Вера Кетлинская - Дни нашей жизни

• Название: Дни нашей жизни
• Автор: Вера Кетлинская
• Издательство: "Советский писатель"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1976

Действие романа Веры Кетлинской происходит в послевоенные годы на одном из ленинградских машиностроительных заводов. Герои романа — передовые рабочие, инженеры, руководители заводского коллектива. В трудных послевоенных условиях восстанавливается на новой технической основе производство турбин, остро необходимых Родине. Налаживается жизнь героев, недавних фронтовиков и блокадников. В романе ставятся и решаются вопросы, сохраняющие свое значение и сегодня.

---

— Кажется, нет, — сказала Аня и уже на лестнице рассмеялась.

Алексей стоял у парадной.

— Отчего вы не поднялись ко мне?

— Не хотел встретиться с вами на глазах у вашей Глебовны, Игоревны или как ее там. Я так и представ­лял себе, что вы выбежите вот такая. Ну, здравствуйте.

А он был совсем не такой, каким представляла его себе Аня, сбегая по лестнице. Не было ни застенчивой неуклюжести, которая показалась ей такой милой в прошлое воскресенье, ни обычной суховатой сдержанно­сти, под которой чувствовался привычно обуздываемый нетерпеливый характер. Алексей будто раскрылся ей навстречу. Так бывает, когда после долгой зимы рас­пахнешь окно, — все вокруг сразу станет неузнаваемым, полным света и воздуха, и руки раздвигают как можно шире оконные створки, чтобы впустить побольше солн­ца и ветра. В его простом обращении к ней маленькое и забавное «ну» звучало как вздох облегчения, как сло­во «дождался».

Казалось, он сейчас же, немедленно скажет ей то, на что еще трудно ответить. И Аня, скрывая смущение, то­ропливо заговорила о самой простой и объяснимой ра­дости этого дня — своей удаче с Кешкой. Он выслушал и сказал: — Ну и бог с ним.

Через минуту, идя рядом с нею к автобусу, он по­просил:

— Лучше уж расскажите мне что-нибудь об этих двух симфониях.

Рассказать словами музыку? Объяснить ее? Иногда в программе давалось краткое изложение темы и содер­жания какой-либо симфонии, но Аня ловила себя на том, что изложение мешает ей. Она знала, что в Четвер­той симфонии Чайковского проходит мелодия русской песни «Во поле березонька стояла», что в Седьмой Шо­стаковича повторяющаяся тупая, деревянная мелодия выражает поступь фашистских армий, что тема Девя­той Бетховена — «через страдание к радости». Но она знала и то, что важнее просто хорошо слушать — музы­ка все скажет сама. Слушая, каждый воспринимает ее по-своему и даже одну и ту же вещь — каждый раз по-новому. Но ведь и природу каждый видит и чувствует по-иному, и в разное время шум моря или гудение вет­ра пробуждают то тихое раздумье, то порыв к новому, то грусть, то веселый подъем духа. Знатоки музыки следят, наверное, за развитием мелодических тем, за мастерством инструментовки, за тем, как разные голоса, сочетаясь, создают сложное целое, что, кажется, назы­вается контрапунктом. Аня принадлежала к числу лю­дей, принимающих и природу и музыку без раздумий, одним сердцем.

— Объяснить я не умею, да и не нужно, — сказала она. — Постарайтесь забыть все, закройте глаза и слу­шайте. Музыка вас сама настроит и сама вернет к ка­ким-то вашим мыслям и чувствам, что-то вам расскажет, в чем-то убедит. Вот это и будет ее содержание.

— Это, кажется, идеалистическое, даже субъектив­но-идеалистическое толкование музыки, — шутливо опре­делил Алексей. — Но я попробую. А если она мне и вам скажет разные вещи?

— А вдруг она скажет обоим то же самое?

— Так как мы не идеалисты, Аня, она обязана ска­зать обоим то же самое. И я этого очень хочу... А вы?

— Смотря что, — уклончиво ответила она, но глаза ее сказали: «И я».

После этого полушутливого, важного для обоих раз­говора они стояли рядышком в автобусе, и обоим не хотелось кончать молчаливое путешествие. Но в узкой раздевалке у входа на хоры Аню захватило настроение взволнованного ожидания, какое всегда чувствуется в Филармонии перед особенно хорошим концертом.

— Мое любимое место! — воскликнула Аня: их ме­ста оказались между пятой и четвертой колонной. Она покосилась на своего спутника и с удивлением поняла, что ей совершенно неважно, полюбит Алексей музыку или не полюбит, поймет или не поймет. Если это не его область, пусть не поймет и не почувствует, пусть думает во время концерта не о музыке, а о ней, об Ане. И пусть останется самим собой. Какой он есть, таким пусть и будет!

А Полозов с любопытством оглядывал зал — весь белый, окруженный сияющими колоннами, за которыми по широким проходам прогуливаются сотни людей. Во­семь огромных люстр заливали зал ярким светом, свет дробился в хрустальных подвесках, вспыхивал над сце­ной в серебристых трубках органа. Сверкающая белиз­на благородно сочеталась с красным бархатом кресел и диванов. Все люди казались нарядными и красивыми.

Алексей украдкой взглянул на Аню — оживление очень шло ей, яркий свет люстр отражался в ее глазах. Но близость, возникшая в начале их встречи, исчезла. Здесь у нее свой мир, непонятный ему. Здесь она что-то вспоминает, переживает, в чем-то убеждается. С кем и когда она тут бывала? С кем связана для нее музыка, которую надо слушать, закрыв глаза и все отбросив? Все — значит и его, Алексея, тоже. Почему он самона­деянно решил, что вечер у профессора запомнился ей так же, как ему? Всю неделю она ни разу не загово­рила с ним, не сделала ни одной попытки повидаться с ним вне завода. Сегодня она выбежала такая праздничная, — но почему ей не быть праздничной в час отдыха, перед хорошим концертом? И как она мигом перевела разговор на Кешку, когда он был готов ска­зать, что всю неделю ждал встречи!

Эти мысли порождали в душе сумятицу, а он не любил сумятицы и, как всегда, решительно отстранил бесплодные сомнения. Она тут, рядом. И впереди — два отделения концерта, один антракт и путь домой.

Оркестранты рассаживались по местам. Алексей с интересом наблюдал, как они готовились к своей рабо­те — поправляли  пюпитры,   протирали   смычки,   пристраивали на плечо кусочки сукна там, где ложится скрипка, тихо пробовали инструменты. Он не знал на­званий некоторых инструментов и спросил Аню. Аня улыбнулась ему, ответила и сразу оборвала разговор — из боковой двери через оркестр шагал к своему пульту дирижер.

Дирижер был очень высок, худощав, с узким нерв­ным лицом и светлыми волосами, откинутыми назад. Длинные руки он тоже откинул назад, дирижерская па­лочка казалась продолжением его пальцев. Он взошел на помост, сдержанно поклонился в ответ на рукоплескания и повернулся лицом к оркестру, легким движением вы­звав мгновенную, почти трепетную тишину.

В первом отделении исполнялась Пятая симфония Шостаковича. Алексей слышал, что Шостакович труден для новичка, но тем интереснее было проследить за тем, как вступят в строй инструменты и голоса их, такие разные, сольются в единое сложное целое. Как бы ни была отлична работа музыкантов от той работы, кото­рую знал и понимал Алексей, музыканты готовились к большой, коллективной, хорошо слаженной работе, и Алексею хотелось понять ее.

Он вздрогнул от первых звуков, хотя и ждал начала. Они возникли как зов, с большой силой обращенный прямо к нему. Зов повторился. И сразу за этими зова­ми полились мягкие певучие звуки, перебиваемые почти скрежещущими всхлипами. Он забыл совет Ани — за­крыть глаза и слушать, он с увлечением следил за тем, как по мановению длинных пальцев дирижера звуки и сочетания звуков рождались, нарастали, обрывались, возникали вновь, сцеплялись и распадались, сменяясь новыми. В этом сложном многоголосии он улавливал смятенный, противоречивый, но крепко организованный строй. Ему слышался как бы спор, решающий что-то самое важное. Глухо, на басах, на чем-то настаивали струнные, и сдавленно, тоже на басах, возражал рояль. Но тут полным голосом вмешались все скрипки, вио­лончели и контрабасы, а за ними и другие инструменты, их утверждающий подъемный хор напомнил Алексею марш. Казалось, этим маршем спор уже решен, но опять возникла нежная и неторопливая мелодия — раздумье, прерываемое легкими восклицаниями, которые звонко падали, подобно каплям. Капли напомнили о чем-то, а скрипки пропели в ответ свое и затихли, и в тишину опять упали чистые-чистые звуки, которые не то спра­шивали, не то удивленно подтверждали, что бывает в жизни и так...

В коротком перерыве между частями Алексей пере­вел дыхание и на секунду сжал Анину руку в запястье — он был благодарен ей за то, что она подтолкнула его к этому захватывающему и новому восприятию. Он сам не знал, нравится ему симфония или не нравится, пони­мает он ее или нет, — настолько испытанное им было ново и настолько оно было глубже того, что называют удовольствием.

А звуки уже снова повели сложный разговор. Чем больше вслушивался Алексей, тем полнее его захваты­вало многоголосое развитие музыки, тем увлеченнее он следил за тем, как отдельные инструменты и группы ин­струментов будто переговариваются на своем вырази­тельном языке и как организующая мысль ведет эти голоса, объединяет их мелодией и подводит к большому решению. Да, ему было ясно — спор, мысль, близость решения.

Понимают ли это другие? Не отрываясь от движения музыки, он выхватывал из рядов внимательных слуша­телей то одно лицо, то другое. Седая женщина вся вы­тянулась вперед... юноша с нотами на коленях — он смотрит в ноты, и рука его непрерывно двигается, по­вторяя движения дирижера... девушка сидит, откинув­шись назад и закрыв глаза, будто спит, а губы ее шеве­лятся...