Иван Беляев - Записки русского изгнанника

• Название: Записки русского изгнанника
• Автор: Иван Беляев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Превосходным образцом мемуарной литературы можно считать книгу доблестного генерала царской армии И. Т. Беляева (1875–1957). Один из лучших представителей русского дворянства, классический монархист, силой обстоятельств ставший участником Белого движения, размышляет о перипетиях Первой мировой войны и Гражданской. Беззаветно любя Россию, генерал оказался в изгнании, вдали от Родины. В Парагвае он организует русскую колонию и становится не просто лидером общины, выдающимся этнографом, а ещё и борцом за права индейцев в Латинской Америке, национальным героем Парагвая.

«Записки» генерала Беляева должны вызвать большой интерес у историков, этнографов и всех людей, кому дорого русское культурное наследие.

На обложке: портрет автора в форме генерал-майора парагвайской армии И. Т. Беляева и герб дворянского рода Беляевых.

В.П. Голубев — издатель, редактор.

---

На другое утро я встретил милую Шурочку в слезах.

— Убили его… Его расстреляли, — говорила она, рыдая.

— Кого?

— Фому… Доброго сердечного Фому… За укрывательство! Он прятал раненых большевиков… У него осталась вдова и восьмеро детей!

Через два дня мы продолжали наступление. Уже в темноту вошли мы в станицу Старо-Мышастовскую, я занял первую попавшуюся пустую хату и пошел в штаб.

Эрдели остановился у приходского священника, занимавшего высокий двухэтажный дом. Сам генерал с начальником штаба заперлись в кабинете, в приемной бегали адъютанты, суетилась попадья с дочкой и сам батюшка, все разодетые по-праздничному, приготовляя роскошный ужин для дорогого гостя.

Для них это был двойной праздник: вернулся молоденький муж их прелестной дочки. Она сияет от восторга — ее милый, который чудом спасся от красных и недели просидел в камышах, — дома!

Вымытый, одетый в самую блестящую форму, он идет представляться начальнику дивизии. В штабе я не успел добиться никаких разъяснений. Еще ничего не известно. Дрейлинг и Шкиль мелькают от времени до времени с озабоченными лицами: «Сейчас все заняты».

За дверьми дожидаются мои ординарцы.

— Ну, вот что, — говорю я им. — Там садятся за ужин, а мы пока пойдем погуляем на площади.

На площади никого нет. Только в конце ее, на скамеечке, сидят три барышни. Когда мы проходим обратно, позади нас слышится робкий голос:

— Господин офицер! Господин офицер… Я оборачиваюсь:

— Прикажите?

— Ах, господин офицер! Мы в большом страхе. Тут ходят слухи, что казаки уходят и красные займут станицу. Мы ужасно боимся, мы ведь здесь одни, застряли случайно и не знаем, что делать!

Ах, вот почему у Шкиля была такая озабоченная физиономия! Наверное, опять гром не из тучи…

— Милые барышни, пока вам нечего опасаться. Но, во всяком случае, если вам хочется быть подальше от войск, мы о вас позаботимся. Володя, скажите Мустафе, чтоб он приготовил двуколку, посадите в нее наших барышень и проводите их верхом до Новотитаровки. Скажите милой Шурочке, что я очень прошу поберечь их денек или два, пока им удастся попасть в Екатеринодар.

— Ах, это наша Шурочка? Мы все ее знаем. Как хорошо! Через двадцать минут появляется Володя в полной амуниции, на

коне, Мустафа гонит за ним двуколку.

— А ваши вещи?

— Но у нас нет вещей, все с собой! Мы ведь приехали сюда из Екатеринодара налегке, последнее время там было так жутко!

— Ну вот, а теперь попались в наши лапы! Но не беда, Володя вас побережет, а там, у Шурочки, вы у себя дома. Передайте ей горячий привет от всех нас — с Богом, Мустафа!

В штабе ужин еще не окончился. Оставляю там «мичмана», а сам иду домой. Я не успел еще раздеться, как раздался стук в дверь.

— Мы к вам!

— Заходите, расскажите…

За порогом — Скоробогач под руку с прелестной дочкой священника, в пледе, накинутом сверх ее праздничного платья.

— Заходите, расскажите, чем могу вам служить?

Скоробогач усаживает в кресла мою неожиданную гостью, которая продолжает дрожать, как осиновый лист, а сам отзывает меня в сторону.

— Мы пришли просить для нее вашей защиты, — говорит он мне на ухо. — Иван Егорович отослал ее мужа, как только он показался в дверях, со спешным пакетом в другой отряд. А сам — ведь вы его знаете, он не даст спуску ни одной хорошенькой женщине — повел натиск на эту бедняжку. Отец и мать в панике, обратились ко мне. Куда ж я могу ее спрятать? Оставьте ее, ради Бога, у себя на эту ночь, у вас не посмеют ее искать!

— У меня она будет в полной безопасности, — отвечал я. — Пока я жив, никто не посягнет на ее честь, будь то сам китайский император. Я лягу поперек дверей, а она может устраиваться на моей постели. А как на фронте? Была паника?

— Тайная разведка сообщила, что красные подвели резервы и завтра пойдут в наступление. Оказалось, фальшивая тревога.

Ну, и слава Богу! Значит, можно спать спокойно.

Утром, чем свет, моя перепуганная птичка уже выпорхнула из клетки. Казаки уже выводили коней и становились в ряды. По последним сведениям, противник уже отходит к высотам, за которыми расстилаются прикрывающие город сады…

Peradventure![109]

Скакать вперед — и смерть, и ад,

Вернуться — преступление…

Чтоб сделал ты, мой сквайр, когда б

Стал графом на мгновенье?

Скотт.

На рассвете штаб уже находится на высоте, господствующей над всеми полями, косогорами и лощинами до самых садов, прикрывающих столицу Кубани. Флаг командующего гордо развевается на самой вершине холма, под ним стоит генерал Эрдели и весь его штаб. Конвой притаился у подошвы.

На Великой войне я не представлял себе командира полка иначе, как на охапке соломы, с картой в руках, диктующего распоряжения своим офицерам. Здесь, в кавалерии, в той молниеносной борьбе, где играет роль только глазомер и натиск, где быстрое изменение обстановки требует немедленного решения, где потерянная минута превращает победу в поражение, — дело совершенно иное. Начальник дивизии, командиры полков стоят во весь рост на курганах, которые служат им наблюдательными пунктами, не считаясь с несколькими снарядами, брошенными в их сторону в разгаре боя, и даже пренебрегая свистом пуль. К этому надо привыкнуть.

Но на лице Эрдели видна какая-то неуверенность. Он пристально разглядывает камыши, где залегли спешенные казаки и черкесы, на противоположные гребни, где засели красные, и следит за перестрелкой, то загорающейся, то затухающей вдоль всей линии. Потом подымает бинокль и всматривается в направлении на железную дорогу, где то и дело поднимаются облачки пара маневрирующих паровозов. Вот один из них останавливается и выпускает пару 105-мм снарядов из дальнобойного орудия.

Эта неопределенность положения меня начинает нервировать.

— Ваше высокопревосходительство! Разрешите мне проехать вперед, взглянуть на мои орудия, разбросанные по фронту.

— Поезжайте, взгляните, что там делается, и потом доложите мне. Мой конь не нуждается в шпорах. Легкое прикосновение шенкеля и он уже несется к кургану, на котором виднеется значок Килидж-Гирея. — Как дела?

— Неважно… Вы видите, против нас массы пехоты при тридцати пулеметах на тачанках. Они засыпают нас пулями… А у нас всего несколько десятков патронов на ружье! Часа два продержимся, а потом…

— Так разве нельзя в шашки?

— Можно бы…

— Ну так что же?

— Но ведь Эрдели потерял сердце. Он никогда не решится!

— Я поеду к Топоркову, у него моих два орудия. Посмотрю, что там делается.

— Поезжайте.

Топорков засел в камышах. Невдалеке оба орудия с ничтожным количеством патронов для самообороны. Кругом свищут пули, мой конь шарахается, отмахиваясь от них хвостом, как от шмелей.

Я слезаю и подхожу к Топоркову.

— Как дела?

— Плохо. Казаки не продержатся и двух часов. Видите, как по нас сыпят из пулеметов? А у нас по три патрона на казака.

— А нельзя атаковать?

— Можно бы… Есть тут балочка с крутыми берегами, по ней пустить сотни две — прорвут.

— Так почему же?..

— Да вы видите, весь полк растянут в ниточку… А их тут будет тысяч тридцать.

— А где другие полки?

— В отделе.

Я поскакал обратно к Султану.

— Топорков говорит, у него впереди есть балочка… Сотни две могли бы прорваться во фланг неприятеля.

— Разумеется, если б Эрдели дал свой конвой! Ведь у него полтораста человек, а болтаются они зря.

— Напишите, я сам отвезу ему. Ведь если мы отступим, пехоте не удержать за собой железную дорогу. Мы потеряем Екатеринодар и потеряем все!

— Попробуйте-ка!.. Он никогда не отдаст своих. Может, вы сами скажете ему это…

Уговаривать меня не пришлось. Спустившись с пригорка, я пустил коня полным галопом.

О ужас!.. Наш флаг качается… его снимают. Эрдели уже спустился под горку и садится на лошадь. Они уходят. Конвой змеится по пыльной дороге. Я лечу в карьер, но догоняю их уже на полпути к станице.

— Что скажете?

Я объясняю обстановку:

— Если мы отступим, противник погонит нас обратно, пехота не удержится, и тогда все пропало. Ваше высокопревосходительство, дайте мне ваш конвой, я сам поведу его по этой балке, мы прорвем неприятеля и обратим поражение в победу!

Эрдели задумался.

— Возьмите эту записку и свезите ее Султану. Конвоя я не дам, пусть сам атакует.

Я поскакал обратно.

Султан завертелся на своем посту, нетерпеливо втягивая воздух. Вынул книжку и написал приказание.

— Вольноопределяющийся Вадбольская!

— Ваше Сиятельство!

— Отвезите эту записку Топоркову. Пусть выделит из своего полка две сотни и атакует.