Ульмас Умарбеков - Клад у семи вершин

• Название: Клад у семи вершин
• Автор: Ульмас Умарбеков
• Жанр: Прочие приключения

---

— Не плачь, стыдно… — попросил он, глотая слезы.

Турсун взял у отца свой рюкзак, сказал: «Сейчас вернусь» — и вошел в сельсовет.

Назир с женой присели у арыка, стали ждать.

Людей на площади становилось все больше, крики, шум, фырканье лошадей напомнили бы воскресный базар в городе, если бы не звучал тут же, не врезался в сердце плач женщин… Назир смотрел в толпу и, хотя собрались здесь его соседи по кишлаку, никого не узнавал…

Командирский бас покрыл шум проводов:

— Освободить дорогу!

Толпа раздалась, образовался коридор, и в него из дверей сельсовета по одному выходили новобранцы.

Шум и крики усилились, опять поднялся надо всем вопль: «Сын мой единственный!», но старик расслышал все же слова Турсуна: проходя мимо, тот сказал:

— Мы идем в город. Оставайтесь, я напишу вам.

— Я пойду тоже! — решил Назир.

— И я! — Зейнаб твердо встретила взгляд мужа.

— Останься! — распорядился Назир.

Турсун задержался, попросил тоже:

— Не ходите, мама! Отец проводит меня. Ведь знаете, жену мою нельзя бросить одну. Побудьте с ней, мама.

— Сыночек мой, сынок!.. — заплакала Зейнаб.

— Хватит! — рассердился Назир. — Перестань, людей постыдись!

— Да я ничего… не плачу, — всхлипывая, отвечала Зейнаб, взяла из рук мужа платочек и вытерла слезы.

— До свиданья, мама, будьте здоровы! — Турсун склонился к ней, поцеловал.

Зейнаб смотрела на сына помутневшими от слез глазами и старалась улыбнуться.

— Иди, родной мой, пусть аллах сохранит тебя… — и не выдержала, расплакалась снова, закрыла глаза платком.

А отец с сыном уже шагали по дороге в город — отставать от других нельзя было.

* * *

К вечеру новобранцы и провожающие их родители пришли на Саперную улицу Ташкента, ту самую, где расходятся веером трамвайные пути. Старик хорошо помнил эти места — казарма здесь сохранилась еще с гражданской, и сам Назир трижды входил в эти ворота, а потом трижды выезжал из них, отправляясь на борьбу с басмачами. А теперь из этих ворот выйдет его сын…

Когда Турсун и его товарищи и провожающие их родные, в том числе Назир, подошли к казарме — они увидели такое стечение народа, перед которым толпа на площади у сельсовета показалась бы небольшой горсткой, арыком рядом с Сырдарьей. Поразило старика спокойствие собравшихся — никто не кричал, не плакал, торжественную тишину нарушали только возгласы какого-то мальчишки: «Кому холодной воды? Холодная вода!»

Отряд новобранцев остановился у железных ворот.

— Все, пришли, отец, — сказал Турсун. — Теперь можете возвращаться.

— Я подожду… — ответил Назир.

Турсун обернулся, глянул на толпу — ясно, все эти люди останутся здесь на ночь, чтобы хоть раз увидеть еще своих уходящих на фронт сыновей, — и грустно покачал головой.

И вот ворота закрылись за ним. Назир почувствовал, что очень устал, — жара, дальняя дорога, боязнь за сына Лишили его сил. Он присел, прислонился спиной к забору.

— Откуда вы? — спросил его старик, отдыхавший по соседству. Назир ответил, а сосед назвал свой кишлак. Назир не слыхал раньше о таком кишлаке, не знал, где он, и ему показалось сейчас, что война привела к воротам казармы людей со всей узбекской земли, со всех четырех сторон света…

Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей, он стал думать о жене, о невестке, но и тут не было ему покоя: невестка вот-вот родить должна, а дома с ней одна Зейнаб. Как там они? Дай аллах, чтобы благополучно разрешилась жена Турсуна, внука ему принесла…

Назир прождал несколько часов, стемнело уже, и тут отворились железные ворота: плотными рядами вышли из них солдаты.

Пронзительный женский крик повис над толпой, отцы и матери, будто птицы, потерявшие птенцов, бросились к строю своих детей. Находя сына, шли рядом, не найдя, стояли, пропуская шеренги, ждали, пока придет их черед броситься в зеленые волны, протянуть руку родному уходящему человеку… Будто лишняя частичка тепла, унесенная с собой, могла уберечь его там, далеко, где не будет заботливой и нежной родительской руки. Волны катились и катились, не останавливаясь, — суровые зеленые волны. Ох, как трудно было найти свою родную каплю в потоке гимнастерок защитного цвета и одинаковых пилоток — будто все они вдруг сделались братьями, эти посуровевшие, скованные уже дисциплиной мальчики.

Из строя неслось:

— Мама, я здесь! Вот я, отец, сюда!

И неестественным и лишним в минуту прощания казался звонкий голос мальчишки, повторявшего свое:

— Вода, холодная вода! Кому воды?

Назир смотрел на лица солдат, и все они казались ему похожими на его Турсуна, все были в эту минуту его сыновьями, но настоящего Турсуна не было среди них, и старик испугался, что так и не увидит его… Он попробовал позвать, крикнуть — не получилось, пересохло в горле. Ему стало страшно: неужели сын так и уйдет, растворится в одинаковых зеленых рядах… Рядом оказался мальчишка — продавец воды, старик спросил пересохшими губами:

— Сколько за кружку?

— Бесплатно, ата, — участливо ответил мальчишка. — Пейте, ата, холодная. — Он подал Назиру кружку. — Вы недавно здесь? Раз цену спросили, недавно, значит. — Показал на толпу провожающих: — Эти люди вчера пришли, а некоторые позавчера. Вы сына провожаете, ата?

— Сына… Турсуном зовут.

— Вы сына вашего завтра увидите, ата, — пока их вымоют, постригут, обмундируют… Уж я знаю.

— Спасибо, сынок, — Назир с повеселевшей душой вернул мальчику кружку. Значит, он не пропустил Турсуна! Порылся в карманах, добыл сушеную сузьму величиной с орех, протянул маленькому водоносу: —На, возьми…

Мальчонка разломил сузьму, половину положил в рот, другую спрятал:

— Сестренке отнесу.

— Чей ты? — Назир с удовольствием смотрел, как мальчик жует сузьму.

— Рахимов я… Папка на фронте фашиста бьет. — Он дожевал сузьму. — Вкусно. Мама раньше тоже делала.

— А теперь?

— Сейчас нет. Корову продали — чем ее кормить? — по-взрослому ответил мальчик.

Назир погладил его по голове, а тот поднял свой чайник и деловито объяснил:

— Пора мне, — все новые люди подходят, тоже пить хотят. Посмотрите, видите зеленую калитку? Это наш дом. Устанете — приходите, мы там ночлег приготовили.

— Спасибо, сынок! — растрогался Назир.

И опять послышался в толпе звонкий голос:

— Вода! Кому холодной воды?

Город засыпал. Продребезжал последний трамвай. Назир все сидел и ждал, хотя понимал уже, что мальчик ему правду сказал — сегодня он сына не увидит. Наконец он поднялся, перешел улицу, отворил зеленую калитку. Перешагивая через спящих во дворе людей, отыскал для себя свободное место, улегся. Но сон не шел. В ушах звучали крики женщин, шум толпы, мерный солдатский топот. И все стояло перед глазами улыбающееся лицо Турсуна.

На рассвете старик поднялся, вышел на улицу.

— Не спится, дедушка? — окликнул его вчерашний мальчишка-водонос.

— А ты что же так рано?

— В очередь за хлебом пора…

Пророкотал первый трамвай, люди висели на подножках, на колбасе — где только можно было. Трамвай дребезжал жалобно, казалось, будто вот-вот развалится, но все же шел.

Из-за железных ворот, со двора казармы послышалась песня, она приближалась под мерный топот солдатских сапог.

Дрогнула, качнулась земля под ногами Назира. Из открывшихся ворот выходили шеренга за шеренгой, вытягивались по улице новые колонны солдат. И опять многоголосая толпа встретила их тревожными криками. Новый день начался.

Назир теперь стоял у самых ворот и хорошо видел каждую шеренгу, жадно искал взглядом сына, но его не было и в этой колонне.

Когда солдаты ушли, Назир растерянно посмотрел на запертые ворота, и тут кто-то тронул его за руку. Обернувшись, он увидел Саксанбая и с ним свою жену, Зейнаб.

Сурово нахмурил брови Назир, Зейнаб опустила голову и прошептала:

— Не беспокойтесь, она хорошо себя чувствует…

— Пусть увидит сына, — попросил и Саксанбай, сжал руку Назира.

— Иди, стань здесь, — неласково распорядился Назир и показал жене место у ворот.

Только под вечер они увидели Турсуна: он первый разглядел в толпе отца, позвал. Назир, усталый и измаявшийся в ожидании, не узнал бы сына в солдатской гимнастерке, в пилотке и наголо остриженного, — столько он видел их за день, стриженых ребят в гимнастерках и пилотках.

Он бросился вместе с женой и Саксанбаем сквозь толпу к колонне, с которой уходил Турсун.

— В Саратов… оттуда напишу! — крикнул Турсун. И, увидев мать, добавил: —Возвращайтесь скорее, как же одну ее оставили!..

Дальше они не слышали и сами ничего сказать не могли — впереди запели, колонна подхватила, и сильные молодые голоса заглушили слова прощания. Так и остались недосказанными родительские напутствия.