Павел Басинский - Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

• Название: Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина
• Автор: Павел Басинский
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9697-0627-9

Павел Басинский, известный критик и журналист, предпринял, по сути, невозможный опыт воссоздания русского романа в его универсальном виде. Его книга объединяет в себе детектив, «love story», мистический роман, политический роман, приключенческий роман и т. д. Это роман «многоголосый», с более чем полусотней персонажей, в котором наряду с увлекательной литературной игрой поднимаются серьезные темы: судьба России на переломе XX и XXI веков, проблема национального характера, поиски веры и истины…

---

— Тьфу-тьфу-тьфу! Изыди, бес!

На минуту Петр Чикомасов лишился дара речи. Он побледнел, покраснел, потом опять побледнел.

— Это что такое! Это провокация? — шипя и присвистывая, спросил он трясущегося от страха Беневоленского, произнеся слово «провокация» не через «ы», а через «и», как пишется.

Тихон крадучись, как кот, похаживал вокруг остолбеневшего Петра, гладил его по плечам, снимал с пиджака невидимые соринки, разглядывал на просвет и аккуратно пускал по воздуху.

— Женишок пожаловал! Какой холосенький! Заждалась тебя, женишок, твоя невестушка! Заждалась тебя твоя касаточка!

— Какая касаточка? — совсем растерялся Чикомасов.

В дверном проеме, ведущем в спальню, полускрывшись за косяком, стояла Настенька. Тихон Иванович подмигнул ей:

— Иди, милая! Обними жениха!

Настенька звонко рассмеялась, подскочила к Чикомасову и чмокнула его в щеку, смутилась и выбежала из дома, с неожиданной силой оттолкнув стоявшего на пороге Ивантера.

— Вы что здесь устроили! — взорвался секретарь комсомола, поднимая свой опоганенный значок. Он обернулся к Ивантеру и Вострикову, ища у них поддержки, но приятели едва сдерживались от смеха. Чикомасов погрозил им кулаком.

— Сговорились? Заманили? Чтобы посмеяться? Ну хорошо же! Посмеемся вместе, но в другом месте!

Сообразив, что заговорил стихами, Петр совсем испугался. Лицо его стало пунцовым, на ранних залысинах сверкнули бисеринки пота. Петр Иванович гордился своей внешностью, подозревая, что похож на Николая Островского. И сейчас мучительно думал: что сделал бы Павка Корчагин, если бы религиозный экстремист осквернил его комсомольский значок? Наверное, выхватил бы наган и пристрелил, как собаку!

— Не ожидал я этого от вас, Меркурий Афанасьевич! — пропел Чикомасов тоненьким голосом. — Сколько я вас покрывал! Но теперь нет, шалишь! Сегодня же отправлю письмо в обком о вашей разлагающей, идеологически вредной работе среди молодежи!

Тихон прыгнул к Чикомасову и больно схватил его за нос.

— Ты как с батюшкой разговариваешь! Ах ты, вонючка! А может, ты на место его нацелился? Может, ты домишко его себе присмотрел? Не рано ли, при живом-то хозяине? А ну, пшел отсюда… говноед!

С неожиданной для старичка силой Тихон развернул Чикомасова за плечи и поддал коленом под зад.

Никогда еще секретаря районного комитета комсомола Петра Чикомасова так не унижали.

— Мишка! Аркадий! — завопил Петр, бросаясь к выходу. — Я пошел за милицией! Задержите эту шайку до выяснения!

— Что же вы наделали, Тихон Иванович! — со слезами воскликнул Беневоленский.

Тихон лукаво взглянул на отца Меркурия.

— Очень мне понравился ваш Петенька, — нормальным голосом отвечал он. — Правда — замечательный человек! И это — наш человек!

— Но вы его… Вы значок комсомольский сорвали!

— А зачем он ему нужен? — удивился старец Тихон. — Ему в священники пора рукополагаться.

— В священники?! — завопил Меркурий Афанасьевич. — Главу комсомолии всего Малютова?!

— Это не вам решать! — строго сказал Тихон Иванович. — Сегодня комсомолец, завтра — священник. Готовьте-ка Настеньке приданое…

Глава пятнадцатая Убить Отца!

— Послушайте, святой отец!

— Нет, это вы послушайте меня, Сидор Пафнутьевич! Во-первых, я вас просил не называть меня святым отцом. Какой я святой, помилуйте! Во-вторых, то, что вы говорите о церкви, — это ложь и оскорбление верующих!

— А то, что вы говорите о еретиках, не оскорбление верующих? А эти ваши милейшие церковные картиночки с «жидами, идущими во ад», не оскорбляют чувства евреев? Это во-первых. Во-вторых, я тоже просил вас не называть меня Сидором Пафнутьичем!

— Но почему?!

— Потому что если бы у вас было хоть немного такта, святой отец… или как вас там?

— Петр Иванович.

— Так вот, если бы вы были деликатным человеком, Петр Иванович, то догадались бы, что мне это имя неприятно.

— Ничего не понимаю, — священник развел руками.

— Увы, отцов не выбирают. Но свое литературное имя я сделал себе сам. Все порядочные люди называют меня Сидом Дорофеевым.

— Простите, Бога ради. Все-таки я никак в толк не возьму, чем вам не угодил ваш батюшка? Сидор — хорошее русское имя. А уж Пафнутий!.. Церковь знает четырех святых Пафнутиев, из коих двое русских. И еще замечательный Пафнутий — соловецкий инок, один из авторов Четьих миней.

— Плевать мне на ваш святой заповедник.

— Вот вы опять оскверняете человеческую речь. А ведь это большой грех. Если бы вы махали кулаками или даже, сохрани Господи, ножом каким-нибудь, и то было бы не так вредно. Ну нанесли бы нам телесные повреждения. А мы бы помазали синяки мазью, раны — йодом. Но сквернословие в самую душу человека проникает. И остается в ней, быть может, навсегда.

Этот спор на кухне квартиры Барского продолжался уже два часа. Спорили приехавший из Малютова священник, кругленький, с красным личиком и глубокими залысинами, покрытыми крупными бисеринками пота, и вольный художник по прозвищу Сид, высокий, поджарый, с пергаментным лицом и маловыразительными глазками, которые не меняли выражения даже в самые жаркие моменты спора.

Джон не мог понять, зачем он слушает это. Смысл спора почти не доходил до него, но азарт спорщиков странно увлекал.

— Плевать! — повторил Сид.

Он налил себе коньяку и быстро опрокинул в щербатый рот. Священник следил за ним улыбаясь.

— Вот, хорошо. Продезинфицируйте язычок!

— Брейк! — Вошедший в кухню Барский шутливо замахал руками. — Полноте ругаться! Мне странно слышать это после Америки. Там тебе сначала улыбнутся, а потом скажут какую-нибудь гадость. В России все наоборот. Сначала наговорят друг другу гадостей, а потом обнимаются. Я еще не познакомил вас с Джоном. Знакомлю. Петр Иванович Чикомасов, в прошлом комсомольский вождь, а нынче протоиерей. Сид Дорофеев — мой бывший ученик.

— Почему это бывший? — возразил Сид.

— Потому что ваша последняя книжка под названием «Цветы козла» выводит вас из круга моих учеников. Я не ханжа. Но повенчать «Цветочки» Франциска Ассизского, самого светлого христианского писателя, с… козлом! Я, конечно, плохой христианин, но и мне от этого тошно! Я не учил вас писать гадостей. Я говорил, что искусство — область горнего холода. Но в ледниках, дорогой Сид, не водятся мокрицы. В горах не воняет. А ваша книга воняет ужасно!

— Разве Достоевский не погружает нас в пучину зла?

— Он погружает нас в пучину зла.

— Но вы сами говорили, что русская литература слишком нянчилась с человеком и не показала его истинной животной природы. Все эти Ленские, Мышкины, провинциальные барышни, отдающиеся революционным болгарам… И наконец, мифический мужик Марей, у которого Бог за плечами сидит. Потом эта литература обласкала террористов и закончила обожествлением двух палачей, Ленина и Сталина, попутно воспевая, как барышень насилуют матросы, Ленских гноят в лагерях, а Мареев истребляют как класс. Это самая подлая и лживая литература в мире! Вместо того чтобы честно сказать: человек это животное, это козел вонючий, — она два века лгала, лгала и лгала!

— И что из этого следует? — иронически спросил Барский.

— А то, что в конце концов появились мы! Мы говорим: неважно, кто там прав: Ленин, Сталин или Бухарин. Важно признать, что человек — это козел. Надо смириться с нашей животной природой. И тогда мы научимся жить культурно, как весь цивилизованный мир. Моя книга — осиновый кол в хребет русской литературы!

— Это не только не правда, — резко вмешался Чикомасов, — но и противоречит элементарной логике.

На его сочных, как спелые помидоры, щечках играли ямочки.

— Если вы называете людей козлами, следовательно, себя козлом уже не считаете, — продолжал он. — Не может один козел сказать другому: «Ты — козел». У козлов нет представления о своем козлизме. В ваших речах я чувствую моральный пафос, хотя и извращенный. Но откуда он? Наверное, не от козла.

— Все это поповская казуистика, — огрызнулся Дорофеев. — Натренировались в ваших семинариях да академиях.

— А что вы думаете об этом, Джон? — спросил Барский, щедро наливая себе в кофе коньяк.

— Я думаю, — ответил Половинкин, — что господин Дорофеев не прав в отношении человека. Но прав в том, что касается России. Несчастье этой страны, что она обожествила Отца. Я говорю не о Боге. Я говорю о комплексе Отца, которым она больна.

— Правильно! — закричал Сидор. — Еще Фрейд писал…

— Фрейд тут ни при чем, — грубо оборвал его Половинкин. Было видно, что он жаждет быстрее высказаться. — Русский комплекс Отца сложно описать, но он пронизывает весь хребет нации. В сущности, он и есть ее хребет.

— Что же тут плохого? — Чикомасов недовольно пожал плечами. — Да, мы культура патриархальная.