Пьер Грималь - Цивилизация Древнего Рима

• Название: Цивилизация Древнего Рима
• Автор: Пьер Грималь
• Издательство: У-Фактория; ACT
• Жанр: Культурология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9757-0317-0; 978-5-9713-8163-1

Был ли Рим «оригинальным»? Была ли римская цивилизация прямой наследницей Великой Греции? Почему римляне обожествляли свой город, но предоставляли возможность проживать в нем бывшим врагам? Почему варварские племена почитали Рим и разделяли с римлянами любовь к нему? Почему Рим отказался от монархии и тирании и стал империей? И что же такое на самом деле империя? И почему римляне считали, что настоящая духовная и религиозная среда для человека — сельская местность?

Римская империя рухнула. Но сама идея Рима продолжала существовать как бодрящий миф об общечеловеческой родине, история которой показала, что она не была невозможной мечтой.

Книга предназначена для широкого круга читателей.

---

Сенека не слишком заботится о литературном совершенстве, только об истине. На самом деле он был достаточно талантлив, чтобы выразить свою мысль и облачать ее в красноречивую форму. Его философские постулаты и их развитие на основе старых формул стоической школы обновляются в духовном опыте исключительной остроты.

Стиль Сенеки (столь далекий от цицероновского периода[262]) оказывается в такой же степени методом мышления, как и формой письма. Понятно, что вокруг него сформировалась школа молодых людей, жаждущих обновления, бунтующих против эстетики (ставшей для них банальной) великой классической прозы. Сенека среди них был удостоен всеми знаками уважения. Прозаик поразительной силы, он писал и стихи, но этот его талант не стоит внимания. Его трагедии, которые сохранились, на современный взгляд кажутся предназначенными не для сцены, а для чтения. Однако они, вполне возможно, предназначались для сцены и, конечно же, с этой целью создавались. Эти трагедии так же исполнены богатого содержания, мысли, что и его диалоги и письма о нравственности. Конечно же, молодой Нерон был очарован этой исключительной легкостью и строгостью, которыми отмечены и произведения Лукана, контрастируя с некоторой прямолинейностью у Персия. Но литературной школе Сенеки не суждено было существовать долго. С эпохи Веспасиана Квинтилиан стремился вернуть молодых к почитанию традиционных принципов классицизма, которые способствовали, хоть и ненадолго, упадку латинской литературы.

Среди великих творческих созданий эпохи Нерона следует назвать роман Петрония «Сатирикон», о котором не стоит слишком сожалеть, что он предстал перед нами в неполном виде.

Впервые в античной литературе автор рассказывает в прозе о приключениях персонажей, которые не являются героями легенд или истории. Это персонажи — современники автора: два недоросля, сбежавшие из школы, бродяжничают в Южной Италии и живут чем и как придется; богатый сириец, преисполненный тщеславия в той же степени, что и простодушия; развратные и влюбленные женщины, простой народ, который часто посещает общественные места, портики и трактиры от Неаполя до Тарента. Старый латинский реализм получил здесь талантливое художественное выражение: свободный дух, постигающий картину мира, способность не быть одураченными видимостью и презирающий правила приличия.

Спустя несколько лет подобный взгляд проявляется и у Марциала, «Эпиграммы» которого раскрывают перед нами Рим эпохи Флавиев; написанные легкими стихами, они представляют и карикатуры, и тонкие образы, и пикантные анекдоты, интерес к которым как к документальному описанию нравов современного автору Рима неисчерпаем.

Современник Марциала Ювенал напоминает о страстности Персия. Он писал «Сатиры», но под его рукой старый национальный жанр утяжелен риторикой, они лишены той легкости, которую демонстрировал Гораций. Кажется, будто жизненная сила истощается, несмотря на богатство формы. Ювенал слишком поздно хотел, чтобы Рим оставался в эпоху Траяна и Адриана таким же, каким он был во времена Августа.

И если некогда латинская литература была только италийской и выходила в какой-то степени за рамки римской общины, то теперь ситуация была противоположной: императорский Рим, впитывающий восточные влияния, приводил в замешательство тех писателей, взгляды которых на мир нам представляются исключительно ограниченными. В этом отношении Ювенал (уроженец Аквинума в Кампанье) не отличается от Тацита или Плиния Младшего, которые тоже были италиками, выходцами из провинции, с ее ограниченностью и односторонностью. «Анналы» Тацита, написанные им в зрелом возрасте, показывают историю царствований, сменявших друг друга от Тиберия до Нерона, и все они описаны без малейшей симпатии (история Светония[263] идет от Цезаря и доводит до Домициана). События свершаются людьми; побудительные причины происходящего пытался дать Тацит, предпочитая выбирать изо всех возможных мотиваций поступков людей самые низменные. У него есть и другие оценки человеческой природы. История для него — драма, в которой противостоят представители сенатской аристократии и окружение принцепсов; желание служить государству, с одной стороны; с другой стороны, зависть, жадность, придворные интриги — о них историк подробно, с удовольствием рассказывает. В истории Тацита мало ощутим подлинный масштаб проблем империи, основная тяжесть которых давила на провинции, и, чтобы понять истинное положение дел, именно к изучению этих проблем прилагают усилия современные историки. Тацит смотрит на историю династии Юлиев — Клавдиев с точки зрения старых категорий, которые имели ценность, когда Рим был маленьким поселением, мучимым борьбой партий, заговорами, коалициями знатных семейств. В этом отношении его взгляды в значительной мере устарели. Он сохраняет «республиканские ценности», однако прекрасно понимает, что императорский режим является необходимостью. Такая позиция была интеллектуально удобной. Его критика принципата Юлиев — Клавдиев еще более непримирима еще и оттого, что она обращена против режима, уже отдаленного во времени, официально осужденного политической доктриной Антонинов[264].

По мере того как империя выступала за пределы римской общины, латинская литература приходила в упадок. По контрасту с новым подъемом в то же время греческой философии, Рим более чем когда бы то ни было оказался под влиянием Востока. В самом деле, самостоятельной от греческой философии римской философской мысли не было, за исключением кое-каких отголосков. Наместники провинций, администраторы, должностные лица, коммерсанты в числе своих знакомых непременно заводили софистов (на востоке это было временем «второй софистики»), риторов, философов, художников. Вольноотпущенники восточного происхождения занимали важные посты. И в этом симбиозе Востока и Запада литература на латинском языке казалась второразрядной. Только одно сочинение, написанное в середине II века н. э., еще свидетельствует о какой-то жизненной силе. Контрасты и парадоксы этой сложной духовной среды были выражены в романе, написанном выходцем из Африки Апулеем, который еще в детстве научился говорить и писать на обоих языках культуры — латыни и греческом. Заглавие романа «Метаморфозы» — греческое; приключения героя происходят в греческом мире, но его духовный мир обнаруживает римское мировосприятие.

Сюжет общеизвестен: молодой аристократ Луций, грек из Патр, что в Коринфском заливе, он задумал путешествовать и научиться колдовству. Прибыв в Фессалию, он попал на постой к колдунье. Подглядев, как она оборотилась в птицу, он решил сделать так же, но, по незнанию, натерся другой мазью и превратился в осла. Так начинается замечательный плутовской роман о многообразных приключениях Луция, и заканчивается он возвращением на родину героя, который молит богиню Изиду положить конец его страданиям. Изида показывает ему, что готова прийти на помощь. Луций обретает свой человеческий облик и в благодарность готов служить богине.

Апулей не сам придумал эту историю. Он заимствовал сюжет у Лукия Патрского (если таким и в правду было его имя)[265] и повести, которая дошла во фрагментах, приписываемая Лукиану[266]. Однако он украсил его новыми эпизодами, например историей Амура и Психеи, ему также принадлежит философская концовка, он привлекает к развитию сюжета Изиду, которой не было в первоисточнике. Вставные новеллы Апулея имели свой смысл. Он, несомненно, попытался придать символический символ традиционному сюжету. Сказка о Психее, мастерски вставленная в центр произведения, очевидно, представляет собой символ платоновской идеи: это — одиссея человеческой души, устремленная в человеческое тело, обретшая свое духовное вместилище благодаря всемогуществу Эроса. Психея — царская дочь, соединенная с богом Амуром, о том не ведающая. В тот момент, когда она, нарушив запрет, о котором была осведомлена, обнаруживает настоящую природу своего мужа, последний исчезает, и, пройдя испытания, она снова встречается с тем, кто внушил ей непреодолимую страсть. Сюжет об Эроте и Психее (Душа) был широко известен современникам Апулея, особенно по скульптурным изображениям на саркофагах. Это представление о любви как о космогоническом принципе восходит к Платону, и не только к «Федре» и «Пиру», но и орфической традиции. Апулей, который предстает здесь последователем Платона, использует народную сказку (сюжет о красавице и чудовище, распространенный у большинства народов) для философского осмысления мифа. Его философию нельзя назвать совершенно оригинальной, но она является наглядным примером синкретизма умопостроений, происходящих из разных источников, предваряющего христианство. С Апулеем умирает латинская литература языческого Рима. Авторы, которые появляются позже, всего лишь повторяют идеи прошлого, все те же формы, которые говорят об отсутствии настоящей жизни.