебников, пальцем начертив треугольник на песке.

  Урядник только сплюнул и отошел, предвкушая заслуженный разнос от сотника. А светлоусого казака более занимало другое:

  - Так ты не темни, умный! Толком скажи, вот, к примеру, если б я тебя как душу християнскую попросил, ты б этой вороне растолковать мог, как на мою станицу долететь и который курень от церкви. А я б сразу и весточку написал Галюне, да малым, да мамане...

  В грустных глазах служивого было столько тоски и надежды, что Хлебников почувствовал с ним что-то вроде родства.

  - Понимаешь, братец, вот если бы ты меня попросил лет этак через десять... Пускай даже пять! Я бы тогда тебе непременно помог, и ворона, главное, такая подходящая попалась. А сейчас не могу. Ты уж извини, Христа ради.

  - Тьфу ты, вправду малохольный! - не скрывая досады сплюнул казачок. - Чего ж ты тогда здесь полчаса честным людям мозги паришь? Может, де мол, он по-птичьи... Да не хрена ты не можешь, баловство одно!!

   Командир Волчьей сотни Походного казачьего войска на службе у шаха Персии есаул Разрядный остановил своих людей. Разведка подтвердила: краснопузые располагали не менее, чем тремя "максимами", которые несли, не снимая со станков, следовательно, могли быстро развернуть на позициях. В сотне Разрядного имелось только два ручных "льюиса". Да и было большевиков, пожалуй, даже больше, чем казаков. Конным наскоком на заморенных лошадях таких не взять. Пришлось бы спешивать людей, разворачивать в цепь, ввязываться в длительный бой, а там - кто кого, знал только переменчивый бог войны, которому Разрядный служил, кажется, уже вечность - с 1915 года. Слишком много братьев-станичников полегло в серой Галиции, во вспыхнувшей красным безумием России, в чужих краях по всему миру, чтобы сейчас бросать на смерть эту свою последнюю сотню. Тегеран они отстояли. Красных положили немало. Шах может быть доволен и отсчитывать премиальные. Эти пускай катятся к своей коммунарской матери и благодарят судьбу. Надо выводить сотню, пока лошади не стали падать от обезвоживания. Лошади уже не свои, шахские. Высчитает за каждую. Черт подери, он, боевой офицер, научился здесь считать деньги, как приказчик. Навык, в принципе, не бесполезный. Но до чего отвратительно на душе. Надо еще разобраться с этим... Красным, не красным, шпионом или не шпионом... Ладно, если мальчишка прав, и действительно большевицкий "шпиен", лично зарублю, решил есаул, и от этой мысли стало немного легче.

   Странный заросший субъект в мешковине, босой, с отстраненным видом сидел на камне среди кучки окружавших его казаков и гладил ворону с белым крылом. Есаул знал своих людей, особенно урядника Сельпухова. Если эти уже держались с "найденышем" почти дружелюбно, значит - точно не шпион. Вот досада!!

  - Ты кто таков, чучело? - спросил сотник. Надо было стальным голосом, чтобы сразу увидел "благородие". Получилось устало и блекло.

  - Милостивый государь, благоволите не "тыкать", - внезапно преобразившись, с достоинством ответило чучело, - Я поэт, и знаю цену слову, а "ты" и "вы" - особые слова, которые путать не следует. Что позволено простому казаку, вас не красит.

  Есаул повидал всякое. На самом деле, не всякое, и сам это прекрасно понимал. Только войну успел повидать вдоволь, уйдя на нее прямо из юнкерского училища. Нельзя сказать, чтобы ему приходилось знать много поэтов... Если, конечно, не считать поручика Кенгурова, баловавшегося на досуге сочинительством, пока его не разорвало австрийским снарядом. Но поэта он представлял себе все-таки иначе: обязательно в бархатной блузе, с роскошной ухоженной шевелюрой и демоническим взглядом... Вернее, так ему их описывали знакомые барышни. Есаул хорошо умел разговаривать с нижними чинами и с пленными, хуже - с начальством. Как с барышнями - забыл. С поэтами - совсем не знал как.

  - Представьтесь! - только и процедил он.

  - Велимир Хлебников, - ответил босяк, отвесив учтивый полу-поклон.

  - По имени сразу видно, что поэт... Это что, псевдоним?

  - Это - славянское имя. Означает - владеющий миром. Но, думаю, вам это неинтересно.

  - Мне сейчас, наоборот, все интересно. И на вашем месте я бы постарался сбавить тон и четко отвечать на вопросы. Поэтом может назваться кто угодно. Тем более, что-то не слыхал я про поэта Хлебникова Влади... Вели...мира.

  Но непонятный оборванец вел себя не как пленный, над которым занесены лезвия шашек, а как заносчивый "шпак", случайно оказавшийся на юнкерской попойке. Он вызывающе выставил босую ногу с твердыми, как камень ногтями и спросил дерзко:

  - А изволили ли вы, милостивый государь, вообще слышать о поэтах?

  - Не извольте беспокоиться, слышал. Только не о Велимирах. А вы-то сами слышали? Вот, например, Гумилев, Николай, фронтовой офицер, а не бродяга какой-нибудь, охотник на львов, а не на ворон - это поэт! И стихи его мне нравились, правда, только военные или о путешествиях... В эту, как ее...

  - Абиссинию, - издевательски напомнило чучело. - Он и о Персии писал, знаете ли, в которой мы с вами имеем сомнительное удовольствие встретиться. "Твои зеленоватые глаза, как персидская больная бирюза"...

  - Слушай, помолчал бы ты про зеленые глаза, и без тебя тошно, - вдруг затосковал о несбывшемся есаул. Вспомнились зеленые глаза, в которые он все не мог насмотреться, пока поезд не унес его полк в Галицию. А других в памяти просто не осталось. - "Как больная бирюза", говоришь. Не читал. Надо будет где-нибудь достать...