Тамара Уманская - Граница. Таежный роман. Пожар

• Название: Граница. Таежный роман. Пожар
• Автор: Тамара Уманская
• Издательство: Олимп : АСТ
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-013235-2

Как перепутано все в этой жизни! Он — известный и знаменитый певец, окруженный поклонницами, избалованный успехом. У него есть все. Кроме любви. И вдруг он встретил ее — нежную и чуткую, верную и любящую. Увел от мужа, увез далеко-далеко. Но счастье лишь мелькнуло для них во всей своей полноте и… растаяло. Ведь слаб человек, и страх — особенно страх перед смертью — часто бывает сильнее любви.

Но чего стоит жизнь, если она потеряла смысл? Зачем жить, когда впереди — пустота и одиночество? И два любящих человека преодолеют обман, обиду, зло и снова, назло всем и вся, будут вместе…

Произведение создано на основе телесериала «Граница» (авторы сценария: А.Н. Митта, 3.А. Кудря).

---

Вадим потянул на себя калитку, отметив, что петли смазаны и не скрипят. И услышал за спиной тяжелые шаркающие шаги по гравию дорожки. Инстинктивно оглянулся.

Пожилой мужчина, грузный, седой. Тот самый, которого тетя Нюта прогнала с кладбища. Он стоял посреди дорожки с большой помятой лейкой и растерянно смотрел на Вадима, словно ожидал, что тот сейчас, по примеру тети Нюты, погонит его прочь от могилы. Из накренившейся лейки лилась на дорожку вода.

Вадим взял у него тяжелую лейку и поставил на землю. И, кажется, зря. Бедняга не знал, что делать с руками. Он то закладывал их за спину, то скрещивал на груди, ужасно смущался неприличию своей позы и наконец, вытянув руки по швам, быстро заговорил хриплым шепотом:

— Цветы полить, значит… Жарко нынче, завянут, думаю, ну и зашел на минутку… Я ведь не знал… Я не помешаю, не беспокойтесь, вот только цветочки полью и пойду себе… Вы уж извините, не знал я…

Вадим смотрел на него пристально, с жадным болезненным любопытством. Отец. Его отец. Придется привыкать к этой мысли, к этому смешному толстому человеку. Ах, бедный, бедный долговязый лейтенант! Вот и лишился ты знаменитого талантливого сына, которого так долго воспитывали твоим именем, твоим авторитетом, твоим подвигом. Вадим Глинский — отличник из семьи отличников…

Вадим легким движением руки остановил поток бессвязных объяснений и извинений и с едва уловимой иронией спросил:

— Почему вы обращаетесь ко мне на «вы»? Ведь вы — мой отец, не правда ли?

Мужчина багрово покраснел, запнулся и выговорил с трудом:

— П-правда… Только какой из меня отец? Никакого толку. Ни помощи, ничего…

И что она в нем нашла, думал Вадим, растяпа какой-то.

— Можно вас спросить?

Мужчина испуганно посмотрел на него и кивнул?

— Почему вы бросили мою маму?

Мужчина остолбенел, прижал руки к груди и уставился на Вадима в величайшем изумлении:

— Я?! Да кто вам… Да как же это можно… Да если бы она хоть слово сказала! Позвала бы! Да я в любой момент все бы бросил, все!

Он махнул рукой, взял лейку и вошел в оградку. Вадим пошел за ним, присел на скамеечку. Смотрел, как отец старательно поливает цветы на могиле матери. Вылив последние капли на ромашки, сел рядом с Вадимом.

— Как же это вышло? — упрямо допытывался Вадим. — И почему я ничего не знал? Почему мама лгала мне?

По лицу мужчины прошла судорога. Он даже отодвинулся от Вадима, насколько позволила короткая скамеечка.

— Да не лгала она! Анна… Она в жизни словечка неправды не сказала. Просто так уж вышло. Долго объяснять, ох долго!

— А вы попробуйте, — настаивал Вадим.

Мужчина закрыл лицо руками и затих. Вадим выждал пару минут и тронул его за плечо:

— Не хотите? Что ж так? Я, может, всю жизнь ждал этой встречи.

Мужчина словно очнулся, опустил руки и посмотрел на Вадима пронзительно синими глазами. Улыбнулся и заговорил — совсем другим голосом. Сильным, глубоким. Хорошо поставленным голосом опытного учителя. Вадим сразу узнал и тембр, и интонацию.

— Нет. Я расскажу. Только с мыслями соберусь. Я думаю… с чего начать. Я, собственно, все время об этом думаю. Особенно здесь. Приду, цветы полью или там оградку покрашу, посижу, поговорю с Анной… И думаю. Когда же все это началось и как все переплелось… Выходит, что началось все задолго до моего рождения. Видите ли… — Он покосился на Вадима и поправился: — Видишь ли, если бы моя мама не вышла замуж за моего отца, а он не погиб бы… она бы не ушла на фронт… а я бы не женился на Машеньке… Ну, я стану рассказывать, как я это понимаю, как надумал себе за все эти годы, а ты — если скучно станет, ты не стесняйся, так и скажи, ладно?

Вадим кивнул.

Мужчина помолчал, наклонился, убрал сухую веточку с могилы, переломил и прислушался к слабому треску, словно это переломилась его судьба.

ГЛАВА 20

«Мама моя была замечательная женщина. Она из дворян, таких, не сильно знатных и не богатых, но все-таки… С родителями она разошлась по идейным соображениям и очень рано уехала из дому, поступила на курсы. Уже тогда что-то такое делала для революции, листовки прятала или что-то в этом роде. А в Первую мировую ушла на фронт медсестрой. Потом — революция. Она, конечно, оказалась в Красной армии и там познакомилась с моим отцом. Он-то совсем из простых, из крестьян был, почти неграмотный, но… Она о нем всю жизнь с таким восторгом говорила! И красавец, и отваги невероятной, и такой… Ну, умел за собой повести… речи говорил зажигательные… Он уже тогда полком командовал. Она в него влюбилась. Поженились они. То есть я не знаю, как там было, в то время на такие пустяки мало внимания обращали. Считай, поженились… И мама забеременела.

На Украине это было. Городок такой, Умань, не слышал? Понятно… Маленький городишко, ничем не замечательный. Отец мой там погиб. Повез он туда маму. Рожать. На тачанке. И никого с собой не взял. Полк его тогда деникинцы сильно потрепали, вот он и не хотел отвлекать бойцов, думал — отвезет и вернется. А белые их увидели. Погнались. Он сначала понадеялся, думал, уйдет. Тачанка тяжелее и медленнее всадника. А тут река. Он коней выпряг и двух-то пристрелил. Чтобы, значит, укрыться за ними, залечь. Берег-то плоский, как блюдечко. А на третьего маму посадил и в реку погнал. Держись, говорит, он тебя вывезет. Хороший был конь, орловский рысак, красавец и прыти необыкновенной. Робеспьером звали. Ну, Робеспьер выплыл и маму на тот берег вытащил. А отец… Он их долго сдерживал. У него пулемет был, с тачанки снятый, винтовка и револьвер. Он с места на место переползал и стрелял, они и думали, что там невесть сколько народу. Потом, конечно, догадались. И порубали… Мама говорила, там и хоронить-то нечего было.

И всю жизнь, всю жизнь она только о том и думала, чтобы быть достойной его памяти, чтобы с честью нести его имя. Она… Я это только сейчас понял. Тяжелым она была человеком, не любили ее, боялись. Хотя и уважали, конечно. Она к себе была жестока и к другим тоже. Как же, вдова красного командира. Институт закончила, работала врачом, потом завотделением, потом аспирантура, в мединституте преподавала. Студенты ее как огня боялись. Никто столько двоек не ставил. Никто не отчислял с такой легкостью.

И конечно, общественная работа. И местком, и профком, и женком, и я не знаю, что еще! На всех собраниях выступала. Уходила в шесть утра, приходила ночью. Я ее и не видел. Я с шести лет в магазин сам ходил, и обед готовил, и сам стирал. Она меня все больше прорабатывала за всякие недостатки и упущения, а приласкать или там похвалить — это редко. Но я ее любил. И сейчас люблю. Потому что… Не знаю, как объяснить. Вот Анна была на нее похожа. Нет! Не внешне. И категоричности, резкости этой в Анне не было. Но каким-то внутренним стержнем, чистотой, абсолютной верностью свои идеалам. Смешно говорю, да? Нынче такие речи не в моде…

Ну, война началась. И мама в первый же день ушла на фронт. Никто ее никуда не вызывал, не мобилизовал, сама пошла куда следует и потребовала поставить ее начальником санитарного поезда.

Я ее даже не проводил толком. Пришел из училища, я уже тогда в Бауманском учился, она собралась, стоит посреди комнаты с чемоданчиком. Ну, сказала, что уходит на фронт, продукты там, деньги — здесь, не забывай вовремя платить за квартиру и поливать цветы. Учись хорошо, помни, кто твой отец.

Внизу уже машина ждала. Я ее обнять хотел, поцеловать… Она мне руку пожала. Села в машину и уехала. Конечно, я мог бы с ней на вокзал поехать, но… Она этого не допускала — чтобы я, мальчишка, на государственной машине ездил. Никогда. Даже если нам в одно место надо было, она — на машине, а я — на трамвае. Нет, это она правильно понимала… Я не обижался.

Вот. А в октябре пришла ко мне медсестра из ее поезда. Разбомбили их. Как самолеты немецкие показались, все, конечно, в лесок бросились: и обслуга, и раненые — кто ходить мог. А мама в операционной была. Ну, говорит, у меня тут боец со вскрытой брюшной полостью, что ж, я его в лес, что ли, потащу? Да и не станут они госпиталь бомбить, на крыше — красные кресты, по международной конвенции — не положено. И осталась. Не знаю, как там по конвенции, только разбомбили…

Медсестра мне часы принесла, еще отцовы, золотые, именные. В комок сплавились… А похоронка позже пришла, меня уж и в Москве не было.

Я в тот же день — в военкомат. Добровольцем. А у меня бронь была. Факультет мой назывался „транспортное машиностроение“. Но, конечно, занимались мы в основном военной техникой. Танками. Нас как раз эвакуировать должны были. А я — на фронт.

Не брали сначала. Ну, я как заору! И про отца — красного командира, и про мать, на фронте погибшую. Сейчас и вспомнить стыдно. Никогда я отцовым именем не пользовался… Ну, раз в жизни все-таки пришлось.

Добился, взяли меня. Сутки на сборы. Иду домой, дово-о-ольный. А Маша у нашего подъезда на лавочке сидит.