Ульмас Умарбеков - Клад у семи вершин

• Название: Клад у семи вершин
• Автор: Ульмас Умарбеков
• Жанр: Прочие приключения

---

Чайханщик развернул бумаги, повертел в руках, видать, не понял в них ничего — и молча вернул.

— Когда провожали Турсуна в армию, помню, он бумаги свои разобрал, что-то повыбрасывал, учебники да тетради у нас лежат перевязанные, а про эти карты ничего не сказал… — рассуждал вслух Назир. — Но если б ненужные были, не стал бы хранить их, правду я говорю?

— Что ответить тебе, Назир? Не ученый я человек, чайханщик простой, не для моих глаз написаны бумаги эти… Сын мой, сам знаешь, в Афганистане работал, сейчас погостить приехал — так ему бы показать, а нам, старым, ученость сыновей — отрада сердцу, но не пища уму.

— Внучка говорит, там гора наша нарисована.

— Семь вершин, что ли? Тогда на самом деле проверить надо, думаю, нужные бумаги, не пустые.

Саксанбай послал пробегавшего мальчонку позвать сына, и, когда тот пришел, оба старика с надеждой обратились к нему — пусть поглядит, разберется, скажет.

— Я не геолог, — ответил сын чайханщика, посмотрев на бумаги, — но вижу, здесь разрез пласта. Думаю, Турсун обозначил на карте месторождение полезных ископаемых. Как, ходил он к Семи вершинам?

— В последнее свое лето перед армией часто там пропадал и товарищей своих туда водил… — вспомнил Назир.

— Значит, надо вам ехать в Ташкент, показать бумаги эти в геологическом управлении. Начальника их я знаю — попрошу разобраться. Отпуск мой кончается, послезавтра я еду в Ташкент. Хотите — поедем вместе?

На том и порешили.

Сын чайханщика ушел, а старики долго сидели еще, пили чай, молча размышляли о своем. Потом Назир сказал:

— Друг, я не получил еще пенсии…

Но он не успел договорить. Саксанбай протянул ему две красные десятирублевые бумажки.

Домой Назир возвращался повеселевший, будто ждало его впереди что-то очень хорошее. Когда сели с внучкой обедать, объявил ей:

— Послезавтра еду в Ташкент.

— Зачем? — испугалась Зулейха.

— Сын Саксанбая возвращается в Ташкент, довезет меня, а там надобно пойти в геологическое управление, показать бумаги Турсуна, — так ученый человек говорит.

Зулейха не противоречила, — знала: если дед настроился на что-нибудь, отговаривать бесполезно.

Вечером, улегшись уже в постель, продолжал Назир, как утром, в мыслях своих говорить с женой:

«Я не устал, Зейнаб, совсем не устал, — видишь, в Ташкент хлопотать поеду. Кто знает, может быть, жизнь нашего мальчика оставит славный след, и будет он длиннее его короткой судьбы… Хорошо, что пришла ты ко мне во сне, подсказала, где искать. Спасибо тебе говорю, а может, и другие скоро спасибо скажут…»

И через день рано утром, когда куры еще спали на своих насестах, а солнце только собиралось возвестить миру о наступлении светлого дня, старый Назир и сын чайханщика Саксанбая устроились на грузовике, везущем в город дыни, и выехали из кишлака.

* * *

В Ташкент они приехали рано, ученый сын Саксанбая оставил Назира возле управления, где не начался еще рабочий день, и пообещал прийти в обеденное время, помочь, если понадобится, и отправить старика домой.

Назир стоял перед управлением с радостным чувством — скоро придут люди и поймут, что за карты нарисовал его Турсун. Ведь ненужных бумаг он бы не оставил… Так думал старик, и на душе его было светло.

Он перешел улицу — там был скверик, пустынный еще, поднявшееся солнце бросало сквозь листву на аллею веселые блики. Женщина везла в коляске младенца, а вдалеке, у цветочного киоска, похожего на сказочный теремок, дворник подметал аллею, и пыль под лучами солнца казалась розовой.

Назир опустился на раскрашенную в разные цвета скамейку и продолжал думать о сыне, — да, если б ненужные бумаги были — не оставил бы их… Но торопился, иначе вспомнил, сказал бы, что сделать с ними, кому отдать, может… Или не докончил дела, думал вернуться и продолжить?

И видел уже старик перед собой не здание управления, а Турсуна, уходящего из кишлака на фронт, последние минуты его в родном доме… Этот тяжелый день старик не любил вспоминать, но и забыть не мог.

Август стоял сорок второго, небо в тот день было чистое, как сегодня, и щедро отдавало солнце людям и земле животворящее свое тепло. Назир был, помнит, в колхозном винограднике и увидел — медленно, с трудом к нему идет женщина. Узнал невестку и сразу разозлился на жену: сама не могла поесть принести, — беременную послала, ведь родить ей скоро!..

Он пошел навстречу невестке и спросил сердито:

— Саму ее, что ли, ноги не носят, — тебя послала!

Но, подойдя, испугался: на невестке лица не было, губы дрожат…

— Повестка Турсуну пришла… — только и сказала она и заплакала.

Назир не ожидал такого, растерян был, ему все казалось, что сын ребенок еще.

Когда вместе вернулись домой, старуха его, Зейнаб, возилась на кухне. Увидела мужа — и тоже всхлипнула.

Турсун был у себя в комнате, разбирал бумаги. Улыбнулся отцу. Назир сел на стул, молча смотрел, как собирается сын. Потом спросил:

— Сегодня?

— Сейчас, отец… У сельсовета. Потом в Ташкент.

— Скоро твой черед пришел… И много вас?..

— Из нашего кишлака — десять человек идет, и еще кумарыковцы присоединятся, сколько их — неизвестно.

Назир не знал, о чем еще спрашивать сына, горько ему было, он мучился, в глазах стояли слезы, и хотелось слушать и слушать веселый, сильный голос Турсуна. Пусть сын говорит, его голос должен жить, остаться в родном доме. Он бы обнял сына, прижал к груди и не отпускал, да тот все еще возился с вещами, увязывал бумаги и учебники и не стоял на месте. Видно, в мыслях своих простился уже с родными стенами и ушел вперед…

И тогда старик, чтобы вернуть сына, сказал первое, что пришло на ум:

— Виноград… виноград в этом году хороший… — Он испугался нелепости своих слов, уж очень не шли они к прощальной минуте, но ему нужно было говорить с сыном. — Знаешь, одну гроздь положишь — и корзина полная…

Турсун понял отца.

— Да, я видел… Как же не уродиться винограду — вы столько ухаживали за ним, времени своего не жалели, отец. Я знаю, что могут ваши руки… Пусть урожай будущего года превзойдет нынешний, а я верю, разобьем к этому времени фашистов, вернусь с победой — еще и вам на винограднике пособить успею!

— Как будем ждать тебя, сынок!.. Возвращайся скорее, обрадуй нас, землю свою обрадуй. Земля тебе все отдаст — и соки свои, и богатства… Только вернись скорее!

Вошла невестка:

— Обед готов… — Подняла заплаканные глаза на мужа, тот оглянулся, посмотрел на отца. Назир понял, встал со стула:

— Пойду матери помогу, потом вас кликну…

На террасе встретил жену — та хотела сама позвать Турсуна к прощальному плову.

— Куда? — остановил ее. — Не мешай, пусть поговорят…

Обедали во дворе, у прохладных струй арыка. И сам Назир, и Зейнаб, и невестка только делали вид, что едят, а когда Турсун вытер после плова руки, мать не удержалась, заплакала, а за ней и невестка.

— Перестаньте! — сердито сказал Назир. — Не один он уходит, все молодые там сейчас. Помолитесь лучше за него. Помни, сынок, ждем тебя к будущему урожаю! Аминь… Ну, встали!

Старик сам поднял рюкзак сына, с которым тот ходил в горы, а теперь уходил еще дальше — представить невозможно было такую даль, — и пошел со двора. Оглянувшись, увидел, что идут за ним вместе с Турсуном и жена и невестка.

— А вы куда собрались?

— Оставайтесь, мама, — попросил Турсун. — И ты останься, — мягко сказал жене.

— Я с тобой пойду, провожу…

— Нельзя тебе далеко ходить, еле на ногах стоишь. Останься с мамой.

— Не ходите дальше! — строго распорядился Назир. — Я сам провожу.

Он вышел на улицу, через несколько минут показались Турсун с матерью, и все трое зашагали по пыльной дороге.

— Провожу хоть до сельсовета, — просительно сказала Зейнаб, заглядывая мужу в лицо.

Старик молча обернулся: невестка стояла у калитки и глядела им вслед. Глаза ее были пустые от горя. Она помахала рукой уходящим, а когда те свернули за угол, без сил опустилась на землю: страшная тяжесть давила на плечи, огромная глыба горя, — будто знала она наперед, что в последний раз видит мужа…

* * *

Площадь перед сельсоветом гудела, как потревоженный улей. Молодые и старые, отцы, жены, матери, дети и в центре — два десятка юношей. Мужчины храбрились, но тут же слышались причитания и стоны женщин, и поднимался над общим гомоном крик: «Сынок мой единственный!» — и опять гудение толпы поглощало отдельные слова.

У Назира тревожно сжалось сердце, он задохнулся и протянул руку — ее встретила рука жены, Зейнаб. Она тихо сказала:

— Я здесь, я не плачу…

Старик вздохнул свободнее.

— Не плачь, стыдно… — попросил он, глотая слезы.

Турсун взял у отца свой рюкзак, сказал: «Сейчас вернусь» — и вошел в сельсовет.