Александр Дроздов - Первопрестольная: далёкая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1

• Название: Первопрестольная: далёкая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1
• Автор: Александр Дроздов
• Издательство: Русскій міръ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89577-066-5

Первое в России издание, посвящённое «московской теме» в прозе русских эмигрантов. Разнообразные сочинения — романы, повести, рассказы и т. д. — воссоздают неповторимый литературный «образ» Москвы, который возник в Зарубежной России.

В первом томе сборника помещены произведения видных прозаиков — Ремизова, Наживина, Лукаша, Осоргина и др.

---

— А мы чаяли, что за его неправду ни в которой земле ему, опричь Польши, места не будет…

«За его неправду ни в которой земле ему места не будет» — такая оценка не теряет своей свежести и теперь для многих прихлебателей советчины…

От Троицы 18 августа ополчение двинулось на Москву.

Коронный гетман Ходкевич с Наливайко, поляками, венгерцами, литовцами были уже на Поклонной горе. 21 августа Ходкевич перебрался через Москву-реку у Ново-Девичьего.

Подошедший Пожарский послал на подмогу Трубецкому, стоявшему с казаками за Кремлёвским Бродом, пять конных сотен, лучших бойцов ополчения, а сам двинулся навстречу Ходкевичу.

Громадные конные толпы сшиблись. Блистательная польская конница была, несомненно, лучше мужицкой, земской конницы Поволжья.

Но русские с поразительной стойкостью вынесли удар. В духоте и пыли, в лязге, храпе и ржании коней мчался бой в тот душный день. Бились, не уступая, семь часов.

От Трубецкого помощи не приходило.

Больше того, воровские казаки Трубецкого встречали нижегородские полки улюлюканием, криками:

— Богаты пришли из Ярославля… Одни можете отбиться от гетмана…

И Трубецкой не тронулся. У него могло быть намерение обессилить нижегородское ополчение, союзника на час, предать его и передаться более сильному Ходкевичу.

Пернатая польская конница уже теснит русскую. Русские всадники спешиваются, дерутся врукопашную. Неужели снова, как в 1611 году, поляки сломят, погонят русских?

Именно тогда в казачьих таборах Трубецкого, обдаваемых пылью сражения, случилось мгновенное чудо, какое не учитывают никакие намерения и расчёты.

В таборах поднялся жадный вопль из пересохших глоток, горячий, гневный. Головы конных сотен, присланных Пожарским, и казацкие атаманы стали бранить, «лаять», Трубецкого.

— Отчего не помогаешь погибающим? — кричали атаманы. — Из-за нашей вражды творится пагуба Московскому государству…

В этом вопле пересохших глоток внезапно заговорила, можно сказать, сама русская совесть. И Трубецкой был увлечён общей жаждой удара.

Его свежая конница хлынула на помощь Пожарскому.

Поляки дрогнули. Поляки стали отступать на Поклонную гору. Стрельцы тогда же отбили польскую вылазку из Кремля.

Ходкевич в Кремль не пробился. Он отошёл к Донскому монастырю.

День Москва молчала.

Ходкевич перестраивался для нового прорыва в осаждённый Кремль.

Трубецкой увёл своих казаков в таборы, и 23 августа Ходкевич стал теснить московские войска.

Тогда Авраамий Палицын поехал к Трубецкому просить помощи Пожарскому. Упросил, пообещавши разбойному князю всю монастырскую казну Троице-Сергиева.

24 августа на рассвете Ходкевич всеми силами пошёл в переправу на Замоскворечье.

Между развалин, по ямам и рвам пожжённой Москвы спешенная польская конница тащила тяжёлые возы с припасами для Кремля.

На Пятницкой улице завязался нечаянный бой.

Козьма Захарыч Минин, говядарь и земский староста, ополченский воевода, с тремястами ратников ударил здесь в тыл Ходкевичу, на литовцев. В бою на глазах Козьмы Захарыча был смертельно ранен его юный племянник.

Внезапный удар Минина вызвал замешательство у наступающих, тогда же московские стрельцы ударили по польским обозам у церкви Святого Климента папы римского, захватили с налёта четыреста возов, отрезали толпы войск. Это было в самый полдень.

Безветренный, душный полдень 24 августа 1612 года и можно считать началом конца страшной московской Смуты.

После двух ударов Ходкевич повернул от Москвы, вышел к Воробьёвым горам. Всю ночь, обессиленный потерями, коронный гетман стоял у Донского монастыря, а на рассвете потянулся из Москвы.

Осаждённым в Кремле он подал весть, что уходит за запасами, и обещал вернуться.

Ходкевич ушёл. Пожарскому теперь осталось сломить самый Кремль.

Трубецкой величался перед Пожарским, требовал себе чести, обижался, что князь Дмитрий не ездит к нему на совет.

Трубецкой, может быть, ещё думал, что это полупобеда, а не победа. Ходкевич ещё может вернуться, сдует мужиков Пожарского, и он, Трубецкой, снова будет царевать в Смуте.

Разбойный князь, можно сказать, «кочевряжился» перед Пожарским. Пожарский хорошо понял его павлинью спесь и пошёл с ним на искренний сговор. Они договорились, что все грамоты должны отныне подписываться обоими князьями вместе, «а которые учнут приходить от одного, тем не верить». Они порешили сообща вести осаду Кремля и съезжаться для совещаний на Неглинной, на самой Трубе.

Замечательно, как оразбойнившийся князь Трубецкой, пустившийся по всем ветрам и пожарам Смуты, самый воровской князь, князь-Смута, целовавший крест в потеху любому вору Сидорке, с дней осады Кремля становится одной из опорных сил освобождения Руси от Смуты.

Трубецкой как будто не принял обещанный ему монастырской казны, стал чуждаться буйных пиров. Он точно очнулся от беспробудного пьянства, всё страшно болит, а сам озирается: «Господи, да что же я наделал», и уже крестится дрожащей рукою…

Искренность, прямота и сила Пожарского переменили Трубецкого: как Пожарского выпрямил Шуйский, так Трубецкого выпрямил Пожарский.

И с дней осады Кремля их имена становятся рядом…

15 сентября, когда Москва немного отдышалась после Ходкевича, Пожарский послал письмо полякам, засевшим в Кремле с полковниками Стравинским и Будзило. Достойное письмо, полное уважения к ратному противнику, к этому презрительному, буйному, но благородному польскому рыцарству. Пожарский предлагает им почётную сдачу.

Помощи не будет. Не вернётся Ходкевич. Наливайко с казаками ушёл от него из-под Смоленска. Жолкевский в Валахии терпит от турок. Сапега и Зборовский заняты на Литве. Никто не придёт на Москву. И уже нет больше розни среди московских людей. Пусть поляки выходят из Кремля. Их отпустят в Польшу. Изнемогшим вышлют подводы. А кто пожелает служить в Москве, тех пожалуют по достоинству.

— Ваши головы и жизни будут охранены, — пишет Пожарский. — Я возьму это на свою душу и упрошу согласиться на то всех ратных людей…

Но на достойное письмо от поляков пришёл недостойный ответ, хвастливый, надменный, смешанный с презрительной бранью: и московский-де народ самый подлый на свете, и всех-де ждёт жестокая расправа Владислава.

— Мы не закрываем от вас стен Кремля, добывайте их, если они вам нужны, — отвечают полякам. — А напрасно царской земли шпынями[134] и блинниками[135] не пустошите. Лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам твоих людей. Пусть холоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь. Козьмы пусть занимаются своей торговлей — в царстве тогда лучше будет, нежели теперь, при твоём правлении…

Нельзя, впрочем, забывать, что для поляков, служивших королевичу Владиславу и королю Сигизмунду, как и для тех московских людей, кто отсиживался с ними в Кремле, ополчение Минина и Пожарского, взятие Москвы и осада Кремля — всё это было только холопским мужицким бунтом против королевичей и короля.

Через месяц после упорной и неторопливой подготовки Пожарский назначил, наконец, штурм Кремля.

22 октября общим приступом был взят Китай-город. Осаждённые поляки голодали, ели кошек, мышей, грызли ремни. В Китай-городе нашли чаны, наполненные человеческим мясом. Но поляки не сдавались, они заперлись в Кремле.

Они только выпустили голодавших вместе с ними жён и детей московских бояр, стоявших за Владислава и Сигизмунда.

Казаки думали взять сигизмундовых боярынь в потеху. Пожарский и Минин их защитили.

Поляки в Кремле изнемогли, теперь они просили только оставить жизнь им и бывшим с ними московским боярам и чтобы в плен их принял не Трубецкой, а Пожарский.

Пожарский слово дал. Кремль сдаётся.

Ополчение встретило сдающихся на Каменном мосту у Троицких ворот, что выходят на Неглинную. Казаки Трубецкого прискакали из таборов с барабанами и распущенными знамёнами. В князе-Смуте как будто снова проснулся буйный разбойник. Трубецкой хотел переловить и переграбить всех поляков и Владиславовых бояр.

Пожарский развернул против него своё земское ополчение ратным строем. Ещё мгновение — и между войсками Трубецкого и Пожарского началось бы побоище. Но Пожарский заставил казаков разойтись по таборам. Здесь Пожарский окончательно перегнул Трубецкого.

Он с почётом принимает сдавшихся поляков, среди них и полковника Будзилу, который издевался над ним в грубом письме.

Пожарский исполнил всё, что обещал.

В Нижнем, куда согнали пленных поляков, с ними и полковника Будзилу, нижегородцы порешили ночью перетопить их всех в Волге. Мать Пожарского вышла к буйствующей толпе:

— Лучше меня затопчите, меня топите в Волге, а к ним не допущу… За них дано слово моего сына, князя Димитрия. Уважайте и вы все слою, присягу и службу моего сына.