Виктор Мануйлов - Иду на вы!

• Название: Иду на вы!
• Автор: Виктор Мануйлов
• Жанр: История

Роман «Иду на вы» посвящен освобождению Киевской Руси от вассальной зависимости от Хазарского каганата и тем событиям, которые предшествовали походу кагана Руси князя Святослава в низовья Итиля (Волги), где располагалась столица Хазарского каганата Итиль, разгрома войск каганата и разрушения его столицы. Победоносный поход Святослава безусловно укрепил связи Киевской Руси с Византией, что, в конечном счете, привело через 33 года к принятию Киевом православия при младшем сыне Святослава Владимире. Главным героем романа выведен князь Святослав, личность весьма неординарная. Рядом с ним стоит его мать княгиня Ольга, а также менее значительные фигуры, их окружавшие. Как и противостоящие им исторические лица со стороны Хазарского каганата: царь (каганбек) Иосиф, наместник его в Киеве, посол и прочие.

---

При Святославе, пока он в Новограде строил ладьи и ошивы для дальнейшего похода по воде, случились два веча, и оба закончились потасовкой, и князь, видя такое нестроение среди своих подданных, посадил от себя в городе воеводу и при всех наказал ему: а будя еще такое разномыслие, идущее во вред общему делу, крикунов сечь на площади нещадно, а выявится зачинщик, то рвать язык у оного, дабы другим неповадно было.

В конце апреля реки и озера вскрылись ото льда, и началось великое половодье, которое в этих местах бывает год от году, разве что иногда воды прибудет меньше или, наоборот, больше прочих годов, так об этом знают все от мала до велика по высоте выпавшего за зиму снега. В сию зиму Дажьбог особенно расстарался: все было занесено снегом более чем по пояс, а в иных местах деревни замело по самые крыши.

Половодья, если не нагонит дождей с моря Варяжского, длятся, как правило, недели две-три. Затем вода начинает быстро спадать, обнажая мели и перекаты. По такой воде только на плоскодонных ошивах и пройти, а ладьи придется тащить волоком. Да и путь не близкий. Поэтому Святослав спешил, подгоняя плотников, посулив им хорошую плату, и сам то и дело брался за топор или продольную пилу, становясь на козлы.

Работали день и ночь. По берегу озера горели костры, вжикали пилы, стучали топоры, в ритме работы звучали артельные песни.

Намаявшись за день, Святослав присел у костра на медвежью полсть. Был он невысок ростом, зато широк в плечах и груди, голова обрита, оставлен лишь на темени длинный пук темно-русых волос, свисающий за ухо. Лицо у князя с мягкими чертами, курносое, брови густые, усы длинными тонкими концами свисают ниже подбородка, глаза светло-синие, пронзительные, если на ком остановятся, тот почувствует этот взгляд даже спиной.

Дядька-воспитатель Асмуд, старый воин лет пятидесяти, тоже из варягов, как и сам Святослав, чем-то похожий на своего подопечного, поставил перед ним чашу с мясом, кружку с брусничной водой, ее накрыл горбушкой ситного хлеба.

Едва Святослав закончил трапезу, к нему подсел ученый грек Свиридис, обросший черной в колечках, но с обильной сединой бородой и волосом, в серых глазах которого плясали языки пламени горящего рядом костра. Трудно сказать, сколько Свиридису лет, но он крепко стоит на ногах, неплохо владеет копьем и топором, знает грамоту и понимает наречья многих народов.

Когда-то сей Свиридис разуверился в Христе. И разуверился по той причине, что, как он считал, имей Иисус Христос сущность всемогущего бога на самом деле, не позволил бы своей пастве так своевольничать с законами, будто бы ниспосланными им же для сбережения и приумножения своего стада. А какое сбережение и приумножение, если человек уничтожает себе подобного, будто зверь лютый, никаких законов не знающий? А еще эта вакханалия с иконами: одни кричат, что иконы, сотворенные руками грешного человека по его произволу, святы; другие – им насупротив: нет, мол, никакой святости в этих размалеванных досках и в ликах, на них изображенных, а люди по глупости своей и суеверию возносят молитвы пред пустым местом или, пуще того, пред какими-нибудь тряпками и костями, называемыми святыми мощами, невесть откуда взятыми и невесть чем отличающимися от других тряпок и костей. Ей-богу, хуже, чем у язычников. Так лучше быть язычником и верить в богов, каждый из которых отвечает перед верховным богом за свою епархию, как в былые времена перед Зевсом в Элладе, или Сварогу и Перуну, как нынче на Руси. Как ни как, а множество поколений предков как Свиридиса в самой Греции, так и в других местах, почитали многобожие, и мир от этого не разваливался, был даже значительно удобнее и приятнее для существования человека, хотя и тогда брат шел на брата, а сын на отца, но это можно было объяснить коварством одних богов и попустительством других, распрями между ними, завистью и прочими пороками, которыми они наградили и смертных. А христиане заменили многобожие множеством божьих угодников, будто бы святых, которым и молятся, ища заступничества перед богом истинным. А так ли уж святы эти угодники, как о них идет молва? Все это выдумки церковников, погрязших в грехах, для оправдания своего безбедного существования. Если они при этом не боятся кары, ожидающей их на том свете, то не следует ли из этого, что нет никакого бога и нет никаких его законов, а есть выдумки самих людей по своему произволу?

За эти крамольные мысли, которые Свиридис высказывал вслух перед своей же братией, его выгнали из монастыря, прокляли и отлучили от церкви, как будто только церковь и может приобщить человека к богу, а бога склонить к его нуждам. Посмотришь – у каждого народа свой бог или боги, и если есть какой-нибудь наиглавнейший, то ему все равно, кто и кому бьет поклоны. И пошел Свиридис бродить по свету в поисках правды или хотя бы ответа на мучившие его сомнения и вопросы. Но нигде до сих пор не встречал другого такого же искателя правды и справедливости, который бы внятно объяснил ему, кто и зачем устроил этот мир и по каким законам он живет. А по всему по этому образовалась в его кудлатой голове сплошная каша из рассуждений всяких богословов-книжников, приверженцев разных религий, настолько пересоленная и подгоревшая на огне ожесточенных споров, что не годится для нормального пропитания ума.

Сей Свиридис прилепился к Святославу давно, почитай, лет десять тому назад, и никто не знает, откуда он взялся, однако сумел привлечь к себе внимание князя мудрыми, хотя и злыми речами, знанием, что делается на том или ином конце света. От него Святослав перенял грамоту, посредством которой можно передавать свои мысли и желания на большие расстояния, и другой человек, разумеющий то же самое, эти мысли и желания узнает и станет действовать сообща. Посредством грамоток, начертанных на тонком пергаменте или даже на бересте, Святослав сообщался со своей матерью, княгиней Ольгой, знал, в каких условиях она живет, какие прилагает усилия, пытаясь противостоять владычеству Хазарского Каганата над Русью. Он был уже опытным воином и вполне созрел для того, чтобы вступить с ним в единоборство. Тем более что Русь за минувшие годы окрепла, особенно на севере; у нее появились союзники, а Каганат, наоборот, каждый год истощает себя в противоборстве с непокорными племенами и народами, и если подгадать подходящее время, можно ударить в самое его сердце, а затем разорвать труп на куски и, чтобы не смердел, бросить хищным зверям и птицам на растерзание. Что касается мыслей Свиридиса о различных богах, в том числе и о тех, которым поклоняется сам Святослав, то князь охотно слушает крамольные речи грека, но советует помалкивать при других, ибо это может кончиться не только отлучением от церкви, но и головы от тела. Свиридис согласно кивает своей кудлатой головой: он уже ни раз на собственной шкуре познал людскую глупость и неспособность слушать других. Что касается Святослава, то Свиридису близка и понятна любознательность русского князя и его почти философский взгляд на окружающий мир, хотя о философии он не имеет ни малейшего понятия.

– Так на чем, княже, мы давеча остановились? – спросил Свиридис, подбирая под себя ноги по восточному обычаю и укладывая на них полы черной епанчи из грубой шерсти.

– На климатах, старче, – ответил Святослав.

– Истинно что на климатах. Так вот, буде тебе известно, княже, что некоторые ученые люди считают, будто мир делится на семь климатов. И идут они как с севера на юг, так и с запада на восток. И в каждом климате живет особый народ, имеет свою веру, свой язык и свое понимание мира сего. Иные же ученые люди полагают, что климатов всего три: холодный, умеренный и жаркий. И расположены они с севера на юг, от моря Мрака до жарких пустынь, где дожди случаются так же редко, как в северных краях среди зимы. И в каждом климате свои растения, звери, птицы и прочие твари. И люди тоже разные. На юге обитают народы с лицами безобразными и кожей такой черной, как северная ночь; на севере, наоборот, у людей кожа светлая, но как бы обгоревшая на костре, лица плоские, глаза узкие и глупые, звери и птицы имеют теплую шубу. Земля наша, называемая Ойкумены, велика есьми, и со всех сторон омывается соленой водой, в которую впадает вода пресная, пригодная для питья. И есть все это шар, как твоя булава, княже, и выступают на нем горы, как те шипы, чтобы пробивать ими брони. А над этим шаром разверзнута бездна велика есьми, куда не может проникнуть глаз человеческий, ибо там обитают боги. А боги, как и подобные им люди, имущие власть, не любят, чтобы простые смертные заглядывали в их чертоги. Туда, наверх, отправляются лишь немногие смертные, если они не совершали страшных грехов при жизни. Но таких мало. Да и не может быть много, потому что наверху не так уж гораздо места, и боги сами воюют из-за него с другими богами за верующих в них людей. Бог тем сильнее супротив прочих, чем многочисленнее его паства. Человек, как и зверь, как птица или рыба – все воюют за место в сей жизни, не щадя живота своего. Ты посмотри, княже, как водится у тех же волков. Каждая стая имеет свои пределы, на которых она имеет право брать для себя добычу. И если другая стая в эти пределы вторгается в поисках пропитания, начинается меж ними смертельная грызня. Тако же и медведь, и барс, и лев, и росомаха, и рысь, и соболь. И люди тако же.